Склад елочных игрушек находился в старой церкви. Внутри горели тусклые лампы и было холодно, изо рта шел пар. Пока Сан-Дымыч с начальником склада выбирали коробки, я оглядывался. За штабелем ящиков я видел наклонный столб с кольцом и тяжелой цепью. Полез туда. И оказалось, что столб И кольцо — верхняя часть могучего трехметрового якоря!
Якорь стоял в кирпичной нише. Даже не стоял, а был прислонен к боковой стенке. Под ним темнела чугунная плита с выпуклыми буквами. Я сел на корточки и с трудом прочитал:
Флота
Капитанъ и Кавалеръ ©едоръ Осиповичъ Ратмановъ
1 шля 1753 года — 2 августа 1832 года
Онъ трижды плавалъ во кругЬ свЬта
и много разъ могь погибнуть въ морЪ '
но судьба уготовила ему последний пршгь въ родномъ городЪ
Миръ праху твоему, Канитанъ и Командиръ
я
Я потрогал буквы: они были очень холодные, над ними таял пар от моего дыхания. Потом я погладил холодный якорь. Может быть, его взяли с корабля, на котором в давние времена ходил в плавания Флота Капитан Ратманов. Мне стало жаль капитана Ратманова, хотя жизнь он прожил долгую и, конечно, интересную...
13 в ночь большого прилива
Дома я рассказал про старинную могилу бабушке и тете Вике. И они впервые поссорились при мне. Бабушка сказала, что это безобразие — превращать в склад памятники старины. Тетя Вика работала как раз в Городской комиссии по наблюдению за культурными ценностями. Она стала быстро объяснять, что склад — это временно. Все исторические здания взяты на контроль, надежно законсервированы и со временем будут реставрированы. Просто пока не хватает времени и средств. Бабушка заявила, что поменьше надо тратить денег на всяческие колоссальные авантюры вроде сверхглубокой скважины или проекта СКДР. Планету ковыряем насквозь, к звездам летаем, а в обычной жизни порядка нет, не было и не будет... Тетушка сказала, что планету она не ковыряет и никуда не летает. Даже в отпуск. Потому что те, кто занимаются всеми этими сверхглубокими бурениями, имеют привычку вызывать к себе жен, а детей оставлять родственникам: воспитывайте...
Тут они спохватились и погнали меня спать.
А старую церковь с могилой я с тех пор называл про себя Капитанской.
Когда я кончил рассказывать, мы были уже совсем помирившиеся. Юрка сказал:
— Значит, завтра в десять, в парке у самолета. Я прихвачу напильник.
— Ага! Приду! — кивнул я.
И ошибся. Назавтра меня ожидало совсем другое.
Только я вернулся с машинкой, как на меня упало новое несчастье. Тетка Вика поставила меня перед собой и долго смотрела суровыми и печальными глазами. В ушах у нее качались подвески из фальшивых марсианских кристаллов. Тетка Вика сказала:
— Были времена, когда провинившихся мальчишек воспитывали не так. Тратили гораздо меньше слов... Я пока не стану применять старые способы, но и разговоров с меня довольно. Сейчас ты отправишься в свою комнату и в течение трех* дней будешь размышлять о себе и своих поступках. А уж потом побеседуем... В эти дни из комнаты никуда!.. Кроме туалета.
Я посмотрел на бабушку. Она поджала губы и развела руками: допрыгался, мол. И я отправился на «отсидку». Оправдываться я не умел. Каяться и просить прощенья не умел тоже.
Утром я с горькими мыслями сидел на подоконнике, И с надеждой. Думал: Юрка с Янкой увидят, что я не пришел, и прибегут ко мне сами. Может, хотя бы посочувствуют.
Они пришли, но только после обеда. Появились у меня под окном. Юрка сказал как ни в чем не бывало:
— Проспал, а теперь торчишь в окошечке, как красна девица?
— Дубина ты. Тетка не пускает. За машинку.
Юрка свистнул. Потом предложил:
— Сбеги.
Нет, на цто я не решался. И дело не в том, что после будет еще хуже. Просто... ну, не мог я. Все-таки тетя Вика — она тетя Вика, она меня с младенчества воспитывала, я привык ее слушаться. То есть я часто не слушался по мелочам, спорил, но нарушить вот такой приказ — это будто в себе что-то сломать.
Я покачал головой.
— Ты что, честное слово дал не удирать? — с пониманием спросил Янка.
— Не давал, но... — я пожал плечами.
— А мы уже от колеса и от крыла наточили порошка, — сказал Янка. — Вот... — Он достал из кармашка бумажный пакетик, развернул. Я увидел горсточку серебристой пыли.
«Конечно, — подумал я. — Они и без меня справятся. Юрка даже рад, что под ногами не путаюсь».
—■ Ну и молодцы, — мрачно сказал я.
Юрка беззаботно зевнул:
— Мы же не виноваты, что тебя посадили... А вечером пойдешь? Надо якорь точить.
— Тетушка, наверно, не пустит...
— Попробуй как-нибудь. А то в церкви мы без тебя заплутаем.
— Разве нельзя подождать три дня?
Юрка объяснил:
— Мы там на разведке были. Смотрели, как пробраться. Дверь, конечно, заперта, но в одном окне решетка отогнута и стекол нет. Это сегодня. А завтра вдруг заметят и починят? Надо использовать момент... В общем, если сможешь — в одиннадцать у церкви.
Они убежали.
А я прямо заметался..
Ну, не мог я так жить, не мог без Юрки!
Я позвал тетю Вику и скрутил в себе гордость. Стал упрашивать, чтобы отпустила. Она слушала внимательно, однако была непреклонна. Тогда я пошел на жуткое унижение. Зажмурился, задержал дыхание и выдавил:
— Прости, пожалуйста. Я больше не буду.
Не помогло!
— Больше и не надо, — сухо сообщила тетя Вика. — Достаточно того, что ты натворил. Сиди. И обдумывай свою вину.
Я стиснул зубы и стал обдумывать.
Виноват я? Виноват. Стащил машинку без спросу.
Но почему без спросу? Потому что просить было бесполезно. Ах, это память о дедушке!
О дедушке, кроме машинки, памяти полно: и портрет, и книги, и дипломы на стене, и шкаф с письмами учеников. Целая комната памяти. Это во-первых! Во-вторых, дедушка был общий. Значит, и мой тоже. А почему же мне запрещается брать его вещи?
Этими мыслями я себя немного оправдал. Конечно, если бы я высказал их тете Вике и бабушке, они сразу бы доказали, что Я'все равно виноват. Но бабушка не заходила, а тетя Вика зашла на несколько секунд — молча поставила на стол мой ужин.
«Ладно! — подумал я. — Бели так, ладно...»
Без пятнадцати одиннадцать я поднял в окне раму и прыгнул во двор. Скользнул к забору. Дуплекс в будке лениво застучал хвостом. Я вытащил его за ошейник, быстро обнял.
— Дуплекс, ты меня прости...
Потом я махнул через забор.
Я бежал и думал, что ребята уже у церкви и что они совсем не ждут меня. Ладно, а я вот он... А потом пускай хоть что будет!
На Зеленом спуске я услышал впереди себя частый топот. В свете окон мелькнула синяя майка и светлые волосы.
— Янка! Постой!
— Гелька!
Мы побежали рядом. Янка смеялся:
— А я играл, играл, потом смотрю — времени-то уже ой-ей! Выскочил, даже смычок не положил...
Он размахивал на бегу длинным смычком, как шпагой.
Я подумал — чего мы так несемся? Теперь-то Юрка нас подождет.
Капитанская церковь стояла у маленького пруда, на плоском берегу. Вода подходила вплотную к одной из стен. Стены, колокольня и купола были обшарпанные, забор лз кирпичных столбов с решеткой покосился и поломался, у фундамента росли метровые сорняки. Но сейчас, при свете яркой луны, церковь была таинственной и красивой. Тянул ветерок, бежала к берегу маленькая рябь, и казалось, что церковь плывет над водой.
Мы посидели в кустах сирени, огляделись. Кругом не было ни души. Только ночные кузнечики трещали с такой же силой, с какой светила луна. Просто уши чесались от их сухого трезвона.
Мне что-то не очень хотелось в темную внутренность церкви, где могила. Конечно, сейчас не времена Тома Сойера, и никто не верйт в привидения и гуляющих мертвецов. Но все-таки... Брема вот про каких-то ведьм рассказывал. Может, и тут...
Но гораздо страшнее будет, если о таких моих мыслях догадается Юрка. Поэтому, когда он прошептал «пошли», я лихо бросился к теневой стороне церкви. Здесь было нужное нам окно.
У стены мне сразу стало не до страха. Юрка, конечно же, выбрал окно, под которым самый колючий татарник и самая жгучая крапива. Я свечкой взвился из сорняков, вцепился в высокий подоконник и зацарапал по штукатурке сандалиями и коленями. Они скользили. Стена оказалась покрытой тонкой пластиковой пленкой. Вот про какую консервацию говорила тетушка! Пленка защищает от дождей и ветра кирпичи и штукатурку старых зданий.
Я царапался на стене, пока Юрка не подтолкнул меня в пятки. Я вцепился в решетку и оказался на подоконнике. Юрка подхватил и буквально кинул ко мне Янку. Протянул мне напильник.
— Смычок....— сказал Янка.
— Пускай в траве полежит, что ему сделается...
—: Нет, — сказал Янка. — Нельзя так.
Юрка молча протянул смычок. Легко забрался к нам.
— Гелька, давай первый. Ты там все знаешь.
А что я знал? Заходил один раз на несколько минут, ничего толком не запомнил... Ну, ладно.
Я стал протискиваться между квадратными прутьями решетки. Сорвал на рубашке пуговицы и слегка ободрал живот. Наконец пролез, посветил на каменный пол и прыгнул — в холод пустого кирпичного помещения. Плиты крепко .стукнули по подошвам. Сразу же рядом легко скакну л Янка. А Юрка, видимо, застрял: сопел и возился в окне.
Желтые круги от моего и Янкиного фонариков заметались по церкви. Но и без фонариков было светло. В решетчатые окна светили сразу две луны. Одна с высоты, другая из пруда — отраженная. От настоящей луны упирались в пол и стены снопы тонких лучей. А отражение бросало снизу вверх рассеянный дрожащий свет, который поднимался к самому куполу. Под куполом тоже светились окна — узкие, как щели...
Юрка наконец прыгнул рядом с нами — так, что под куполом загудело. Мы даже присели и притаились на полминуты. Выключили фонарики. Потом Юрка недовольно прошептал:
— Ну, где тут...
Я помнил, что могила, кажется, налево от входа. А где вход-то? Ага, вон там...
Мы пошли вдоль стены. Она была заставлена двухметровыми штабелями ящиков и картонных коробок. Но штабеля были несплошные и не везде примыкали к стене. Между стеной и ящиками оставались проходы. Мы ежились от холода и пробирались по этим проходам. Светили фонариками в щели. И вот луч нащупал ржавый наклонйый брус, тяжелое кольцо и цепь с перемычками в звеньях.