— Ты что? — сказал я Юрке.
— Все как надо, — откликнулся он. — Все получается в самый раз.
«Зачем? — чуть не закричал я. — Неужели тебе плохо с нами? Юрка...»
И сказал:
— Дома будет тарарам. Станут искать.
— Не станут. Тетка решит, что я уехал в Нейск. Пока разберутся...
— Но ведь разберутся же! v
— К тому времени, может, и я разберусь.
— В чем?
— Да во всех этих пространствах и бесконечностях... Может, там его и найду...
— Кого? — тупо спросил я.
— Отца... Он же наверняка мотается с экипажем в субпространстве. Где же их искать, если не в бесконечности?
«Дурак ты, Юрка, — думал я. — Что ты плетешь? Что ты выдумал?..» Но сказать это «выдумал» я не мог. Не смел. А Янка? Он-то что молчит?
Янка молчал. Я сказал тогда отчаянно:
— Ну с чего ты взял, что он был скадСрмен?
— Мать же проговорилась: «Кто на Земле может сказать, где он?» А если не на Земле, тогда где?.. Я пойду.
«А как же я? Юрка! Не уходи! Ну ладно, будь с Янкой, не обращай на меня внимания, только останься в Старо-горске! Юрка-а!! Если хочешь, снова делай меня человеком! Называй Копейкиным! Только останься...»
Он шагнул ко мне.
— Гель, ты это... В общем, ты на меня не злись...
— Ну зачем ты идешь, — прошептал я.
— Надо, — вздохнул он.
— Ну и убирайся! — крикнул я.
Он молчал. Не сердито, а как виноватый страусенок Антон.
— Черт с тобой, — сказал я. — Все равно через две недели я уеду в Ярксон. К отцу.
Юрка отыскал под курткой и покачал мою повисшую руку, повернулся к Янке:
— Янка, пока... Не забывай, про что говорили, ладно?
— Юр... — нерешительно сказал Глеб. — Я даже не знаю. Я, наверно, не имею права брать тебя...
Юрка коротко засмеялся:
— А ты меня и не берешь. Я сам иду. С тобой рядом... Ну, пошли!
Я сел на теплый рельс и смотрел, как они уходят. Их силуэты уменьшались быстро-быстро. Потом они слились в одну точку. Может быть, там, где слились в одну линию параллельные рельсы. И мы с Янкой остались одни на краю Вселенной, в бесконечности, где все громче трещали ночные кузнечики.
ДВОЕ НА РЕЛЬСАХ
Янка сел рядом со мной.
Юрки и Глеба уже совсем не было видно. Только маковки черной травы рисовались на закате, который все бледнел и стал зеленоватым. Над закатом висел вверх ногами очень большой и очень тонкий месяц.
Не хотелось вставать, не хотелось ничего делать. Но не сидеть же всю ночь. Тем более что вдруг она в этой бесконечности тоже бесконечная...
— Поедем? — спросил я у Янки.
— Ну... пожалуйста, — сказал он. Й встал. Я тоже. Шурша по головкам травы курткой, пошел к вагону. Вагон громоздился на рельсах, как темное' чудовище. Янка вдруг сказал:
— Гель... подожди.
Я остановился.
— Вот... — проговорил он неловко. — Возьми это... Юрка велел передать. Еще давно велел, да я как-то... не получалось.— Он сунул мне в руку что-то маленькое, плоское и твердое.
И я сразу понял. Догадался. Эго была та арабская монетка.
— Откуда?
— Он ее тогда нашел. Долго лазил по траве... Потом говорит: «Отдай как-нибудь...»
— Да? — сказал я, и захотелось зареветь, как в давнем дошкольном детстве, когда первый раз уезжала мама. — А сам-то... он почему не отдал?
— Ну, он вообще... — вздохнул Янка. — Я ему один раз сказал: «Зачем ты так с Гелькой? Ему же обидно». А он говорит: «Так надо».
— Почему надо? — горько спросил я.
— Он говорит: «Гелька — такое существо... Он привязчивый. Я уйду, а он будет изводиться. Пускай уж лучше злится на меня...»
— Почему? — прошептал я. — Разве он знал, что уйдет?
— Давно...
— Откуда? Он же только сегодня увидел эти рельсы. Он из-за Глеба...
— Не из-за Глеба, — виновато сказал Янка. — Наверно, из-за меня... Потому что я играл ему «Восстание».
— При чем тут «Восстание»? Ты же не хотел, чтобы он ушел!
— Не знаю... — шепотом отозвался Янка. — Теперь все равно... Гель...
— Что?
— А зря мы не отдали искорку...
— Кому?! — испугался я. Сразу вспомнил о Клоуне.
— Глебу и Юрику. Им она нужнее. Они там одни, впереди неизвестно что... А в ней вон какая энергия.
«И опасность», — подумал я. И боязливо оглянулся. А что если кто-нибудь в темноте скажет сейчас шелестящим голосом: «Геля Травушкин, подари искорку...»
И фонарь не горит, Глеб его зачем-то погасил.
Я прыгнул на площадку вагона, дотянулся до выключателя «сатурна». Но «сатурн» не зажегся, сколько я ни давил кнопку. Я потряс его — никакого результата.
— Теперь не загорится, пока не зарядим на солнце, — сказал снизу Янка.
Мне по-прежнему было страшно. Я соскочил с площадки и судорожно нащупал свой фонарик — он оттягивал боковой карман куртки и колотил по колену. Без света нельзя. Войдем в темный вагон, а там — хлоп — и кожаные браслеты на руках... «Геля, подари искорку...»
— Янка! — сказал я.
— Что?
«Ну, а если расскажу? — подумал я. — Чем он поможет? Легче разве, если будем бояться вдвоем?»
— Янка... чего теперь говорить. Юрку и Глеба все равно не догнать...
— Не надо их догонять. Сделаем бумажного голубка, искорку — на него. Пустим — и он долетит.
— Он-то долетит. А мы без искорки как доберемся домой?
— Пешком. Это же недалеко, оглянись.
В той стороне, откуда мы приехали, за вагоном, горели огни Старогорска: ряды окон в многоэтажном квартале, освещенные прожекторами башни монастыря, красные лампы телевышки.
— За час дошагаем, — вздохнул Янка. — Не такая уж длинная оказалась эта бесконечность...
— Да, — сказал я и обрадовался: не хотелось мне в темный'вагон.
— Значит, пошлем искорку?
Я молчал.
— Неужели жалеешь? *— тихо спросил Янка.
— Янка, я не жалею. Ты не знаешь...
— Что?
— Сядь.
Он сразу послушался. Мы опять сели на теплые рельсы. Друг против друга.
И я наконец-то рассказал про все. И даже про то, почему молчал до сих пор. Наверно, я это очень сбивчиво объяснил, но Янка понял. И не удивился.
— Кажется, я про такие дела уже слышал.
— Да? Янка, где?
— Не помню. Давным-давно. Может, дедушкина сказка...
— Это не сказка, Янка. Опасно посылать искорку. Вдруг эти... Клоун и его дружки, начнут охотиться за Юркой и за Глебом, а те даже ничего не знают...
— Можно объяснить им. Написать прямо на голубке... Гель, они искорку сберегут лучше нас. Они сильнее нас, и смелости у них побольше.
Это была правда.
— Ладно, давай! — Я встал. — Бумага для голубка у тебя есть?
— Ой нет...
Я накинул свою длиннополую куртку на Янку, а сам зашарил по карманам на шортах и на рубашке.
— Да тут в куртке полно каких-то листов, — сказал Янка.
— Это нельзя, это записки Глеба... Вот, я нашел... Смотри, это письмо Еремы!
Янка включил фонарик. Прочитал. Сказал серьезно:
— В самый раз. . Вот его и пошлем. Только напишем еще;..
У Янки в кармане оказался автоматический карандашик. Янка разложил листок на твердой шпале. Я светил, а он писал:
Мы посылаем вам искорку. Вам с ней будет лучше. Только охраняйте ее от врагов. Не верьте клоунам в масках и берегитесь гипсовых шпионов, они охотятся за искоркой. Вот Еремино письмо. Он хотел что-то рассказать, но не успел.
Янка и Гелька
Мы свернули из письма голубка. Такого, каких пускаем в школе на переменах (а иногда и не на переменах). Выпустили из ампулы искорку. Посадили ее на бумажный клюв. Крошечная галактика засветилась ярко-ярко, будто прощалась с нами.
— Пускать? — спросил Янка.
— Пускай.
Он встал и легонько толкнул голубка — в ту сторону, где все еще светлело над горизонтом небо и горел месяц. Голубок пошел легко и ровно. Последний раз мигнула нам искорка и вместе с голубком растворилась в темном воздухе.
— Долетит, — сказал Янка.
Я кивнул. И сцросил:
— Пошли домой?
— Да...
Мы не стали заходить в вагон. Не потому, что страшно. Теперь-то бояться было нечего. Просто «Курятник» был для нас как дом, а прощаться с опустевшим домом всегда грустно. Лучше уж так... Хорошо, что вагоны не умеют думать и чувствовать. А то ему сейчас тоже было бы тоскливо. Мы уходим, а он смотрит вслед. Что он будет делать один? Стоять бесконечное время на пустых путях...
А почему на пустых? Что мы знаем про эту линию? А если оттуда, из бесконечности, вылетит на полной скорости поезд?
— Янка! А вдруг кто-нибудь врежется в вагон?
Мы быстро оглянулись.
Вагона не было.
Там, где он только что громоздился черным неровным кубом, не было ничего. Только рельсы да высокая трава рядом с ними.
— Не врежется... — прошептал Янка.
Я даже не удивился. Мало ли что может быть на границе разных пространств. Просто сделалось горько-горько. Понял я, что все кончилось.
Кончились вечера в «Курятнике», приключения, сказка про искорку, неуклюжая моя дружба с Юркой, тайна Глеба, опасности... Даже страхи и опасности мне стало жаль.
— Пойдем... — прошептал я.
И мы пошли к недалеким огням Старогорска.
Шагать по шпалам было неудобно. Ступать на каждую — это слишком частый шаг, а через одну — широко. Я встал на рельс и двинулся по нему, как по канату. Ничего, можно идти. Главное, не думать все время про равновесие, оно само собой появится.
Янка тоже шел по рельсу.
Звезды были очень яркие, да и месяц за нашими спинами набирал силу. Можно было различать дорогу и друг друга. Я посмотрел на Янку, он на меня. Еремина куртка была теперь на Янке, и он в ней казался похожим на пингвина-канатоходца из цирка.
Я чуть-чуть улыбнулся. Янка сказал:
— Давай держаться за руки, будет легче идти.
— Давай.
В самом деле стало легче. Не так шатаешься, когда рука в руке. Янкины пальцы были теплые и очень тонкие. Но были такие крепкие...
Так мы шли минут пятнадцать. А впрочем, кто знает? На часы я не смотрел: вдруг там опять какая-нибудь пу