Дедушка Гарри вовсе не стремился получить роль в «Дикой утке»; он был даже готов симулировать ларингит, только бы не участвовать в этой постановке. Кроме того, дедушка Гарри уже немного устал подчиняться режиссерским указаниям своего старого делового партнера Нильса Боркмана.
Ричард Эббот тем временем развил в нашей добропорядочной академии бурную деятельность: он не просто преподавал Шекспира безотрадно однополым ученикам Фейворит-Ривер — Ричард ставил его на сцене и на женские роли брал настоящих девушек и женщин. (Или специалиста по перевоплощению в женщин, то есть Гарри Маршалла, который, по крайней мере, мог научить старшеклассников, как изображать девушек и женщин.) Ричард Эббот не только женился на моей брошенной матери и пробудил во мне влюбленность; вдобавок он нашел родственную душу в дедушке Гарри, который (особенно в женском образе) явно предпочитал видеть режиссером Ричарда, а не меланхоличного норвежца.
В те первые два года, когда Ричард Эббот выступал с «Актерами Ферст-Систер» — а также преподавал и ставил Шекспира в академии Фейворит-Ривер, — был один случай, когда дедушка Гарри поддался искушению. В бесконечном списке пьес Агаты Кристи, ожидавших своей очереди, были и пьесы с участием Эркюля Пуаро, пухлого бельгийца, известного мастера выводить убийц на чистую воду. И тетя Мюриэл, и дедушка Гарри множество раз играли мисс Марпл, но в Ферст-Систер был, как сказала бы тетя Мюриэл, дефицит пухлых бельгийцев, подходящих на роль Пуаро.
Ричард Эббот не играл толстяков и вообще отказывался участвовать в постановках Агаты Кристи. У нас попросту не было Эркюля Пуаро, и Боркман, вспоминая об этом, мрачнел и начинал поглядывать по сторонам в поисках ближайшего фьорда.
— Нильс, тут напрашивается одна идея, — в один прекрасный день предложил озабоченному норвежцу дедушка Гарри. — Зачем нам непременно Эркюль Пуаро? Может, согласишься на Эрмион?
Вот так и случилось, что любительский театр Ферст-Систер поставил «Черный кофе» с дедушкой Гарри в роли холеной, проворной (и почти по-балетному изящной) бельгийки Эрмион Пуаро. Из сейфа похищена формула взрывчатки, сэр Клод отравлен, ну и так далее. Пьеса была не менее заурядной, чем прочие пьесы Агаты Кристи, но дед в роли Эрмион сорвал овацию.
— Агата Кристи в гробу вертится, отец, — неодобрительно сказала тетя Мюриэл.
— И сдается мне, еще как вертится, Гарольд! — встряла бабушка.
— Агата Кристи еще жива, Вики, — сообщил дед бабушке Виктории, подмигнув мне. — Агата Кристи, Мюриэл, еще живее всех живых.
Как же я его обожал — особенно когда он был ей!
Однако за те два года, что Ричард Эббот оставался новичком в нашем городе, он так и не смог убедить мисс Фрост принять участие хотя бы в одной пьесе Шекспира в Клубе драмы академии Фейворит-Ривер.
— Едва ли, Ричард, — отвечала ему мисс Фрост. — Я вовсе не уверена, что мальчикам будет полезно, если я, скажем так, выйду к рампе — я хочу сказать, это же мальчишки, они еще юны и очень впечатлительны.
— Мисс Фрост, но ведь Шекспир может быть и веселым, — не соглашался Ричард. — Мы можем поставить пьесу просто удовольствия ради.
— Едва ли, Ричард, — повторила она и, похоже, больше об этом говорить не желала. Мисс Фрост не играла Шекспира — или не хотела играть его для этих «впечатлительных» мальчишек. Я не знал, что и думать об ее отказе; ее игра всегда меня волновала — хотя я и не нуждался в дополнительных поводах, чтобы любить и желать ее.
Но с первых дней учебы в Фейворит-Ривер я очутился среди множества парней постарше; большинство оказались не особенно дружелюбными, а некоторые приводили меня в смятение. Я издали восхищался одним поразительно красивым парнем из борцовской команды академии; и не только из-за его великолепного тела. (Издали — потому что поначалу делал все возможное, чтобы держаться от него подальше.) Вот вам и влюбленность в кого не следует! Старшеклассники через слово (и нет, это не было плодом моего воображения!) вставляли «гомик», «педик» и «голубой»; мне казалось, что ничего хуже о человеке сказать невозможно.
Может быть, мои влюбленности в кого не следует были частью генетического набора, который я унаследовал от отца-связиста? Забавно, но как раз в этом я сомневался; я считал, что именно эти влюбленности — полностью моя вина: разве не был сержант чересчур женолюбив? Разве не так назвала его моя задиристая кузина Джерри? Она, скорее всего, услышала что-то подобное от дяди Боба или тети Мюриэл. (Разве «женолюбивый» не было словцом, характерным для тети Мюриэл?)
Наверное, нужно было поговорить обо всем этом с Ричардом Эбботом, но я этого не сделал; я не осмелился заикнуться об этом и мисс Фрост. Я помалкивал о своих несчастных влюбленностях — как обычно и поступают дети.
Я начал сторониться городской библиотеки Ферст-Систер. Должно быть, мне казалось, что мисс Фрост достаточно умна, чтобы почувствовать, что я ей неверен — пусть даже только в воображении. На самом деле первые два года учебы в Фейворит-Ривер практически полностью прошли в фантазиях, и в моей жизни появилась новая библиотека — более современная и ярко освещенная библиотека академии. Там я делал домашние задания и предпринимал первые робкие попытки писать.
Был ли я единственным в мужском интернате, кто получал эротическое удовольствие от борцовских поединков? Очень сомневаюсь; но такие, как я, обычно предпочитают не высовываться.
От неподобающих влюбленностей то в одного, то в другого соученика я перешел к мастурбации при сомнительной поддержке одного из маминых каталогов белья. Мое внимание привлекали страницы с лифчиками и корсетами. Моделями для демонстрации корсетов служили в основном взрослые женщины. С ними я начал первые свои творческие упражнения — по крайней мере, вырезать и наклеивать у меня получалось неплохо. Я отрезал головы у женщин постарше и приклеивал их к телам молоденьких девушек-моделей в тренировочных лифчиках; так передо мной представала мисс Фрост, пускай (как и многое другое) всего лишь в воображении.
Девочки моего возраста, как правило, меня не интересовали. Зато у меня возникло странное влечение к некрасивой и плоскогрудой миссис Хедли — наверное, из-за того, что мы часто виделись и она искренне интересовалась мной (или, по крайней мере, моим растущим списком непроизносимых слов).
— Билли, какие слова тебе сложнее всего выговаривать? — спросила она однажды, когда они с мистером Хедли (и с громогласной Элейн) ужинали вместе с нами.
— Ему не дается слово «библиотека», — объявила Элейн, как всегда, четко и громко. (Мой интерес к Элейн в сексуальном плане равнялся нулю, но в остальном она нравилась мне все больше. Она никогда не издевалась над моими речевыми ошибками; видимо, она так же искренне, как и ее мать, хотела помочь мне говорить правильно.)
— Я спрашивала Билли, Элейн, — сказала миссис Хедли.
— Думаю, Элейн не хуже меня знает, с какими словами мне труднее всего, — сказал я.
— Билли все время говорит «зловещный», — продолжила Элейн.
— А еще я говорю «чшлен», — отважился я.
— Понятно, — сказала Марта Хедли.
— Только не проси его сказать это во множественном числе, — сказала Элейн матери.
Если бы в то время академия Фейворит-Ривер принимала девочек, возможно, мы с Элейн Хедли подружились бы быстрее, но мне не довелось учиться вместе с ней. Мы так часто виделись только потому, что супруги Хедли много общались с мамой и Ричардом — они крепко сдружились.
Итак, время от времени я представлял в тренировочном лифчике невзрачную и плоскогрудую Марту Хедли — и, рассматривая юных моделей в маминых каталогах одежды, думал о ее маленькой груди.
В библиотеке, где я учился писать — а точнее, предавался мечтам о том, как стану писателем, — мне особенно нравилась комната, где хранилось огромное собрание ежегодников академии. Остальных учеников эта комната, видимо, не интересовала; иногда туда заглядывали преподаватели — почитать или проверить домашние задания.
Академии Фейворит-Ривер было немало лет; она была основана еще в XIX веке. Мне нравилось листать старые ежегодники. (Вероятно, секреты можно найти в любом прошлом; я знал, что в моем они уж точно есть.) Если продолжать в таком духе, — думал я, — может быть, у меня получится дойти до собственного выпуска — но не раньше весны последнего года обучения. Осенью своего третьего года в академии я все еще просматривал ежегодники 1914 и 1915 годов. Шла Первая мировая; должно быть, этим мальчишкам было страшно. Я вглядывался в лица выпускников, читал об их планах поступления в колледжи и мечтах о карьере; многие еще «не определились» ни с тем, ни с другим. Уже в те годы почти у всех старшеклассников были прозвища.
Я очень внимательно разглядывал фотографии борцовской сборной и несколько менее внимательно — Клуба драмы; на фотографиях Клуба было множество мальчиков, одетых и загримированных под девочек. Похоже, борцовская команда и Клуб драмы существовали в Фейворит-Ривер с момента основания. (Не забудьте, я просматривал ежегодники 1914–1915 годов осенью 1959 года; мужские интернаты упорно тащили свои драгоценные традиции через все пятидесятые и аж до шестидесятых.)
Вероятно, эта читальня, куда лишь изредка заглядывал случайный преподаватель, нравилась мне потому, что там никогда не было других учеников — а значит, ни хулиганов, ни лишних влюбленностей. Мне повезло, что я жил вместе с мамой и Ричардом и у меня была собственная комната. Все ученики, жившие в академии, делили комнаты с соседями. Не могу даже представить, какие оскорбления (или другие, менее прямые формы насилия) пришлось бы мне переносить от соседа по комнате. И как тогда быть с мамиными каталогами? (Сама мысль о невозможности мастурбации была возмутительна и просто не укладывалась у меня в голове!)
Осенью 1959-го мне было семнадцать, и у меня не было никаких причин возвращаться в городскую библиотеку Ферст-Систер — точнее, ни одной причины, которую я осмелился бы высказать вслух. Я нашел убежище, где мог делать домашние задания; комната с ежегодниками в библиотеке академии отлично годилась для того, чтобы писать — или просто предаваться мечтам. Но, должно быть, я все равно тосковал по мисс Фрост. На сцене я тоже видел ее слишком редко, ведь теперь я пропускал репетиции театра Ферст-Систер и бывал только на самих представлениях; а их можно было по пальцам сосчитать, как выразилась бы бабушка.