Нет-нет, она так не согласна. Тут надо что-то менять в корне! Униженное положение ждущей любовницы — это не для нее. Надо что-то с этим делать. Но что? Все равно Марат жену свою не бросит, ни при каких обстоятельствах. И что же… Замкнутый круг получается, выходит?
В ту ночь она долго не могла уснуть. В какой-то момент даже поплакать захотелось, себя пожалеть, но даже этого не получилось. Почему-то неловко перед собой стало — какая жалость, какого черта?! Разве есть причины себя жалеть? Разве ей не хватает чего-то? Нет уж, пусть те несчастные себя жалеют, которые копейки до зарплаты считают, которые ютятся в тесных углах и спят друг у друга на головах, которые норковые шубы да заграничные поездки только во сне видят… А у нее все это есть! Сама себе все заработала! Не важно, какими путями, но заработала же! И потому жалость к себе меняем на самоуважение и довольство собой, а остальное приложится! И вообще, что за временный морок на нее напал. Подумаешь, Димка ушел, какое сокровище потеряла… Да все образуется, подумаешь, все станет на круги своя.
Оно и правда образовалось со временем. И встало на круги своя. Марта жила одна, по-прежнему встречаясь с Маратом. Все было хорошо, все как раньше, только однажды она вдруг поняла, что из их отношений ушло что-то. Какая-то важная составляющая ушла, а может, они просто устали друг от друга? Так ведь бывает, наверное. Холод усталости кого угодно может настичь.
Потом она выяснила, что послужило причиной охлаждения. Вернее, кто оказался этой причиной. Всего лишь молоденькая профурсетка-секретарша, вчерашняя школьница, которую Марат взял на работу по чьей-то просьбе. Якобы не мог отказать нужному человеку.
Профурсетка ходила в неприлично короткой юбке и смешно выпячивала губы уточкой, и была аппетитна своей молодостью, как свежая хрустящая булочка. Наверное, Марата можно было понять. Но Марта понимать не хотела. Выходит, эта профурсетка молода и аппетитна, а она уже не молода? Засохла, как черствый хлеб? Да ей едва-едва за тридцатник перевалило! И если она наденет короткую юбку и выпятит губы уточкой… Конечно, делать подобных глупостей она не будет, потому что голова на плечах есть, слава богу. Да и остальное все на месте, никуда не делось… И тем не менее, факт остается фактом! Невозможно было смотреть, как Марат поедает глазами эту булочку. И не просто так поедает, а еще в глазах что-то есть, что-то очень для нее неприятное. Раньше он только на нее так смотрел, с открытой и чуть насмешливой доброжелательностью. Мол, вот он я, весь твой. Бери меня, намазывай на хлеб вместо масла. Она вдруг нутром почувствовала, как теряет его, как Марат полностью перетекает в эту профурсетку и скоро ей ничего не останется… Ничего. Совсем ничего. Совсем скоро.
Ну не могла она этого допустить! Не могла, ни при каких обстоятельствах! Просто голову сносило от ужаса, когда начинала об этом думать! И сделать ничего не могла. Если бы Марата можно было вернуть силой, она бы это сделала. Не ради самого Марата, но ради принципа. Что мое, то мое. Но как его вернешь — силой? Нет, надо какой-то другой выход из этой ситуации найти, невозможно это терпеть, сердце горит от унижения!
И она нашла выход. Простой классический выход. Называется — так не доставайся же ты никому. Наверное, это было жестоко по отношению к Марату, ведь он столько хорошего для нее сделал! Но ведь он сам виноват, потому что с ней так нельзя. С кем-нибудь можно, а с ней — нет!
Да, выход был довольно сермяжный. Она просто пошла на прием к генеральному директору, то есть к тестю Марата, и рассказала ему со слезами о своей многолетней связи. Якобы раскаялась, ага. Якобы больше не может жить во лжи. А выйдя от генерального, еще и жене Марата позвонила для верности и тоже раскаялась. Генеральный был просто в гневе, жена Марата в слезах. Другой реакции и быть не могло.
А дальше все покатилось так быстро, как по накатанной. Марата выгнали из семьи и, естественно, уволили с теплого престижного места. Оказалось, у него не было ничего своего вообще, все было оформлено на родственников жены. Марта даже удивилась, чего он в этом смысле так оплошал? Неужели настолько уверен в себе был? Мог бы и подворовать немного деньжонок на черный день, но, наверное, именно таких людей и губит лишняя самоуверенность!
Хотя чему тут удивляться? Да, Марат такой. И по отношению к ней тоже. Вполне искренне полагал, что если он ей помог, то и она должна и обязана ему за это по гроб жизни. И эта профурсетка тоже будет обязана. Со временем. Уверен был, что получающий должен быть благодарен, что это истина нерушимая, как дважды два. Но ведь не зря говорят: дурак знает, что дважды два — пять, и совершенно не терзается по этому поводу, а умный знает, что дважды два — четыре, и всегда при этом проигрывает! Вот и Марат проиграл, потому что считал себя умным.
В один из вечеров он заявился к ней с чемоданом — понурый, похмельный, злой. Напрочь уничтоженный неожиданно повернувшимися обстоятельствами. Сердито прислонил чемодан к стене, проговорил тихо, поднимая на нее припыленный алкоголем взгляд:
— Что, примешь?
— Как это? — удивилась она, не ожидая такого поворота. — В каком смысле — примешь?
Марат усмехнулся, долго глядел ей в глаза. Потом произнес убито:
— Нет, я понимаю, конечно, что это ты все сделала… Что я вроде не должен к тебе… Но мне больше идти некуда. Вообще некуда, так уж вышло. Примешь?
— То есть ты жить у меня собрался? Навеки поселиться? Осчастливить решил, да?
— Ну зачем ты так, Марта… Зачем столько сарказма в голосе? Ты меня уничтожила, но я ведь к тебе и пришел!
— А отчего же ко мне? А не к своей секретарше Дашеньке? У тебя ж вроде с ней роман начался!
— Дашенька живет с мамой в однокомнатной квартире. Но не в этом даже дело, нет… Просто я подумал… Я ведь столько сделал для тебя, Марта. А ты… Неужели в тебе ничего человеческого нет? Да, вот он я, стою в твоей прихожей, на постой прошусь, отовсюду изгнанный, униженный, без копейки денег в кармане…
— Меня тоже уволили из фирмы, между прочим. В тот же день уволили. Но я же не прошу твоей жалости.
— А я разве жалости прошу?
— Конечно. И мне это неприятно, Марат. Да, я так поступила, но я вынуждена была. Ты сам, сам меня к этому подвел! Ты же сам решил меня бросить, чтобы… С этой девкой…
— А ты полагала, что я буду принадлежать тебе вечно? Ну это же смешно, Марта… Мужчина не вещь, его ведь не оприходуешь, инвентарный номер ему не присвоишь и на полку в шкаф не положишь. Надо было меня просто отпустить, и все. И жили бы мы дальше, каждый бы своей дорогой пошел…
— Вот и иди своей дорогой, разве я тебе мешаю? Зачем ко мне-то пришел? Сам же себе и противоречишь!
— Не вижу никакого противоречия. Ведь мы с тобой не расстались? Все к этому шло, но ведь… Не расстались пока, правда?
— Какая же ты все-таки сволочь, Марат! Неужели ты думаешь, что женщина прекрасно себя ощущает в положении «пока не расстались»? Что сидит себе на печке и ждет, когда с ней окончательно расстанутся? Ждет, когда ты определишься со своим «Фигаро здесь, Фигаро там»? Я думала, ты в этом смысле умнее! И знаешь, я нисколько не сожалею, что так сделала! Пусть я тоже место хорошее потеряла, но ничего, новое найду. А ты давай, бери свой чемодан и проваливай! Зачем ты сюда пришел? Ты хочешь жить в моем доме и походя оскорблять меня, что ли? Давай-давай…
— Да уйду, не торопи меня! Конечно, уйду… Не думал я, что ты так… Что мы с тобой так расстанемся, я думал, нас что-то большее связывает…
— И что же, по-твоему?
— Я думал, ты меня любишь. Что ты мне благодарна, по крайней мере.
— Я тебе благодарна, Марат. А насчет любви… Да, я любила тебя. Но я не умею играть в одни ворота. Так что уходи, прошу тебя. Нам не о чем больше разговаривать, все и без того ясно.
— Уйду, не бойся. И все-таки ты стерва, Марта… Просто классическая стерва.
— Да, так и есть. По-моему, никакой Америки ты для себя не открыл. Уходи.
Марат послушно потянулся к ручке чемодана, потом помедлил, поднял на нее глаза и вдруг усмехнулся беззлобно. И даже хохотнул коротко, будто вспомнил что-то веселое.
— Надо же, как все получилось! Смешно, правда? Ну ты даешь, женщина… Я тебя наверх тащил, я так старался, душу в тебя вкладывал… А ты! Где бы ты сейчас была, если б не я?
— Все, Марат, хватит… Не хочу больше…
— …А ты взяла и в один миг втоптала меня в грязь, уничтожила. И нет меня… А главное — за что?! Как ты со всем этим жить-то будешь, Марта? Совесть не будет мучить?
— Нет, не будет.
— Ну ладно, если так. А меня бы совесть мучила, знаешь. Она ведь такая штука… Вроде и не чуешь ее, вроде и нет ее совсем, но это кажется только, она просто досье на тебя копит, совесть-то. А потом такое вытворять начнет… Небо с овчинку покажется! Не боишься?
— Не боюсь. Все, Марат, уходи.
— Уже ушел. Дай бог, чтобы совесть твоя долго еще не проснулась. Прощай…
Закрыв за ним дверь, Марта ушла на кухню, села за стол, поежилась. Отчего-то было ужасно неприятно, будто ее только что или напугали сильно, или оскорбили. Еще и Димкин голос вдруг явственно зазвучал в голове:
— …Когда-нибудь тебе захочется быть рядом не с жертвой, а с человеком… Обязательно когда-нибудь… Захочется, а не получится. Инстинкт проглатывания все равно будет работать, и ты сама не рада ему будешь… Ой, не рада…
Почему, почему ей вдруг вспомнилось, что сказал Димка? Ведь Марат вовсе не был ее жертвой! Или она все-таки сделала из него жертву? И проглотила? Фу, какая ерунда лезет в голову, надо просто отвлечься на что-нибудь незначительно домашнее, переключиться…
А вечером она снова услышала Димкин голос — живой, в телефоне. Димка просил развод. Просил ее прийти в понедельник в загс, подписать документы. Объяснял торопливо, будто она могла не согласиться:
— Это все очень быстро, Марта! Только бумаги подписать! У нас же детей нет, потому в загсе разведут, очень быстро. Я уже заявление подал. Я и приду раньше назначенного срока, очередь займу.