— Я приду, Дим. Ты не волнуйся.
— Ага. Хорошо. Значит, в понедельник, в три часа. Я утром еще позвоню, напомню, вдруг забудешь.
— Я не забуду, Дим.
— Ага. Спасибо. Ну, тогда пока?
— Пока, Дим…
В понедельник она пришла в загс, как и обещала. Димка выглядел молодцом, улыбался ей вежливо, даже предложил кофе из буфета принести. Боялся, наверное, что она передумает и уйдет.
— Да ты не суетись, Дим, я не хочу ничего. Сядь рядом, посиди. Кстати, Ты не знаешь, как там Оля?
Он так взглянул на нее, что ей показалось — опять чудовищем назовет, но не назвал, проглотил явно вспыхнувшее желание. Очень уж не хотелось ему говорить об Оле, но Марта была настойчива:
— Так знаешь или нет? Ведь знаешь?
— Ну да, знаю… Ну, в общем, с Олей все в порядке. То есть в относительном порядке, конечно…
— Как это — в относительном?
— Ну, в том смысле, что скоро она совсем поправится. Наталья Петровна говорит, что даже с учета снимут.
— С какого учета?
— Ну ты же знаешь, она убить себя хотела… По крайней мере, в медицинской карте так записано. А с такой записью от медиков так просто не отделаешься, всех суицидников на учет ставят. Получается, на всю жизнь клеймо, если вовремя с учета не снимут.
— Ладно, можешь не продолжать, я поняла.
— А ты? Ты сейчас с Маратом живешь?
— Нет, я одна. И все, хватит об этом. Вон, наша очередь подошла… Пошли уже разводиться, Дим!
— Да, кучеряво живешь, я смотрю! Квартира просто шикарная! Молодец, что еще скажешь…
Мама уселась в кресло, огляделась вокруг с удовольствием. Марта смотрела на нее с улыбкой — почему-то мамина похвала была ей приятна.
— А вот сама не очень хорошо выглядишь! — сердито проговорила мама, разглядывая Марту. — Знаешь, как выглядишь?
— Как, мам?
— Как женщина, у которой давно мужика не было. Кожа на лице бледная, глаз тусклый. Квартирным интерьерам не соответствуешь. Чего, и впрямь никого нет, что ли?
— Нет…
— А почему?
— Не знаю. Все не получается как-то.
— Ой, подумаешь, какая трудность — замуж выйти! Только не рассказывай мне сказки, что тебе это трудно, ладно?
— Мам, я уже была замужем. Всего пять лет назад развелась.
— Это за Димкой, что ли?
— Ну да.
— За Димкой — это не считается. Тебе надо приличного мужа найти, солидного. При деньгах. При положении.
— Мам, мне тридцать пять лет. А при деньгах и солидные давно женаты. Они или за старых жен держатся, или совсем юных себе находят, а середина, выходит, никому не интересна. Так что…
— И что? Я вон в приличном возрасте второй раз замуж вышла, и ничего, прожила со своим Петенькой вон сколько… Это я его так ласково называла — Петенька. Ему нравилось. Да, почти двенадцать лет я была счастлива… Так хорошо жила, что даже приехать на родину не тянуло. И вот, пришлось вернуться… Ничего не поделаешь… Умер мой Петтери, царствие ему небесное… Вечный покой…
— Ага. Умер и ничего тебе не оставил. Все в завещании родной сестре отписал. А ты его жалеешь!
— Ну да, жалею. И обиды не держу. Сестру свою он любил, так пусть, что же… Я все равно ему благодарна.
— А тебя что, не любил?
— И меня любил. Но имущественный интерес нельзя рядом с любовью ставить. Тем более сестра у него слабенькая да болезненная, ей деньги нужнее.
— Ну, прямо не узнаю тебя, мам, просто мать Тереза…
— Так двенадцать лет прошло, доченька. Любой человек с возрастом меняется. Кто мягче станет, кто, наоборот, каменеет. Я вон тоже тебя не узнаю… Совсем другая стала!
Марта сердито вздохнула, отошла к окну. Вот мама заладила — не узнаю, не узнаю! Да она и сама себя не узнает последнее время! Маетно почему-то на душе, кошки скребут. Хотя и причины для маеты вроде никакой нет, вроде бы все хорошо, и работа приличная есть, и деньги, и квартира хорошая… И без мужского внимания она не страдает, присутствует в ее жизни это пресловутое внимание, сколько угодно присутствует, хоть полными ложками ешь. А только почему-то есть не хочется. Невкусно. Раздражает. Потому, может, что настоящего нет, чтобы душа рвалась навстречу, летела через все препятствия. Вот как было с Никитой когда-то. Или с Маратом… А может, мама права? Может, нужно просто замуж выйти и не глядеть далеко вперед? Присмотреть себе какого-нибудь солидного и при деньгах, подсуетиться внутри себя со всякого рода обаяшками-соблазняшками… Если жена есть — отодвинуть на задний план. Все можно, конечно. Если очень захотеть. Но не хочется, вот в чем дело, тоска засела внутри. Лень. Маета, одним словом.
— Значит, ты навсегда вернулась, мам? — спросила Марта, чтобы вынырнуть из грустных мыслей.
— Ага, навсегда. Тут буду помирать, рядом с тобой. Ты ж мне дочь родная, стакан воды все равно принесешь, куда денешься. Или не принесешь?
— Чего-то ты рано помирать собралась.
— Не рано. В нашем роду бабы долго не живут. Семьдесят исполняется — и капут, на тот свет уходят. Вот и я… До семидесяти поживу, и хватит. Дальше уже неинтересно.
— Мам, ну не говори ерунды, мы ж сами себе срок не выбираем!
— Так ты не ответила относительно стакана воды. Могу я на него рассчитывать или самой надо как-то определяться?
— Ой, мам, ну хватит. Что за разговор такой? Мне не нравится!
— Нормальный разговор, по-моему… Нет, я бы могла и в Финляндии остаться, конечно. Кое-какие деньжонки все-таки сумела подкопить, домик бы там купила, а с другой стороны — почему бы и не вернуться? Тут у меня доченька, родная душа… Ведь принесешь мне стакан воды, когда помирать буду, правда?
— Принесу. Даже два принесу, если захочешь. Успокоилась?
— А ты не злись, Марта, не злись. Всякому действию предварительный договор нужен. Так жить легче, когда договор есть.
— Да я не злюсь, просто мне этот разговор не нравится.
— Ну мало ли что не нравится. Привыкай. Твоя мать — женщина неудобная. Что думает, то и говорит. А еще один трудный вопрос я могу тебе задать?
— Может, на сегодня хватит вопросов?
— Да не бойся, он уже на другую тему… Ты ребенка заводить собираешься или как? Или не хочешь в принципе?
— Хм… А тебе это зачем?
— Как это — зачем? Я бабушкой хочу быть, время пришло! Всякое время своего настроя требует! Тебе пора матерью быть, а мне — бабушкой! Как говорится, война войной, а обед — по расписанию!
— А при чем тут война, не понимаю?
— Так вся наша жизнь — война. То с безденежьем воюем, то за квадратные метры бьемся, то от одиночества убегаем, бросив знамена. А дети в это время рождаются и растут. Как же без детей-то? Ты разве об этом никогда не задумывалась?
— Задумывалась, конечно. Только с этим у меня большие проблемы, мам. После того как первый аборт сделала, больше не беременела ни разу. Врач мне тогда говорил — нельзя аборт, ни в коем случае, а я ее не послушала…
— Ты делала аборт? Я не знала…
— А ты вообще мало что обо мне знала, мам. Ты мне установку какую дала? Сама, мол, все сама? Вот я сама и решила, а теперь вот расхлебываю. Не будет у меня детей, наверное. Не зря меня тогда врачиха предупреждала.
— Ой, да ерунда, нынче медицина все может! Иди, проверься, не теряй времени. Ребенка и без мужа можно родить, это не проблема. Без мужа даже лучше, по-моему, а я тебе помогу… Роди мне внучка, Марта, пожалуйста! Или внучку! Я ведь дачу себе покупаю, присмотрела уже небольшой участок с домиком, вот и сидела бы на даче, огурцы выращивала и внуков заодно!
— Ну ты даешь, огурцы к внукам приравняла. Нехорошо как-то.
— Почему? Нормально. Огурцы растут и внуки растут. И мне хорошо. И вроде старость со смыслом проходит, а не абы как, с одними огурцами. Ну что, родишь?
— Нет, мам. У ребенка обязательно отец должен быть. Зачем плодить безотцовщину? И вообще, мать-одиночка — это не моя история.
— А какая твоя история?
— Не знаю. У меня сейчас время плохое, депрессия накатила. Но я справлюсь, обязательно справлюсь. Все еще у меня будет, я чувствую. Вот оттолкнусь ногами от дна и вверх полечу. Обязательно все еще будет!
— Ну, дай бог, дай бог. Только бы мне дожить до этих твоих полетов.
Глава 5Витя
Знакомство с Витей произошло классически, как в добром старом кино «Москва слезам не верит». Марта возвращалась в воскресенье вечером с маминой дачи на электричке, сидела у окна, смотрела, как быстро сгущаются сумерки, как меняется пасторальный пейзаж, перетекая с березового леска в чистое поле, потом в овраг с медленной речкой, потом снова в березовый лесок.
Он зашел в вагон на одной из станций, уселся напротив нее, начал бесцеремонно разглядывать. Точно так же, как тот киношный Гоша.
Позже выяснилось, что «Гошу» звали Витей — час от часу не легче! Ужасное имя, как булавка на языке — Ви-тя… Но она быстро привыкла, и потом имя уже не казалось ей таким неудобным. Наоборот, слышалась в нем своя музыка.
Он тогда, после электрички, отправился ее провожать. Да, все по канонам классики, все как в кино. Она даже сказала ему об этом, а он только брови поднял и выдал сакраментальную «Гошину» фразу:
— А что, я разве не могу проводить до дома понравившуюся мне женщину?
Она рассмеялась в ответ. Да, что-то было в этом Вите. Тогда она не умела понять, что это. Какая-то особая обволакивающая энергетика, от которой душа начинает жить и дышать по-другому. И будто веселая сила поселяется внутри, и все время хочется улыбаться.
Потом он пришел к ней гости. И остался. И они начали жить вместе. Все произошло так естественно, что она только удивлялась — почему же раньше они не встретились? Почему столько лет маялась душа в ожидании? Наверное, потому и маялась, что не знала, кого ждала. Оказывается, Витю. Хотя Витя был далеко не плейбой, то есть внешностью обладал самой заурядной — ни ростом особо не вышел, ни статью. И лицо у него было самое обыкновенное. Глаза добрые, нос картошкой, губы мягкие улыбчивые. Но в то же время присутствовала в нем определенная изюминка, то самое мужицкое обаяние, в облаке которого и не хочешь, а поневоле начинаешь кокетничать. Да и хитер он был по натуре, так повернет разговор, что и не знаешь, то ли смеяться надо, то ли сердиться.