— Извините, Виктор Николаевич, но очень смешно. А папа что сказал?
— Примерно то же самое, — буркнул я. — И что здесь смешного?
— Но вы же это понарошку написали, да?
— Почему понарошку? Нормальное предисловие. Не понимаю, что тебя так развеселило. Правда, есть девушки, палец покажи — со смеху помрут. Ты вроде не такая.
Лиза покраснела еще пуще.
— Не хотела вас обидеть, Виктор Николаевич, но… Наверное, не сумею объяснить… Я где–то читала или слышала, что дурака в глаза хвалят. И тут получается что–то похожее. Папа великий труженик, а не чудо–юдо морское. Представляю, меня кто–нибудь сравнил бы с Жанной д’Арк или Ахматовой. Я сразу поняла бы — издевается.
— Вопрос не в том, с кем сравнивают, а насколько искренне. Для меня твой отец — пример бескорыстного служения отечеству, как можно иронизировать?.. Ладно, проехали. Давай вернемся к твоим ошибкам. Если учесть, что ты, в принципе, грамотная девушка и вполне способна их не делать, — это настораживающий симптом. Твои грамматические ляпы, на мой взгляд, — следствие разбалансированной психики. (Я не упомянул, что то же самое могу отнести к себе.) Может быть, тебе вообще нужен не учитель русского языка, а хороший психиатр.
— Думаете, я чокнутая?
— Не больше, чем каждый из нас. Но у тебя переходный период, когда многие элементарнейшие житейские проблемы кажутся неразрешимыми. Будем откровенны, Лиза, жить, как ты живешь, не совсем нормально для девушки. Согласна?
— Допустим. И чем тут поможет психиатр?
— Добрым советом, участием. Возможно, лекарственными препаратами.
— У вас уже не осталось житейских проблем, Виктор Николаевич? Вы со всеми с ними справились?
— С житейскими проблемами справиться нельзя, они преследуют до последнего часа. Но можно переменить свое отношение к ним. Давай попробуем разобраться. На сегодняшний день что тебя мучает больше всего? Неволя? Отношения с молодой мачехой?
— С этой прекрасной дамой, Виктор Николаевич, у вас тоже, кажется, отношения складываются не совсем так, как вам хотелось бы?
Лиза выпалила эту фразу скороговоркой, глядя мне прямо в глаза, и я с удивлением обнаружил, что между нами, по всей видимости, затеялась маленькая война, обыкновенно вспыхивающая перед тем, как мужчина и женщина лягут в постель, а потом либо затухающая, либо приводящая к неизбежной разлуке. Очутившись на этой опасной черте, я испытал приступ животного страха.
— Лиза, — сказал я как можно мягче. — Как тебе не стыдно?
— Мне? — Изумление было не наигранным. — Скорее вам должно быть стыдно, Виктор Николаевич. Разве вы не видите, кто она такая?
— Лиза, опомнись, ты говоришь о законной супруге своего отца.
— Отец тут ни при чем. Для него все женщины на одно лицо. Он берет первую, какая подвернется под руку, а когда она ему надоест, меняет на другую, обычно равноценную. Женщины не задевают его души. Вы совсем другой, Виктор Николаевич, вы — художник. Такая женщина, как Иза, способна причинить вам большое зло.
— Вон оно что… А я было подумал, ты заботишься о моей нравственности. Лиза, ты как–то странно смотришь на меня. У меня что–нибудь на лбу?
Ее глаза затуманились, с ужасом я увидел, как она приближается ко мне, соскальзывает с кресла, по–прежнему упираясь ногами в каминную решетку.
— Виктор Николаевич, — выдохнула, словно ветерок по траве прошелестел, — вам ведь хочется меня поцеловать?
— Допустим, — сказал я, сохраняя присутствие духа. — Что же из этого следует?
— Почему не решаетесь?
К чему–то подобному я был готов уже несколько дней, но надеялся, что ситуация под контролем и уж, во всяком случае, инициатива принадлежит мне. Оказалось, ошибся.
— Тому есть много причин, Лиза, но думаю, и так все понятно. Эти игрушки не для нас.
— Ах, игрушки? Тогда я сделаю это сама.
И сделала. Обвила мою шею руками и приникла к моему рту. Ее поцелуй был искушеннее, чем я ожидал. В открытых глазах мерцало сумрачное любопытство. Я вел себя с достоинством и, как герой под пыткой, даже не разжал губ. Только в голове что–то жалобно скрипнуло. Лиза резко отстранилась, и я вынужден был поддержать ее за талию.
— Вам неприятно?
— Нет, почему… Помнится, лет десять назад…
В это роковое мгновение, как в сотнях плохих киношек, в комнате возник не кто иной, как Гата Ксенофонтов. Этот маленький востроглазый полковник имел обыкновение появляться неслышно, подобно материализовавшемуся фантому.
— Прошу прощения, господа. — Он смущенно кашлянул. — Профилактический обход.
Лиза уже переместилась в кресло и нервно смеялась.
— Вы всегда так подкрадываетесь, Гата, как рысь на тропе.
— Привычка, — конфузливо проговорил полковник, оправдываясь. — У нас ведь как, барышня? Кто тихо ходит, тот долго живет.
— Не называйте меня барышней, пожалуйста.
Я почувствовал, что пора и мне вставить словцо. Но что- то в глотке застряло, вроде банного обмылка.
— Не смею мешать, — откланялся полковник. — Еще раз извините.
Вот ты и спекся, писатель, пронеслось у меня в голове.
Не взглянув на Лизу, я вышел следом за Ксенофонто- вым. Догнал его в длинном коридоре со сводчатыми потолками, со стенами, увешанными картинами, в основном первоклассными копиями передвижников.
— Господин Ксенофонтов, не подумайте чего–нибудь плохого. Мы тут с Лизой репетируем сценки из жизни российской буржуазии. У девушки, знаете ли, несомненный артистический талант.
Гата приостановился, взглянул на меня без улыбки.
— Вам нечего опасаться. Кроме службы, меня ничего не касается.
Он видел меня насквозь.
Распрощавшись с полковником, я вышел под палящее июньское солнце. Пейзаж привычный: контуры парка,
стрелы дорожек, мощенных разноцветной плиткой, благоухающие цветочные клумбы, живописные беседки, японские горки, пруд с красными карпами, где по зеленоватой, словно мраморной поверхности величественно скользила лебединая пара, — далеко не полный перечень красот, располагающих к созерцательной неге. Умеют люди жить и с толком тратить деньги. У меня денег не было, и жить к тридцати шести годам я так и не научился. Грустный итог.
Невесть откуда подобрался к ногам дог Каро. Я сел на ступеньку и осторожно почесал у него между ушами. Пес покосился красноватым глазом, зябко засопел и тоже перевел могучее туловище в сидячее положение. Ну что, брат, говорил его мутноватый взгляд, опять чего–то натворил? Мы с ним давно подружились и частенько, когда выпадала минутка, беседовали на отвлеченные темы. Каро был внимательным слушателем, и, кроме того, это было единственное живое существо в поместье, которого я не боялся. Если ему что–то не нравилось в моих рассуждениях, он лишь пренебрежительно сплевывал на землю желтые сопли.
— Видишь ли, дружище, — сказал я на этот раз, — обстоятельства, видимо, складываются так, что скоро нам придется расстаться. Правда, если повезет, меня зароют в одну из этих прекрасных клумб, куда ты любишь мочиться. Самое удивительное, Каро–джан, я сам себе не могу объяснить, зачем ввязался во все это. Сочинитель хренов. Неужто алчность так затуманивает мозги, как думаешь?
Под тяжестью вопроса пес покачнулся и издал короткий, хриплый рык, похожий на воронье «ка–ррк».
ГЛАВА 11ГОД 2024. ОДИЧАВШИЕ ПЛЕМЯ
В первый день одолели лесом тридцать верст с лишком и к вечеру вышли к заброшенной деревушке, где от большинства домов остались лишь обгорелые головешки. По всем приметам, сюда давно, может быть уже несколько лет, не ступала нога человека, и это понятно. Оставляя зачищенные населенные пункты, миротворцы повсюду разбрасывали гуманитарные гостинцы: отравленные консервы, взрывпакеты, замаскированные под курево, баллончики с газом «Циклон‑2» в виде пасхальных яичек, а в колодцы сливали быстродействующие яды новых поколений. Газеты писали, что должно пройти не меньше трехсот лет, чтобы природа в этих местах вернулась в естественное состояние, пригодное для жизни.
Они разглядывали мертвую деревню с бугорка возле леса, подступившего к ней вплотную. Пониже деревню огибала безымянная речушка, казавшаяся оттуда, где они стояли, черной асфальтовой лентой с неровными краями.
— Видишь кирпичный дом? — сказала Даша. — Совсем целый. Как думаешь, почему?
— Мало ли, — ответил Климов. — Может, пластидом накачали. Дотронься до двери — и рванет.
— Вряд ли, Митенька. Что–то тут не так. Даже стекла в окнах не побитые. Давай поглядим.
— Зачем? — спросил Митя для порядка, хотя понимал, что ей просто не хотелось коротать первую ночь в лесной чащобе. Его любопытство тоже было задето. Не в обычаях у миротворцев оставлять посреди общего разора нетронутую домину. Их тактика известна: хороший руссиянин тот, у кого ни кола ни двора. Действительно, здесь что–то не так.
— Интересно же. Давай посмотрим, Мить.
— Вдруг ловушка?
— Какая, Мить? Ты же видишь, здесь аура спокойная.
Улица, заросшая по пояс травой и лопухами, вроде подтверждала ее правоту, но внушала добавочные опасения. Лесные обитатели всегда рыщут в оставленных человеком местах, ищут, чем поживиться, а тут ни единого следочка. И в воздухе опасная, ничем не нарушаемая тишина, словно они подступили к зараженной зоне.
— Если боишься, — предложила Даша, — давай одна схожу. Ты только подстрахуешь.
— Давно так осмелела?
— Мить, я устала… а там, наверное, кровать. Печка. Ужин приготовлю.
— Из чего? — Он старался смотреть на нее как можно строже. — Кстати, какое ты имеешь право говорить, что устала? Знаешь, что бывает с теми, кто устает?
— Знаю, Митенька, но ты ведь не сделаешь это со мной, правда?
За день пути они отдыхали всего два раза. Один раз разожгли костер и попили настоящего сладкого чая с черными сухариками. Второй раз просто посидели на пеньках, выкурили по сигаретке, но без дури. Обычная махра. В рюкзаках у них был запас еды дней на пять — консервы, соль, сахар, сухари. Из огнестрела Истопник ничего с собой не дал, но у Мити за поясом торчал короткий плотницкий топорик, а Даша прятала под курткой нож из нержавейки с наборной ручкой. Это правильно. Если бы их поймали с чем–то таким, что стреляет, то и допрашивать бы не стали. Еще у них имелись волосяные силки на любого мелкого зверя, а также рыболовные принадлежности — леска, крючки, грузила. Впрочем, вопрос пропитания перед ними не стоял. Начиналось лето. Лес легко накормит даже таких неумех, как они.