— Нет, не нормально, — сказала Элейн; она плакала.
Элейн лежала на боку в ногах кровати, лицом к окну, а я растянулся позади нее, прижавшись грудью к ее спине; так я мог целовать ее в шею сзади и одной рукой дотянуться до ее груди под рубашкой. Пульс в моем члене все еще бился. Я сомневался, что Элейн чувствует его через свои джинсы и мои брюки, хотя я крепко к ней прижимался, а она вжималась в меня своей маленькой задницей.
У Элейн был мальчишеский, то есть почти отсутствующий, зад, о бедрах и речи не шло; она была в мужских джинсах (подходящих к рубашке), и пока я целовал ее шею и влажные волосы, мне неожиданно пришло в голову, что Элейн и пахнет как мальчишка. В конце концов, она вспотела; она не пользовалась ни духами, ни косметикой, даже помадой, и вот теперь я терся членом об ее мальчишеский зад.
— У тебя все еще стоит, да? — спросила она.
— Да, — ответил я. Мне было стыдно, что я не могу перестать об нее тереться, но Элейн и сама начала двигать бедрами; теперь и она терлась об меня.
— Ничего, это нормально, — сказала Элейн.
— Нет, не нормально, — сказал я, но моему голосу недоставало убежденности, которая слышалась в голосе Элейн, когда всего минуту назад она сказала то же самое. (Я, конечно, имел в виду, что теперь и я думал о Киттредже.)
Мисс Фрост была крупной женщиной, широкоплечей и широкобедрой. Чего у мисс Фрост точно не было — так это мальчишеской задницы; никаким усилием воображения я не мог бы представить себе мисс Фрост, пока терся о беззвучно плачущую Элейн Хедли.
— Нет, правда, все нормально, мне тоже нравится, — тихо сказала Элейн — и тут мы услышали с улицы голос Киттреджа.
— Милая моя Неаполь, твой ли это синий свет горит в окне? — воззвал Киттредж. Я почувствовал, как напряглось тело Элейн. Во дворе слышались и другие голоса — со стороны спортивного общежития Тилли, — но лишь голос Киттреджа явственно выделялся среди них.
— Я же говорила, что он не будет смотреть конец вестерна — вот говнюк, — прошептала мне Элейн.
— О Неаполь, мне ли предназначен служить маяком твой синий огонек? — продолжал Киттредж. — Дева ли ты еще, Неаполь, или уж нет?
(Однажды я вдруг понял, что Киттредж по самой своей сути был насмешкой над Шекспиром — чем-то вроде подделки под Шекспира.)
Элейн, всхлипывая, потянулась к выключателю своего синего ночника. Когда она снова прижалась ко мне, ее всхлипы стали громче; она терлась об меня, постанывая. Всхлипы и стоны странным образом смешивались, напоминая повизгивания спящей собаки.
— Не поддавайся ему, Элейн — он же такой мудак, — прошептал я ей в ухо.
— Ш-ш-ш! — шикнула она на меня. — Не надо разговаривать, — почти беззвучно шепнула она между полузадушенными стонами.
— Ты ли это, Неаполь? — снова позвал Киттредж. — Так скоро гасишь свет? Увы, снова в одинокую постель!
Моя рубашка выбилась из брюк; наверное, из-за непрерывного ерзания. Рубашка была синяя — как боксеры Киттреджа, подумал я. Элейн начала стонать громче.
— Не останавливайся! Сильнее! — простонала она. — Да! Вот так — господи, еще! — закричала она.
Я видел пар от ее дыхания в ледяном потоке воздуха из открытого окна; я терся об нее, как мне показалось, очень долго, прежде чем осознал, что повторяю: «Вот так? — спрашивал я ее. — Так?» (Никаких разговоров, как и просила Элейн, и все же наши голоса разносились по двору — до самого спортзала и Тилли, где все еще выгружались из автобусов вернувшиеся спортсмены.)
Мерцающий свет проектора уже погас; в окнах спортзала было темно. Вестерн кончился; пороховой дым рассеялся, и ученики Фейворит-Ривер тоже рассеялись по общежитиям — все, кроме Киттреджа.
— Ну хватит, Неаполь! — крикнул Киттредж. — Нимфа, ты тоже там?
Элейн исторгла протяжный оргазмический вопль. Позже она сказала: «Получилось больше похоже не на оргазм, а на схватки, по крайней мере, как я их себе представляю — детей-то я заводить не собираюсь. Видел, какого размера башка у младенца?»
Так или иначе, для ушей Киттреджа этот кошачий концерт прозвучал как оргазм. Мы с Элейн еще расправляли покрывало на кровати, а в дверь квартиры уже стучали.
— Господи, где мой лифчик? — спросила Элейн. Она пыталась найти его в складках одеяла, но времени его надеть у нее все равно не оставалось. (Ей ведь нужно было открыть дверь.)
— Это он, — предупредил я.
— Кто ж еще, — сказала она. Элейн вышла в гостиную; прежде чем открыть дверь, она осмотрела себя в зеркале в прихожей.
Тем временем я нашел лифчик на кровати — он затерялся в складках измятого одеяла — и быстро запихал его себе в трусы. Моя эрекция уже полностью исчезла; лифчик Элейн помещался в трусах лучше, чем мой вставший член.
— Просто хотел убедиться, что ты в порядке, — услышал я голос Киттреджа. — Я боялся, что у тебя тут пожар или типа того.
— Еще какой пожар, но со мной все хорошо, — сказала ему Элейн.
Я вышел из спальни Элейн. Она не пригласила Киттреджа войти; он стоял в проеме двери. Обитатели Бэнкрофта сновали по коридору, стараясь заглянуть в прихожую.
— Значит, и ты здесь, Нимфа, — сказал Киттредж.
Я заметил свежий ожог от мата у него на щеке, но самоуверенности у него не убавилось ни на йоту.
— Полагаю, ты выиграл матч, — сказал я.
— Совершенно верно, Нимфа, — ответил он, не отрывая глаз от Элейн. Сквозь ткань ее белой рубашки виднелись соски, а темные кольца вокруг — эти непроизносимые ареолы — на ее бледной коже выглядели как пятна от вина.
— Нехорошо, Неаполь. Где твой лифчик? — спросил Киттредж.
Элейн улыбнулась мне.
— Ты его нашел? — спросила она меня.
— Да я не особенно-то искал, — соврал я.
— Неаполь, тебе следует подумать о своей репутации, — сказал Киттредж. Это был неожиданный поворот, и он застал нас с Элейн врасплох.
— Все нормально у меня с репутацией, — ощетинилась Элейн.
— Нимфа, и тебе тоже следовало бы подумать о ее репутации, — обратился ко мне Киттредж. — Однажды потерянную репутацию девушке уже не вернуть, если ты понимаешь, о чем я.
— Не знала, что ты такой ханжа, — огрызнулась Элейн, но я понял, что слово «репутация» — или то, что подразумевал под ним Киттредж — все же ее задело.
— Я не ханжа, Неаполь, — сказал он, улыбнувшись ей. Так улыбаются девушке, оставшись с ней наедине; ему явно удалось ее зацепить.
— Я просто притворялась, Киттредж! — заорала она на него. — Я… то есть мы… мы просто тебя разыгрывали!
— Звучало не очень-то похоже на розыгрыш, — сказал он ей. — Лучше бы тебе понимать, кем ты прикидываешься, Нимфа, — сказал мне Киттредж, но смотрел он все еще на Элейн — как будто, кроме них двоих, вокруг никого не было.
— Прошу меня простить, Киттредж, мне нужно найти лифчик, пока родители не вернулись. Билли, тебе тоже пора, — сказала мне Элейн, не отрывая глаз от Киттреджа. Оба и не взглянули в мою сторону.
Было почти одиннадцать, когда мы с Киттреджем вышли в коридор общежития; обитатели Бэнкрофта, слонявшиеся по коридору или торчавшие в дверях спален, явно не ожидали его здесь увидеть.
— Ты опять победил? — спросил его кто-то из мальчишек. Киттредж молча кивнул.
— Я слышал, борцовская команда проиграла, — сказал другой.
— Я не команда, — сообщил Киттредж. — Я могу победить только в своем весе.
Мы спустились до площадки третьего этажа, где я и распрощался с Киттреджем. Отбой в общежитиях — даже для старшеклассников в субботний вечер — был в одиннадцать часов.
— Я так понял, твоя мама и Ричард уехали вместе с Хедли, — как бы между прочим сказал Киттредж.
— Да, в Эзра-Фоллс идет иностранный фильм, — ответил я.
— То есть трахаются на французском, итальянском или шведском, — сказал Киттредж. Я рассмеялся, но он вовсе не шутил. — Знаешь, Нимфа, ты-то ведь не в Италии и не в Швеции. Ты бы поберег свою девчонку, трахаешь ты там ее или нет.
В тот момент я засомневался — а вдруг Киттреджа и правда искренне заботит «репутация» Элейн, но с ним нельзя было ничего сказать наверняка; часто вообще невозможно было понять, куда он клонит.
— Я никогда не сделаю ничего, что причинило бы боль Элейн, — сказал я.
— Слушай, Нимфа, — сказал он, — человеку можно причинить боль, как занимаясь с ним сексом, так и не занимаясь.
— Наверное, так и есть, — осторожно сказал я.
— Твоя мама спит голая или что-то надевает? — как ни в чем не бывало спросил Киттредж, словно в продолжение разговора.
— Надевает, — сказал я.
— Да, такие уж они, матери, — сказал он. — Большинство, по крайней мере.
— Уже почти одиннадцать, — предупредил я. — Не опоздай на поверку.
— А Элейн спит голая? — спросил Киттредж.
Конечно, нужно было заявить ему, что нежелание причинять боль Элейн не позволяет мне рассказывать ему подобным, спит Элейн голой или нет, но я и правда не знал, в каком виде она спит. Я решил, что следующий ответ прозвучит достаточно таинственно:
— Когда Элейн со мной, она не спит.
На что Киттредж просто сказал:
— А ты у нас загадка, а, Нимфа? Я тебя пока не раскусил, но когда-нибудь я все выясню — будь уверен.
— Опоздаешь на поверку, — сказал я.
— Я в медпункт — пусть посмотрят эту ссадину. — Он показал на щеку.
По-моему, ничего серьезного там не было, но Киттредж объяснил:
— По выходным дежурит симпатичная медсестричка — вот и повод ее повидать. Почему бы не провести субботнюю ночь в лазарете.
С этой информацией он меня и оставил — в этом был весь Киттредж. Пусть он еще меня не раскусил — но и я пока не смог его раскусить. Действительно ли по выходным в медпункте Фейворит-Ривер дежурит медсестра? Правда ли у Киттреджа что-то было со взрослой женщиной? Может, он играл, как и мы с Элейн? Может, он просто притворялся?
Буквально через пару минут после того, как я вошел к себе в комнату, из кино вернулись мама и Ричард. Я едва успел вытащить из трусов лифчик Элейн. (И только-только сунул его под подушку, как раздался телефонный звонок.)