Я сел в траву, прислонился к твердому гному и разжал кулак. Искорка в темноте засияла ярко и радостно. Я осторожно убрал из-под нее ладонь. Искорка повисла в воздухе, не упала, не улетела от меня.
— Хорошая ты моя... — шепотом сказал я ей.
Зашуршали ветки. Я опять спрятал искорку в кулаке.
— Гелька, ты здесь?
Это появился Янка. С фонариком.
— Выключи фонарик, — сказал я.
Он выключил.
— Смотри, — сказал я. И разжал пальцы.
Янка наклонился близко-близко. Я даже почувствовал на ладони его дыхание.
— Чудо какое... — прошептал Янка. — Не гаснет?
— И не думает.
— Не обжигает?
— Нисколечко... Подержи, если хочешь.
Я оставил искорку в воздухе, потом поднес к ней Ян-кину ладошку. Искорка послушно села на нее.
— Теплая, — сказал Янка.
— Ага... А теперь попробуй перебросить ее мне. Полетит?
— Ну... пожалуйста.
Янка пустил искорку с ладони, будто крошечную бабочку. Она огненной ниткой прочертила воздух и остановилась передо мной. Я посадил ее на мизинец.
— Она никуда от нас не улетит, — уверенно сказал я.
— Потому что наша, — отозвался Янка. — В ней же наша кровь...
Ворча и цепляясь барабаном, выбрался из кустов Юрка. Мы показали ему искорку. Он притих, подержал ее на ладони.
— Смотри, как она слушается нас. Она живая, — сказал Янка. — Ну-ка, пусть она летит ко мне...
Мы долго стояли кружком на темной поляне и перебрасывали друг другу искорку. Она летала между нами, будто крошечный светлячок, и садилась то на ладонь, то на кончик пальца.
Наконец Юрка сказал:
— Жалко, что нельзя сейчас испытать ее. Никакого колесика не догадались взять.
— Завтра испытаем, — успокоил Янка. — И так видно, что она такая... настоящая.
— А у кого она будет до завтра? — ревниво спросил я.
— Ты зажег, у тебя и будет, —: великодушно решил Юрка. — Янка, ты не против?
— Нет, конечно, пожалуйста... Только нельзя ее все время в кулаке носить. Давайте ее вот сюда. Я нарочно принес.
Он показал пробирку — гораздо меньше той, в которой делали порошок. Толщиной в карандаш, длиной со спичку. Скорее, ампула, а не пробирка.
— Сюда ее посадим, пробкой закроем...
— А если задохнется под пробкой? — испугался я.
— Мы же не глухую сделаем, а чуть-чуть...
Искорка висела в воздухе. Мы надели на нее ампулу —
будто накрыли бабочку стеклянным сачком. Для пробки Янка скатал из травы шарик...
Я не стал откладывать испытания до утра. Дома я выволок чемодан со старыми игрушками, достал из него модель гоночной машины «Барракуда». Раньше в ней был двигатель с микроэлементами, но я давно его распотрошил. А машину не выбрасывал, мне ее папа подарил, когда семь лет исполнилось...
«Барракуда» лежала на полу вверх колесами, а я ломал голову: как приспособить искорку к оси? Сверлить стальной стержень было нечем... А может, спрятать искорку прямо в колесе? Отвинтить колпачок и вот сюда... Я коснулся ампулой колеса.
Вернее, даже не коснулся.
Я не успел задеть его, как задний мост у машины взревел. Колеса завертелись так, будто к ним подключили мотор от настоящей «Барракуды»!
— Геля! Что за шум! — тут же завелась за дверью тетя Вика. — Давно уже пора спать.
— Да пусть поиграет, — сказала мама.
— Ах да, конечно...
А я сидел на полу и смеялся. Колеса вертелись все тише: искорка снова была у меня в кулаке.
И почему-то мне представилось: идет по улице важный Ерема, а перед ним скачут двое — веселый роботенок Васька с задранным носом и мальчик-огонек в алой рубашке...
КЛОУН
Проснулся я поздно. Сквозь березы светило в комнату солнце. Я дотянулся до стула с одеждой, достал из-под майки заткнутую травяным комочком ампулу. Испугался на миг: погасла?
Искорка при свете дня была еле заметна. Можно подумать, что просто крошечный блик в стекле. Но я поднес ампулу к «Барракуде», и у той опять бешено рванулись колеса.
Я опять сказал искорке:
— Хорошая ты моя...
Где-то играл оркестр: в городе уже разворачивался новый праздничный день.
Пришли Юрка и Янка. Янка со скрипкой, в своем желтом костюмчике с бантиком. Юрка в форме и с барабаном.
— Ну? — нетерпеливо сказал Юрка. — Небось уже пробовал?
Я с удовольствием показал, как вертятся колеса «Барракуды». Юрка расцвел. Янка тоже заулыбался.
В комнату заглянула тетя Вика.
— Геля! Смотри, мальчики какие красивые. А ты опять...
— Я дам ему белую рубашку со звездочками, — сказала мама.
Я обрадовался. Не потому, что на плечах блестящие звездочки, как у скадермена, а потому, что нагрудные кармашки с клапанами. Удобное место для ампулы с искоркой.
Сначала мы прибежали в «Курятник». Надо же обрадовать Ерему и Глеба! Но вагон оказался пуст. У косяка, на ржавом гвозде, висела записка: «Я ушел в магазин за бумагой. Будет время — найду вас в парке. Ерема почему-то не ночевал. Глеб».
Судя по всему, Глеб не очень-то верил, что искорка получится. Вчера в парк не пришел, отговорился, что надо много чего написать, пока не забыл. Сегодня тоже вот не дождался нас... А куда девался Ерема?
Гадать было некогда, мы торопились в парк.
...С утра в парке намечались разные состязания и концерт. Юрка должен был барабанить при всяких церемониях на стадионе, а Янка играть. Мы договорились, что встретимся с Юркой в двенадцать на лужайке с гномами, и я пошел слушать Янку.
Концерт проходил на окруженной высокими кленами площадке.
Я сел в третьем ряду и около себя занял еще два места — раздвинул руки и уперся в скамью ладонями.
Потому что народу полно, а Янке после выступления где-то надо сесть, да и Юрка может прибежать пораньше...
Выступлений было много. Пели хором и поодиночке, стихи читали, фокусы показывали. Один мальчишка даже с дрессированным котом выступал: толстый серый кот кувыркался и ходил по натянутой веревке. Все веселились.
Но концерт шел долго, кое-кто утомился, а солнце поднялось выше самых высоких деревьев и крепко жарило плечи и макушки. Зрители начали отвлекаться и галдеть. Я испугался, что Янку слушать не будут.
И правда, когда он вышел на эстраду, над рядами висел гул. Я чуть не заорал: «Да тише вы!»' Но Янка не стал дожидаться тишины. Вскинул к подбородку скрипку, и она пропела тревожно и резко: «Та-а, та-та!»
И сразу упало молчание.
Янка заиграл всем знакомую песенку:
На планете Сельда Дни стоят хорошие.
Брызжет, брызжет солнышко В заводи речные.
На планете Сельда Жили-были лошади —
Умные и добрые,
Только не ручные...
Скрипка играла так, будто слова выговаривала. Кое-кто даже подпевать начал. Но Янка перешел на другую песню:
Желтый месяц висит Над уснувшим прудом,
И журчит у плотины вода.
Мы вернулись сюда,
В этот край, в этот дом Навсегда, навсегда, навсегда...
Эту песню любит мама. Я вспомнил, как мы с мамой и папой сидели у костра. Я был тогда крошечный, пятилетний. Высоко-высоко качались мохнатые головы сосен, и казалось, что звезды среди них плавают туда-сюда. Костер стрелял красными угольками, а мама пела. И было это на Юрском полуострове, под Ярксоном, где скважина, — мы туда один раз летали с мамой вместе...
Что же все-таки со скважиной? При чем тут теория параллельных пространств? Она совсем не про это... Хотя, кто знает, что может случиться на страшной глубине? Я. помню, как отец говорил: «К звездам летаем, а до нутра матушки-планеты нашей добраться до сих пор не сумели. Она нам это припомнит когда-нибудь...»
А может, дело не в матушке-планете и не в скважине? Может, отец просто не захотел приехать? И не приедет совсем? Почему тетя Вика сказала тогда маме странные слова: «Я даже не знаю, кто я теперь...»?
Кто? Уже не родственница?
Тьфу, какая чепуха в голову лезет...
А если не чепуха?
Если я буду, как Юрка, без отца?..
Юрке легче: он своего отца никогда не знал... Только легче ли? Что значит «легче», если одиночество?..
Глеб правильно написал про одиночество.
Вроде бы все хорошо в жизни, а почему тоща у многих грустные глаза? У мамы, у Юрки, даже у тети Вики? И у Глеба...
Ну, то, что у Глеба, — это понятно...
Янка, словно вспомнив о Глебе, заиграл «Вечернюю песенку» — он теперь хорошо ее знал. И этой песенкой закончил игру.
Все захлопали. Сперва не сильно, а потом громче, громче. И я захлопал. Хотя, по правде говоря, мне больше нравилось, когда он играл в вагоне. Но все равно молодец Янка!
Я хлопал и совсем забыл, что надо беречь соседние места. Когда спохватился, с двух сторон уже сидели какие-то девчонки. Я с досады чуть не треснул каждой по шее и стал выбираться из рядов. Вышел на лужайку рядом с эстрадой. Замахал Янке, чтобы он бежал ко мне. Но на эстраду выскочили два клоуна — рыжий и белый, они задержали Янку. Белый клоун затряс над колпачком ладонями и женским голосом закричал:
— Дети! Внимание! Дети!.. Янка играл замечательно! За это ему вручается праздничный почетный диплом! И подарок!
Янка смущенно затоптался. Ему дали блестящий лист и плоскую красную коробку. Наверно, с конфетами. Он быстро наклонил голову, шевельнул губами: видимо, сказал «спасибо». И пошел с эстрады. Я опять замахал ему: давай сюда! Он заметил, кивнул.
Но тут клоун снова закричал:
— Дети! Пока готовятся наши танцоры, мы успеем наградить еще нескольких ребят! Пусть поднимется на сцену Геля Травушкин!
Кто? Я?
Зачем? Я же не артист...
— Геля!.. Дети, среди вас есть Травушкин?
Знакомых было много. Из рядов закричали клоуну, что
«тут он», а мне: «Гелька, давай! Копейкин, жми на сцену!»
Я пожал плечами и пошел.
Рыжий клоун захлопал растопыренными ладонями, а белый взял меня за руку и радостно объявил:
— Геля Травушкин прекрасно потрудился во время подготовки праздника. Замечательно потрудился! Давайте поблагодарим его за это!..