— Похоже, и Мюриэл не пожелала, чтобы пошел Боб, — продолжала мисс Фрост. Дедушка Гарри только мотнул головой.
— Бобби симпатяга, но размазней он был всегда — еще до того, как его загнали под каблук, — продолжала мисс Фрост. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь называл дядю «Бобби», но теперь-то я знал, что Роберт Фримонт был одноклассником Альберта Фроста в академии, а в интернатах все пользуются кличками, которые не выходят за пределы школы. (К примеру, никто больше не зовет меня Нимфой.)
Я пытался выбраться из ванной, стараясь не поворачиваться лицом к дедушке; мисс Фрост подала мне полотенце. Но даже прикрываясь полотенцем, было страшно неловко вылезать из ванной, а потом еще вытираться и кое-как натягивать одежду.
— Уильям, позволь кое-что сообщить тебе о твоей тете Мюриэл, — сказала мисс Фрост, стоя как барьер между мной и дедом. — Мюриэл вообще-то была влюблена в меня — прежде чем начала встречаться со своим «первым и единственным кавалером» — твоим дядей Бобом. Представь, что было бы, если б я согласилась — когда Мюриэл предложила себя мне! — воскликнула мисс Фрост в своей лучшей манере ибсеновской героини.
— Пожалуйста, Ал, не надо так грубо, — сказал дедушка Гарри. — В конце концов, Мюриэл моя дочь.
— Мюриэл — властолюбивая сука, Гарри. Может быть, узнай она меня поближе, она стала бы полюбезнее, — сказала мисс Фрост. — Меня-то под каблук не загонишь, Уильям, — сказала она, глядя, как я с горем пополам пытаюсь одеться.
— Да уж, Ал, — воскликнул дедушка Гарри, — тебя под каблук не загонишь!
— Твой дедушка — хороший человек, Уильям, — сказала мисс Фрост. — Это он построил для меня эту комнату. Когда я вернулась в город, моя мама думала, что я все еще мужчина. Мне нужно было где-то переодеваться, прежде чем идти на работу женщиной — и прежде чем каждый вечер возвращаться домой к матери мужчиной. В каком-то смысле даже и к лучшему — по крайней мере, мне теперь легче, — что бедная мама больше не замечает, какого я пола, или какого пола я должна быть.
— И все-таки отделку не стоило бросать на полпути, Ал, — заметил дедушка Гарри. — Господи Иисусе, уж туалет-то надо было отгородить.
— Тут и так мало места, чтобы городить еще стены, — сказала мисс Фрост. В этот раз, когда она подошла к унитазу и откинула деревянное сиденье, она не стала отворачиваться ни от меня, ни от дедушки. Ее член был уже совсем не твердым, но все равно довольно большим — как и вся она, за исключением груди.
— Понимаешь, Ал… Ты славный парень. Я всегда был на твоей стороне, — сказал дедушка Гарри. — Но не годится это — в смысле, что вы с Биллом…
— Она меня оберегала! — выпалил я. — Мы не занимались сексом. Никакого проникновения не было, — прибавил я.
— Господи Иисусе, Билл! И слышать не хочу, чем вы тут занимались! — воскликнул дедушка Гарри, зажав уши ладонями.
— Но мы ничем таким и не занимались! — сказал я.
— Уильям, помнишь тот вечер, когда Ричард впервые привел тебя сюда — когда ты завел библиотечную карточку, а Ричард предложил мне роль в ибсеновской пьесе? — спросила мисс Фрост.
— Конечно, еще бы не помнить! — прошептал я.
— Ричард был уверен, что предлагает роль Норы или Гедды женщине. Только когда вы пришли домой, он, видимо, поговорил с твоей матерью — а та, конечно же, поговорила с Мюриэл, — и вот тогда-то они ему и рассказали. Но Ричард все равно хотел взять меня в постановку! Этим Уинтропшам пришлось со мной смириться — по крайней мере, на сцене, — как они мирились с тобой, Гарри, когда ты просто играл. Разве не так? — спросила она дедушку.
— Ну как тебе сказать, Ал, на сцене же совсем другое дело, правда? — спросил дедушка мисс Фрост.
— И ты тоже под каблуком, Гарри, — сказала мисс Фрост. — Тебя самого-то не тошнит?
— Пойдем, Билл, — сказал дед. — Нам пора.
— Я тебя всегда уважала, Гарри, — сказала мисс Фрост.
— А я тебя, Ал! — заявил дедушка.
— Знаю — поэтому эти малодушные засранцы тебя и отправили, — сказала мисс Фрост. — Уильям, подойди ко мне, — неожиданно скомандовала она. Я послушался, и она прижала мою голову к своей голой груди; я знал, что она чувствует, как я дрожу.
— Если захочется плакать, плачь в своей комнате, — велела она. — Если захочется плакать, закройся в комнате и плачь в подушку. Плачь при своей подруге Элейн, если хочешь, Уильям, — только не плачь перед ними. Обещай!
— Обещаю, — сказал я.
— До скорого, Гарри — и, знаешь ли, я действительно его оберегала, — сказала мисс Фрост.
— Я тебе верю, Большой Ал. А я, знаешь ли, всегда оберегал тебя! — воскликнул дедушка Гарри.
— Знаю, Гарри, — сказала она. — Но в этот раз тебе это навряд ли удастся. Не стоит чересчур стараться, — прибавила она.
— Я сделаю все, что в моих силах, Ал.
— Знаю, Гарри. Прощай, Уильям, — или, как говорится, до новой встречи, — сказала мисс Фрост.
Я дрожал все сильнее, но не плакал; дедушка Гарри взял меня за руку, и мы вместе поднялись по темной подвальной лестнице.
— Похоже, мисс Фрост дала тебе очень хорошую книгу — о том, о чем мы с тобой говорили, — сказал дедушка Гарри, когда мы шли по Ривер-стрит в направлении Бэнкрофт-холла.
— Да, роман просто великолепный, — сказал я.
— Пожалуй, я бы и сам почитал… если Ал разрешит, — сказал дед.
— Я уже обещал его одному приятелю, — сказал я. — А потом могу дать тебе.
— Наверное, лучше мне самому взять его у мисс Фрост, Билл, — не хватало тебе влипнуть в передрягу еще и из-за этого! Похоже, сейчас у тебя и так проблем по горло, — шепнул дедушка.
— Понятно, — сказал я, все еще держа его за руку. Ничего-то мне еще было не понятно; мне только предстояло как следует узнать свою родню. Понимание было еще впереди.
Когда мы вошли в курилку Бэнкрофта, на физиономиях мальчишек отразилось явное разочарование. Наверное, они ожидали снова увидеть меня в компании их обожаемого Киттреджа, а я вместо этого пришел с дедушкой — маленьким, лысым, в рабочей одежде. Дедушка Гарри явно не походил на преподавателя; он и в академии не учился, только в школе в Эзра-Фоллс, а в колледж и вовсе не пошел. Курильщики не проявили интереса к нам с дедом, но уверен, что дедушку Гарри это не задело. Да и как бы они узнали Гарри? Если кто и видел его прежде, то только на сцене, где Гарри Маршалл всегда был женщиной.
— Тебе не обязательно подниматься со мной до квартиры, — сказал я дедушке.
— Если я не пойду с тобой, Билл, тебе придется все объяснять самому, — возразил дедушка Гарри. — У тебя и так выдалась та еще ночка — может, лучше дашь мне объясниться?
— Я тебя люблю… — начал я, но Гарри меня прервал.
— Ясное дело, любишь, и я тебя тоже люблю, — сказал он. — Ты же веришь, что я скажу все как надо?
— Ясное дело, верю.
Я и правда ему доверял; к тому же я в самом деле устал и мне просто хотелось лечь в постель. Я мечтал зарыться лицом в лифчик Элейн и плакать так, чтобы никто из них меня не услышал.
Но когда мы с дедушкой вошли в квартиру, оказалось, что участники семейного совета — как я узнал потом, среди них действительно была и миссис Хедли, — уже разошлись. Мама закрылась в спальне; похоже, сегодня она больше не намеревалась суфлировать. Нас дождался только Ричард Эббот, и он явно чувствовал себя не в своей тарелке.
Я прошел прямо к себе в спальню, ни слова не сказав Ричарду — этому трусу и подкаблучнику! — и обнаружил «Комнату Джованни» у себя на подушке. Какое право они имели совать нос в мою спальню и рыться в моих вещах, подумал я; потом я заглянул под подушку. Жемчужно-серый лифчик Элейн Хедли исчез.
Я вернулся обратно в гостиную; дедушка Гарри явно еще не начинал, как он выразился, «объясняться».
— Ричард, где лифчик Элейн? — спросил я отчима. — Это мама его взяла?
— Понимаешь, Билл, твоя мама вышла из себя, — сказал Ричард. — Она этот лифчик просто уничтожила. Покромсала его на мелкие кусочки. Прости.
— Гос-с… — начал дедушка, но я его перебил.
— Нет, Ричард, — сказал я. — Мама как раз была очень даже в себе, разве нет? Вовсе она не выходила из себя. Она такая и есть.
— Ну как тебе сказать, Билл, — снова вклинился дедушка Гарри. — Для хранения женской одежды есть места и получше, чем под подушкой, — говорю по собственному опыту.
— Меня от вас обоих тошнит, — сказал я Ричарду Эбботу, не глядя в сторону дедушки Гарри; я говорил не о нем, и дедушка это понимал.
— Да меня от всех от нас малость воротит, Билл, — сказал дед. — А теперь почему бы тебе не пойти спать и не дать мне объясниться.
Но тут я услышал, как в спальне заплакала мама; она рыдала достаточно громко, чтобы нам было слышно. Конечно, в этом-то и была цель — чтобы мы услышали и Ричард пошел к ней в спальню, — что он и сделал. Нет, мама еще не закончила суфлировать.
— Я свою Мэри знаю, — шепнул мне дедушка Гарри. — Она тоже хочет присутствовать при объяснениях.
— И я ее знаю, — сказал я, но мне предстояло еще многое узнать о своей матери — больше, чем я думал.
Я поцеловал его в лысину и только теперь заметил, что уже перерос своего миниатюрного деда. Потом ушел в спальню и закрыл дверь. Но мамин голос все равно доносился до меня; она все еще рыдала. И вот тогда я окончательно решил, что никогда не буду плакать так, чтобы они меня слышали, — как и обещал мисс Фрост.
На моей подушке лежала библия однополой любви, полная мудрости и сострадания, но я был слишком утомлен и рассержен, чтобы просить совета у Джеймса Болдуина.
Меж тем именно тогда мне не повредило бы перечитать отрывок ближе к концу романа — о том, как «душевный холод приходит на смену умершей любви». Как пишет Болдуин: «Это поразительная метаморфоза! Все было куда страшнее, чем толковали об этом книжки, куда страшнее, чем я себе это представлял».
Если бы я перечел этот отрывок в ту жуткую ночь, то понял бы, что мисс Фрост прощалась со мной и под странными словами «до новой встречи» имела в виду, что мы уже никогда не встретимся как любовники.