Der Oberkellner (то есть метрдотель) в «Цуфаль» был суровый на вид парень, казавшийся старше, чем был на самом деле. Он носил повязку на глазу; ему не было еще и тридцати, но то ли сама повязка, то ли история о том, как он потерял глаз, придавали ему серьезный вид и прибавляли лет десять. Звали его Карл, и он никогда не говорил о том, как лишился глаза, — мне рассказали другие официанты. В конце Второй мировой, когда Карлу было десять лет, он увидел, как русские солдаты насилуют его мать, и попытался вмешаться. Солдат ударил мальчика прикладом, и этот удар стоил Карлу зрения в одном глазу.
Поздней осенью моего первого года за границей — приближался конец ноября — Эсмеральде выпал первый шанс выступить ведущим сопрано на сцене Штаатсопер. Как она и предсказывала, это оказалась итальянская опера — «Макбет» Верди, — и Эсмеральда, терпеливо ожидавшая своей очереди (на самом деле она уже уверилась, что ее очередь не наступит никогда), была дублершей леди Макбет большую часть осени (как раз все то время, пока мы жили вместе).
«Vieni, t’affretta!» — пела Эсмеральда во сне — из той сцены, где леди Макбет читает письмо от мужа, в котором он рассказывает о первой встрече с ведьмами.
Я попросил у Карла разрешения уйти пораньше с первой смены и опоздать на вторую; ведь в пятницу моя девушка будет петь леди Макбет.
— У тебя есть девушка? Эта дублерша в самом деле твоя девушка, да? — спросил Карл.
— Да, Карл, совершенно верно, — сказал я.
— Рад слышать, Билл, — а то тут ходили совсем другие слухи, — сказал Карл, сверля меня единственным глазом.
— Эсмеральда — моя девушка, и в эту пятницу она будет петь леди Макбет, — сказал я метрдотелю.
— Такой шанс выпадает один раз на миллион — не дай ей облажаться, — сказал Карл.
— Я просто хотел бы успеть к началу — и остаться до конца, — сказал я.
— Конечно, конечно. Правда, это будет пятница, но у нас не так уж много посетителей. Теплая погода закончилась. Туристы улетают, как осенние листья. Возможно, это последние выходные, когда нам будет действительно нужен англоговорящий официант, но мы справимся и без тебя, Билл, — сказал Карл. Каким-то образом ему удавалось испортить мне настроение, даже если он вроде бы принимал мою сторону. Я вспомнил о леди Макбет, призывающей посланников ада.
«Or tutti sorgete» — эта ария тоже входила в репертуар спящей Эсмеральды; от ее ночного пения мне было не по себе, да и практике немецкого оно уж точно не способствовало.
«Fatal mia donna!» — обращается леди Макбет к своему безвольному мужу; она берет кинжал, которым Макбет убил Дункана, и пачкает кровью спящих стражников. Мне не терпелось посмотреть, как Эсмеральда загонит Макбета под каблук! А ведь это все происходит в первом акте. Неудивительно, что я не хотел опаздывать — чтобы не пропустить ни минуты из встречи с ведьмами.
— Билл, я очень за тебя рад. То есть я рад, что у тебя есть девушка — не потому, что она певица, а потому, что она вообще у тебя есть. Это должно положить конец сплетням, — сказал Карл.
— А кто обо мне болтает, Карл? — спросил я.
— Кое-кто из официантов, один су-шеф — сам знаешь, как расходятся слухи.
— Вот как.
На самом деле, если кому-то на кухне «Цуфаль» и нужно было доказательство того, что я не гей, это, скорее всего, был сам Карл; если и были разговоры о том, что я гей, я уверен, что Карл и был их зачинщиком.
Я приглядывал за Эсмеральдой, пока она спала. Леди Макбет встает во сне — впечатляющая сцена в четвертом акте, — жалуясь, что не может смыть кровь с рук; но Эсмеральда никогда не ходила во сне. Она всегда крепко спала и спокойно лежала на месте, когда (почти каждую ночь) начинала петь: «Una macchia».
У ведущего сопрано, отказавшейся выступать вечером в пятницу, образовался полип на связках; хотя это обычная проблема для оперных певиц, крохотному полипу Герды Мюле уделялось много внимания. (А вдруг понадобится операция?)
Эсмеральда боготворила Герду Мюле; та обладала резонирующим голосом, который без всякого напряжения охватывал впечатляющий диапазон. Герда могла без усилия пробежаться от нижнего «соль» до головокружительных высот верхнего «до». Ее сопрано было достаточно мощным и объемным для Вагнера, но Мюле обладала и необходимой ловкостью для стремительных рулад и сложных трелей итальянского стиля начала XIX века. Однако Эсмеральда сообщила мне, что своим полипом Герда Мюле всех уже достала.
— Он занимает всю ее жизнь — а теперь начал захватывать и наши жизни, — сказала Эсмеральда. От почитания Герды-сопрано она перешла к ненависти к Герде-женщине — теперь Эсмеральда именовала ее не иначе как Полипом.
Вечером в пятницу Полип решила дать отдых своим голосовым связкам. Эсмеральда была в восторге от того, что получила возможность сделать, как она говорила, «первый шаг» в Штаатсопер. Но к полипу Герды Мюле она относилась с пренебрежением. Еще в Кливленде Эсмеральда перенесла операцию на носовой пазухе — рискованная штука для будущей певицы. Когда Эсмеральда была подростком, ее пазухи были хронически забиты; иногда она задавалась вопросом, не операция ли повинна в ее упрямом американском акценте. Эсмеральда не испытывала ни капельки сочувствия к Герде Мюле, поднявшей столько шума вокруг своего полипа.
Я научился пропускать мимо ушей шутки официантов и поваров о том, каково это — встречаться с оперным сопрано. Все подкалывали меня, за исключением Карла — он никогда не дурачился.
— Наверное, иногда бывает громко, — сказал шеф-повар «Цуфаль», ко всеобщему смеху.
Конечно, я не стал рассказывать им, что Эсмеральда получает оргазм только при оральном сексе. По собственной оценке Эсмеральды, ее оргазмы были «довольно впечатляющими», но я был надежно защищен от звука. Бедра Эсмеральды зажимали мне уши; я совсем ничего не слышал.
— Господи, кажется, я только что взяла ми-бемоль — и держала! — сказала однажды Эсмеральда после продолжительного оргазма, но уши у меня нагрелись и вспотели, а голова была так плотно зажата между ее бедер, что я все прослушал.
Не помню, какая была погода в Вене в ту ноябрьскую пятницу. Помню только, что когда мы с Эсмеральдой вышли из нашей маленькой квартирки на Швиндгассе, на ней был значок предвыборной кампании Джей-Эф-Кея. Эсмеральда утверждала, что он приносит ей удачу. Она очень гордилась тем, что была волонтером во время предвыборной кампании Кеннеди в Огайо в 1960 году; Эсмеральда пришла в ярость, когда Огайо с небольшим отрывом проголосовал за Никсона.
Меня политика интересовала намного меньше, чем Эсмеральду. В 1963 году я настолько сосредоточился на писательстве, что не желал отвлекаться на какую-то там политику; я выдал Эсмеральде что-то жутко пафосное на эту тему. Я заявил, что не намерен распыляться и что политика — запасной выход для молодежи на случай провала творческих планов, или какую-то подобную хренотень.
— Ты хочешь сказать, Билли, что раз я больше тебя вовлечена в политику, я меньше стремлюсь стать сопрано, чем ты стремишься стать писателем? — спросила Эсмеральда.
— Вовсе нет, я не это имел в виду! — ответил я.
Что я должен был ей сказать, но не осмеливался, — так это то, что я бисексуален. Конечно, это не литература удерживала меня от вмешательства в политику; просто в 1963 году мне с лихвой хватало моей двойственной сексуальности. Поверьте, если вам двадцать один год и ваша ориентация изменчива, вам поневоле приходится быть дипломатом.
В ту пятницу мне предстояло пожалеть, что я ляпнул Эсмеральде, будто она распыляется — или оставляет себе запасной выход, — увлекаясь политикой.
Во время первой смены в «Цуфаль» явилось больше американцев, чем ожидали мы с Карлом. Других иностранных туристов не оказалось — по крайней мере, англоговорящих, — но было несколько пожилых американских пар и, за отдельным столом, десяток акушеров и гинекологов (тоже поголовно американцев), которые сообщили мне, что приехали в Вену на конференцию.
Между прочим, от врачей я получил щедрые чаевые — а все потому, что рассказал им, как удачно они выбрали оперу. Я объяснил им ту сцену в «Макбете» (в третьем акте), где ведьмы вызывают призрак окровавленного младенца — как известно, он сообщает, что «никто из тех, кто женщиной рожден», не сможет повредить Макбету. (Конечно, Макбета обдурили. Макдуф, убивший Макбета, объявляет, что появился на свет в результате кесарева сечения.)
— Вероятно, это единственная опера, затрагивающая тему кесарева сечения, — сообщил я акушерско-гинекологическому сборищу.
Карл всем рассказывал, что моя девушка сегодня поет леди Макбет, так что я имел некоторый успех среди гостей первой смены, и метрдотель сдержал свое обещание отпустить меня пораньше, чтобы я не опоздал к первому акту. Но в зале что-то было не так.
У меня возникло странное впечатление, что зрители никак не могут угомониться — в особенности неотесанные американцы. Одна пара, похоже, была на грани развода — женщина рыдала и, что бы ни говорил ее муж, не могла успокоиться. Думаю, многие из вас уже догадались, что это была за пятница — 22 ноября 1963 года. В 12:30 по центральноамериканскому времени в Далласе застрелили президента Кеннеди. В Вене было на семь часов больше, чем в Техасе, и «Макбет» — к моему удивлению — не начался вовремя. Эсмеральда говорила мне, что в Штаатсопер представления всегда начинают минута в минуту — но не этим вечером.
Я не мог этого знать, но за кулисами царило такое же смятение, как и в зале. Супруги-американцы, которых я посчитал кандидатами на развод, уже ушли; оба были безутешны. Теперь я заметил и других американцев, явно расстроенных. Пустых кресел становилось все больше. Бедняжка Эсмеральда. Это был ее дебют, но полный зал она не собрала. (Когда Кеннеди умер, в Далласе был час дня — восемь вечера в Вене.)
Занавес все не поднимали, и я начал беспокоиться за Эсмеральду. А вдруг у нее приступ страха перед сценой? А вдруг она потеряла голос? А вдруг Герда Мюле передумала брать выходной? (В программке был вкладыш, объявляющий, что Эсмеральда Солер исполняет роль леди Макбет в пятницу, 22 ноября 1963 года. Я уже собрался заказать для него рамку и вручить его Эсмеральде на Рождество.) Все больше американцев раздражали меня своим бормотанием — и все больше уходили, некоторые в слезах. Я решил, что американцы — бескультурные, социально неприспособленные кретины или же просто жалкие обыватели!