Рискованно, заявили бы они.
Я шагаю вперед, уставившись на свои ботинки.
– Ну, не скажу, что они не правы. Стабильная работа делает жизнь проще.
В ее тяжелом вздохе я успеваю расслышать: «херня…»
– Да, но они как будто помешались на этом.
– Они желают нам лучшего.
Мои родители не росли в нищете, но они из небогатых семей. Наш папа был механиком, а мама танцевала в балете, со временем вступив в труппу. А потом ей удалось открыть собственную танцевальную студию. Она преподавала балет, пока несколько лет назад они оба не вышли на пенсию, переехав в маленький городок посреди Британской Колумбии. Хоть мама и была прекрасным преподавателем, мне кажется, она считала свою карьеру неудавшейся. Когда в определенном возрасте я начала поговаривать о том, чтобы заняться музыкой, она на собственном примере доказывала, что не стоит.
Поражение – это страшно, – всегда повторяла она. – Лучше готовь себя к успеху.
Они хотят для нас комфортной, счастливой жизни, и для моего отца это значит понедельную оплату и хороший соцпакет. А для мамы – занятие, которое не принесет слишком много разочарования, если ты вдруг не преуспеешь. Например, как врачебная работа Хейзел. Или вся эта маркетинговая история.
Не связанное с музыкальной индустрией. Поэтому я изучала в университете маркетинг, взяв музыку дополнительным курсом. Я хотела сделать ее основным, но мама меня отговорила.
Оказалось, они были правы. Музыкальный мир жесток. Помню, как я сыграла песню, которую написала для Зака, а они с его музыкальным менеджером только посмеялись. Зак назвал ее миленькой.
У меня внутри все сжимается от стыда. Я вспоминаю эти моменты, и мне больно. Я недостаточно крепкая, чтобы такое вынести.
Хейзел поворачивается ко мне.
– Папа продолжает тебя спрашивать про Штрайхера?
Мало того что родители грезят о солидной работе для нас обеих, отец еще и обожает хоккей, и он многолетний фанат «Vancouver Storm». Он в диком восторге, что мы обе теперь работаем на команду. Когда он узнал, что парня из нашей школы купил Ванкувер, он от радости чуть с ума не сошел.
Я закатываю глаза.
– Да…
Мы смеемся, а Дейзи убегает вперед, чтобы поздороваться с белым лабрадором, бегущим нам навстречу.
– Такая славная собака, – говорит Хейзел, беря меня под руку.
Я улыбаюсь.
– Да, так и есть. Эта часть работы мне нравится.
Мы гуляем, любуемся на собак, здороваемся с другими хозяевами и наслаждаемся лесным воздухом. Между деревьев бежит река, шумя о камни. По дороге попадаются лужайки с подходом к воде, и Дейзи иногда бросается в реку, а потом радостно выбегает обратно на тропинку.
– Ты не притрагивалась к гитаре с тех пор, как вернулась домой.
Мне сдавливает горло, и я с трудом сглатываю.
– Было много дел.
Это ложь, и она это знает. Всю жизнь моя голова была забита песнями. Когда мы зависали с Заком, я постоянно бренчала на гитаре, и, стоило мне ударить по правильному аккорду, песня просто возникала у меня в голове. Будто дверь открылась и типа – о, привет, вот и ты.
Но Зак бросил меня, и все. Гробовая тишина.
Я слушаю хруст гравия под нашими ботинками и представляю свою гитару, которая одиноко лежит в квартире Хейзел и ждет меня. Я чувствую, как во мне шевелится странное чувство вины, словно я отвергла ее. Я купила эту гитару еще в старшей школе. Это не самая красивая и дорогая гитара на свете – далеко не самая, – но я все равно люблю ее.
А теперь я на нее даже не смотрю.
Каждый раз, когда я думаю поиграть, то представляю, как Зак просит отправить меня в аэропорт. Я вспоминаю все те моменты, когда играла на гитаре во время работы с Заком над стихами. И вспоминаю, как он смеялся над моей песней.
Хейзел кривит рот, и между ее бровями пролегает глубокая складка.
– Это же никак не связано с Герпесом?
Я прыскаю от смеха. Так она называет Зака.
– Мы не можем его так называть.
– Я всем говорю, что у него он точно есть.
Я складываюсь пополам от хохота.
– Герпес – это навсегда.
Она щурится и закрывает ладонями губы.
– Да, а Зака уже давно нет. Так что давай теперь называть его Хламидией. – Ее лицо снова становится серьезным. – Так это связано с ним?
Я наклоняюсь, чтобы погладить семенящую передо мной Дейзи.
– Может быть.
Хейзел затихает, хотя ей, наверное, кучу всего хочется мне высказать. Ей никогда не нравился Зак, еще со школы.
– Вот бы ты, наконец, поняла, что ты лучше всех, – тихо говорит она. У нее подрагивает подбородок. – Поняла, насколько ты чертовски талантлива. Тогда ничто не смогло бы тебя остановить.
Когда она говорит таким тихим, вкрадчивым голосом, мне хочется плакать. Сама не знаю почему. Мы продолжаем идти в тишине, и лишь шум реки раздается справа от нас.
– Ну, – пожимает она плечами, – тебе остается только вымедитировать его из своей головы.
– Герпес, – говорю я голосом из рекламы спа-процедур. – Просто вымедитируйте его!
– Хламидия, – поправляет она меня, и мы смеемся. – Серьезно. Вымедитируй этого парня на хрен.
Ее брутальный и прямолинейный подход к духовным практикам заставляет меня улыбнуться.
Она усмехается.
– А если медитация не поможет, тебе надо с кем-то переспать.
Я вспыхиваю.
– Лучший способ забыть кого-то – это секс. Особенно, – подчеркивает она, обернувшись и глядя прямо на меня, – если у тебя за всю жизнь был один-единственный парень.
Я вжимаю голову в плечи и сую руки в карманы. Да. Это правда. Я потеряла девственность с Заком и никогда не спала ни с кем другим.
И меня снова обжигает чувство стыда. Возможно, одной из причин, почему он захотел двигаться дальше, было то, что я не могу…
Я не могу, э… достичь пика. Не могу испытать оргазм с парнем. Однажды я призналась Хейзел, что каждый раз, когда мы спали с Заком, я имитировала. Я сделала это однажды, и он дико обрадовался. Для него это было облегчением. Думаю, он считал, что у меня не получается из-за него. И я просто продолжила притворяться. Я повторяла себе, что это в последний раз, потому что это ложь. Но, в конце концов, никому от этого плохо не было, так что я продолжала. Он переживал, когда я не могла кончить, а из-за этого переживала я. Было проще просто притворяться.
Мысль о сексе с кем-то другим приводит меня в ужас. Я никогда не ходила на настоящее свидание, никогда не была на сайте знакомств. Мы с Заком подружились в восьмом классе на уроках музыки и с каждым годом становились ближе. Пока в конце десятого класса он не взял меня за руку. Потом он начал называть меня своей девушкой. Все вокруг как будто даже не удивились, так что и я приняла это как должное.
А потом я несколько лет просто плыла по течению. Я хмурюсь, потому что даже сейчас не знаю, как к этому относиться. Я не могу представить, что с кем-то почувствую себя так же легко и свободно, как с Заком.
Особенно с учетом моей проблемы. Мне снова придется каждый раз имитировать, но теперь для кого-то нового.
Хейзел скептически на меня смотрит, как будто все мои тревоги написаны у меня на лице.
– Что?
– Я ведь не могу… – говорю я, размахивая руками в воздухе. – Ну, ты знаешь.
Она фыркает, передразнивая мой дурацкий жест.
– Оргазм? – подсказывает она.
У меня вырывается страдальческое мычание.
– Да. Это просто мое тело. И теперь мне придется рассказывать об этом абсолютно новому человеку?
Она вздыхает.
– Это не твое тело. Твоя мохнатка понимала, что Зак – абсолютный лузер.
– Хватит рассуждать о моей мохнатке.
– Твоей мохнатке нужна встряска! – орет она на весь лес, а я, корчась от смеха, пытаюсь прикрыть ей рот. – Дай мохнатке то, чего она хочет!
Мимо нас проходит пара, и мы им улыбаемся. Я краснею как рак. Когда они уходят, мы снова покатываемся от смеха.
Хейзел бросает Дейзи палку, и она бросается за ней. Всю оставшуюся прогулку Хейзел рассказывает мне про своих надутых коллег по студии, и, когда мы возвращаемся к машине, у меня скулы сводит от смеха. Дейзи покрыта ровным слоем грязи после пробежки по лужам, но ее усталая морда выражает полное собачье блаженство.
– Вперед, – говорю я ей, показывая на прикрытое полотенцем заднее сиденье. – Запрыгивай.
Она внимательно глядит на меня, а потом смачно отряхивается, разбрызгивая вокруг воду и липкую грязь. Я закрываюсь руками, но слишком поздно.
Спрятавшаяся за машину Хейзел надрывается от смеха. Она фоторафирует меня и любуется результатом.
Я горестно ей улыбаюсь.
– У меня грязь в волосах, да?
– Ага, – скалится она.
Через час чистая и сухая Дейзи, свернувшись, лежит на диване, а я стою в душе, смывая грязь с волос. Джейми не будет дома до вечера, так что я спокойно напеваю песню Coldplay[4]. Я пою так, как сама бы ее записала – то чисто, то хрипло и резко.
В ванной потрясающая акустика, а бегущая по коже горячая вода в сочетании с запахом моего кондиционера дарит странное чувство, будто я нахожусь в своем собственном маленьком мире, совсем одна, и никто меня здесь не обидит.
Я дослушиваю песню, выключаю воду, вытираю полотенцем волосы, а потом заворачиваюсь в него и выхожу из ванной, чтобы проведать Дейзи.
Но посреди гостиной стоит Джейми Штрайхер и смотрит на меня и мое полотенце.
Глава 7. Джейми
МОЙ МОЗГ ОТКЛЮЧИЛСЯ.
Это единственное объяснение, почему я, не двигаясь, пялюсь на практически голую Пиппу в крошечном полотенце. Ее влажные волосы каскадом падают на плечи, а сцепленные над полотенцем руки прижаты к груди. Мой взгляд застревает в области ее декольте. По ключицам рассыпаны веснушки – такие же как на лице.
Она пела в душе, и это были самые волшебные звуки на свете. Я не мог пошевелиться.
По моему телу прокатывается волна – возбуждение. Влечение. По позвоночнику пробегают искры, когда я вижу ее ноги. Ее кожа кажется такой нежной.