Джон ИрвингВ одном лице
Шейле Хеффернон и Дэвиду Роуленду
и памяти Тони Ричардсона
В одном лице я здесь играю многих,
Но все они судьбою недовольны.
Глава 1. Незадавшееся распределение ролей
Для начала расскажу вам про мисс Фрост. Вообще-то я обычно говорю, что стал писателем благодаря одному роману Чарльза Диккенса, который прочел в пятнадцать лет, но на самом деле еще раньше я встретил мисс Фрост и представил, как занимаюсь с ней сексом, — и вот тогда-то, одновременно с пробуждением сексуальности, проснулось и мое воображение. Ведь это наши желания делают нас теми, кто мы есть. Мне хватило какой-то минуты, исполненной тайного, но страстного волнения, чтобы возжелать сделаться писателем и заняться сексом с мисс Фрост — не обязательно именно в таком порядке.
Я познакомился с мисс Фрост в библиотеке. Библиотеки я люблю, а вот само это слово — как его ни склоняй — никак не могу нормально выговорить. Видите ли, мне трудно даются некоторые слова, в основном существительные — имена людей, названия мест и предметов, вызывающих во мне чрезмерное волнение, неразрешимые противоречия или панический страх. По крайней мере, к такому выводу пришли всевозможные преподаватели вокала, логопеды и психиатры, пытавшиеся меня вылечить — увы, безрезультатно. В начальной школе меня даже оставили на второй год из-за «серьезного расстройства речи» (не такого уж и серьезного). Сейчас мне глубоко за шестьдесят, да что там, почти семьдесят, и причины моих проблем с произношением меня больше не занимают. (Простите великодушно, но этиология может идти на хер.)
«Этиологию» я даже не пытаюсь произнести вслух, однако «библиотеку», поднатужившись, могу выговорить более-менее внятно. (Получается «бляблятека» — как у маленьких детей.)
Ирония в том, что первая моя библиотека была самая обыкновенная. Просто публичная библиотека в маленьком городке Ферст-Систер, штат Вермонт, — небольшое здание из красного кирпича, стоявшее на той же улице, что и дом моих бабушки с дедушкой. Я жил с ними на Ривер-стрит до пятнадцати лет — пока моя мать не вышла замуж во второй раз. Моего будущего отчима мама встретила на театральных подмостках.
Городская любительская труппа называлась «Актеры Ферст-Систер»; сколько себя помню, я не пропускал ни одной постановки нашего маленького театра. Моя мать была суфлером — подсказывала нужную реплику, если кто-то забывал слова. (А поскольку театр был любительский, слова забывали то и дело.) В детстве я был уверен, что суфлер — такой же актер, как и прочие, только по какой-то таинственной причине он не переодевается и не выходит на сцену, зато ни один диалог без него не обходится.
Когда мама познакомилась с моим будущим отчимом, он был новичком в труппе «Актеров Ферст-Систер». Он приехал преподавать в академии Фейворит-Ривер — без пяти минут престижной частной школе, куда в те годы принимали только мальчиков. Я с детства знал (с десяти-одиннадцати лет уж наверняка), что однажды, когда «достаточно подрасту», пойду туда учиться. В академии была своя библиотека, светлая и современная, но так вышло, что сначала я попал именно в публичную библиотеку Ферст-Систер и встретил там своего первого библиотекаря. (Кстати, проблем со словом «библиотекарь» у меня никогда не возникало.)
Что уж говорить, мисс Фрост произвела на меня куда более глубокое впечатление, чем сама библиотека. Долгое время (непростительно долгое) я знал ее лишь по фамилии. Все звали ее мисс Фрост; когда я с запозданием получил библиотечную карточку и познакомился с ней, она показалась мне ровесницей моей матери или чуть моложе. Моя тетя, дама крайне заносчивая, сообщила мне, что мисс Фрост «когда-то была просто загляденье», но я не мог вообразить себе мисс Фрост еще красивее, чем в день нашей встречи, — хотя мальчишкой я только и делал, что воображал. По словам тети, «когда-то» все холостые мужчины в городке укладывались перед мисс Фрост штабелями. Если же кто-то из них отваживался представиться ей по имени — ожидая того же в ответ, — тогда еще прекрасная библиотекарша, смерив его взглядом, ледяным голосом отвечала: «Меня зовут мисс Фрост. Замужем не была и не собираюсь».
В результате к моменту нашей встречи мисс Фрост оставалась незамужней; по непостижимым для меня причинам холостяки Ферст-Систер давно оставили попытки свести с ней знакомство.
Судьбоносным для меня романом Диккенса — благодаря которому я решил сделаться писателем (по крайней мере, так я обычно говорю) — стали «Большие надежды». Точно помню, что мне было пятнадцать, когда я впервые его прочел и впервые перечитал. Это определенно произошло до поступления в академию, потому что книгу я брал в городской библиотеке Ферст-Систер — оба раза. Никогда не забуду тот день, когда явился за ней в библиотеку во второй раз; прежде у меня не возникало желания перечитать книгу от начала до конца.
Мисс Фрост устремила на меня пронизывающий взгляд. На тот момент я едва доходил ей до плеча. «Когда-то мисс Фрост была, что называется, статной», — как-то раз поведала мне тетя, словно даже рост и фигура мисс Фрост уже сделались достоянием прошлого. Для меня-то она навсегда осталась статной.
Но и осанка, и широкие плечи, и очевидная физическая сила мисс Фрост хоть и завораживали меня, но куда меньше, чем ее грудь — небольшая, но такая красивая. Она как будто еще не выросла до конца — словно у совсем юной девушки. Я не мог понять, каким образом зрелая женщина добилась такого эффекта, но, несомненно, ее грудь занимала воображение каждого подростка, которому довелось ее увидеть, — по крайней мере, так я подумал, когда познакомился с ней — дай бог памяти — в 1955 году. Вдобавок хочу вас уверить: я ни разу не видел, чтобы мисс Фрост одевалась вызывающе — по крайней мере, в строгой тишине безлюдной публичной библиотеки Ферст-Систер; вне зависимости от времени суток там обычно не было ни души.
Как-то раз я услышал, как моя надменная тетя сказала (моей матери): «Мисс Фрост уже давно не подросток, чтобы носить тренировочные лифчики». Мне было тринадцать лет, и я решил, что — по мнению бесцеремонной тети — лифчики мисс Фрост не годятся для ее груди, или же наоборот. Экие глупости! Пока я терзался этими противоречивыми мыслями, библиотекарша продолжала сверлить меня вышеупомянутым пронзительным взглядом.
Когда мы познакомились, мне было тринадцать лет; теперь мне было уже пятнадцать, но долгий взгляд мисс Фрост обладал такой проникающей силой, что мне показалось, будто она не сводила с меня глаз все эти два года. Наконец — напомню, я во второй раз явился за «Большими надеждами», — она сказала:
— Уильям, эту книгу ты уже читал.
— Да, и мне ужасно понравилось, — ответил я, едва не брякнув вместо этого, что это она мне ужасно нравится. Она говорила со мной строго, почти церемонно — она первая стала звать меня Уильямом. Друзья и родные всегда звали меня Биллом или Билли.
Я мечтал увидеть мисс Фрост в одном только лифчике, в том самом, который (по мнению моей не в меру любопытной тети) плохо справлялся со своей задачей. Но об этом я предпочел не распространяться и сказал только:
— Я хочу перечитать «Большие надежды».
(И ни слова о том, что мисс Фрост произвела на меня не менее ошеломительное впечатление, чем Эстелла на беднягу Пипа.)
— Уже? — спросила мисс Фрост. — Ты же читал «Большие надежды» всего месяц назад!
— Мне не терпится перечитать, — ответил я.
— У Чарльза Диккенса еще много книг, — сказала мисс Фрост. — Попробуй какую-нибудь другую, Уильям.
— Обязательно, — уверил ее я. — Но сначала я хочу перечитать эту.
Второе обращение «Уильям» из ее уст немедленно вызвало у меня эрекцию — правда, в пятнадцать лет член у меня был смехотворно мал даже в таком состоянии. (Проще говоря, моя эрекция никак не могла оскорбить взор мисс Фрост — ее попросту невозможно было заметить.)
Всезнающая тетя Мюриэл как-то заявила маме, что я недостаточно развит для своего возраста. Разумеется, она имела в виду мое «недостаточное развитие» в других (или вообще во всех) отношениях; насколько мне известно, мой член ей не приходилось видеть с тех пор, как я был младенцем, — а может, и вообще никогда. Наверняка в дальнейшем у меня еще найдется что сказать о слове «член». Пока же вам достаточно знать, что у меня очень большие сложности с произношением этого слова — если мне удается заставить себя его выговорить, выходит в лучшем случае «чшлен». (И я прилагаю все усилия, чтобы избежать формы множественного числа.)
Так или иначе, мисс Фрост ничего не узнала о моих эротических переживаниях во время попытки во второй раз получить у нее «Большие надежды». Зато ей удалось создать у меня впечатление, что при таком обилии книг в библиотеке перечитывать любую из них будет бесстыдной тратой времени.
— Что такого особенного в «Больших надеждах»? — спросила она.
Она стала первой, кому я сказал, что хочу стать писателем из-за «Больших надежд», но в действительности дело было в ней.
— Ты хочешь стать писателем! — воскликнула мисс Фрост; восторга в ее голосе не слышалось. (Годы спустя я задумался: возмутилась бы она, если бы я сообщил, что подумываю выбрать карьеру содомита?)
— Ну, в общем, да, — ответил я.
— Разве можно заранее знать, что станешь писателем! — сказала мисс Фрост. — Тут одного желания мало.
Разумеется, она была права, хотя я еще этого не знал. К тому же я упрашивал ее не только ради самой книги: чем больше я настаивал, тем больше мисс Фрост выходила из терпения и тем заметнее вздымалась от возмущения ее удивительно девичья грудь.
В мои пятнадцать она сразила меня точно так же, как и двумя годами ранее. Нет, виноват, беру свои слова обратно: в пятнадцать она пленила меня еще сильнее — в тринадцать лет я лишь возмечтал, что когда-нибудь займусь с ней сексом и стану писателем, — тогда как к пятнадцати годам воображаемый секс успел обрасти подробностями, а из-под моего пера уже вышло несколько фраз, которыми я искренне гордился.