А может, даже и к лучшему, что в тот вечер я не открыл книгу и еще не понял всего. Мне и так было о чем подумать, пока я лежал в постели и слушал через стену манипуляторские рыдания матери.
Из-за стены слабо доносился и неестественно высокий голос дедушки Гарри, но я не мог разобрать, что он говорит. Я понял только, что «объяснение» началось, и тогда же все начало вставать по местам в моей собственной голове.
С этого дня — думал я, восемнадцатилетний, лежа в кровати и внутренне закипая, — я сам буду все объяснять!
Глава 9. Двойной удар
Теперь придется рассказать еще об одном отъезде — я ведь уже рассказывал, как уехала Элейн Хедли. Как и в любом маленьком городке с частной школой, в Ферст-Систер, штат Вермонт, разногласия между жителями города и администрацией академии Фейворит-Ривер не были редкостью — но когда совет попечителей публичной библиотеки Ферст-Систер постановил уволить мисс Фрост, все вдруг проявили поразительное единодушие.
Дедушка Гарри уже не был членом совета; но будь он даже и председателем, навряд ли ему удалось бы переубедить горожан. В деле библиотекарши-транссексуалки руководство академии и городская администрация тотчас пришли к согласию: и те и другие были убеждены, что до сих пор демонстрировали по отношению к мисс Фрост самую похвальную терпимость. Это мисс Фрост «зашла слишком далеко»; это мисс Фрост «переступила черту».
Вспышки праведного гнева — не редкость в маленьких городках и консервативных школах, и мисс Фрост не осталась без поддержки. Ричард Эббот принял ее сторону, несмотря на то, что мама объявила ему бойкот на несколько недель. Ричард утверждал, что, столкнувшись с настойчивой влюбленностью пылкого молодого человека, мисс Фрост сделала все, чтобы уберечь этого молодого человека от знакомства с полным спектром сексуальных возможностей.
Дедушка Гарри, навлекая на себя безграничное презрение бабушки Виктории, тоже высказался в защиту мисс Фрост. Она продемонстрировала достойную сдержанность и чуткость, заявил Гарри, — не говоря уж о том, каким источником вдохновения служила мисс Фрост для всех книголюбов Ферст-Систер.
Даже дядя Боб, рискуя стать объектом еще более злых шпилек со стороны негодующей тети Мюриэл, заявил, что не стоит так уж набрасываться на Большого Ала. А Марта Хедли свидетельствовала, что в результате встреч с библиотекаршей моя хронически слабая уверенность в себе просто-таки рванула вверх. Мисс Фрост даже удалось помочь мне преодолеть речевую проблему, вызванную, как заключила миссис Хедли, моей психологической и сексуальной уязвимостью.
Если бы кто-нибудь захотел выслушать бедного Тома, и тот мог бы замолвить словечко за мисс Фрост, но Аткинс — как и догадывалась мисс Фрост — ревновал меня к обольстительной библиотекарше, и когда ее преследовали, Том Аткинс остался верен своей природной робости и промолчал.
Однако, дочитав «Комнату Джованни», Том признался мне, что роман Джеймса Болдуина одновременно растрогал и взволновал его — хотя позднее я узнал, что в результате этого чтения Аткинс обзавелся еще несколькими проблемными словами. (Думаю, никого не удивит, что тяжелее всего ему давалось слово «запах».)
Самый громкий голос в защиту мисс Фрост принадлежал известному в городе чудаку, да к тому же иностранцу — и это, к сожалению, не пошло на пользу делу. Мрачный лесник, чокнутый дровосек, норвежский любитель драматургии с суицидальными наклонностями — короче, не кто иной, как Нильс Боркман — объявил себя на городском собрании «самым горячим поклонником» мисс Фрост. (Его адвокатское выступление было, пожалуй, несколько подмочено тем, что Нильс неоднократно поколачивал работников лесопилки и дровосеков, которые позволяли себе едкие замечания о женских ролях дедушки Гарри — а особенно тех, кто не одобрял его поцелуи на сцене.)
По мнению Боркмана, мисс Фрост была не просто ибсеновской женщиной — хотя в устах Нильса это означало самую лучшую и сложную женщину, какую только можно представить, — нет, одержимый норвежец пошел еще дальше и заявил, что мисс Фрост гораздо больше женщина, чем любая из тех, что Нильс вообще встречал в Вермонте. Вероятно, единственной женщиной, которая не оскорбилась от этого возмутительного предположения, была миссис Боркман, поскольку они с Нильсом познакомились в Норвегии; она не была родом из Штата Зеленых гор.
Жену Боркмана видели редко, а слышали еще реже. Почти никто в Ферст-Систер не мог бы вспомнить, как выглядит миссис Боркман и говорит ли она с норвежским акцентом, как ее муж Нильс.
Однако слова Нильса еще больше ожесточили сердца горожан. После его дерзкого заявления мисс Фрост пришлось столкнуться с еще более непримиримой враждебностью.
— Плохо, Нильс, — ой, плохо, — прошептал Гарри Маршалл своему старому другу после его речи на собрании, но дело уже было сделано.
Забияка с добрым сердцем все равно остается забиякой, но Нильса Боркмана недолюбливали и по другим причинам. Нильс, бывший биатлонист, познакомил южный Вермонт со своим любимым видом спорта, диковинным гибридом стрельбы и бега на лыжах. Это было еще до того, как лыжные гонки набрали популярность в северо-восточных штатах. В Вермонте нашлось несколько упертых фанатиков, которые бегали на лыжах уже в те годы, но никто из тех, кого я знал, не бегал с заряженным ружьем на спине.
Нильс научил своего партнера Гарри Маршалла охотиться на лыжах. Они начали практиковать что-то вроде биатлона, но с участием оленей: встав на лыжи, Нильс и Гарри бесшумно загнали и пристрелили множество оленей. Ничего незаконного в этом не было, хотя местный егерь, обделенный воображением, все равно негодовал.
У егеря бывали и более серьезные причины для негодования, но в этих случаях он ограничивался благодушным ворчанием. Звали его Чак Биби, и он заведовал так называемой биостанцией, где вел учет возраста оленей и прочих оленьих параметров.
В первую же субботу охотничьего сезона биостанцию наводняли женщины; в хорошую погоду многие из них приходили прямо в босоножках. Было совершенно очевидно, что они не охотились на оленей, но одна за другой — с накрашенными губами и в коротких маечках, при полном параде — они предъявляли Чаку Биби окоченевших оленей в застывшей крови. У женщин были охотничьи лицензии и талоны, но Чак понимал, что сами они не охотились. Их мужья, отцы, братья или приятели успели застрелить этих оленей в день открытия сезона, а сейчас снова были в лесу и продолжали охоту. (Каждому охотнику полагался один талон, по которому разрешалось застрелить одного оленя.)
— Где вы застрелили этого оленя? — спрашивал Чак одну женщину за другой.
Женщины отвечали что-нибудь вроде: «На горе». Или: «В лесу». Или: «В поле».
Дедушка Гарри посылал к егерю Мюриэл и Мэри — с первыми двумя своими оленями в сезоне. (Бабушка Виктория, конечно, и не думала никуда ходить.) Дядя Боб заставлял мою кузину Джерри делать то же самое — пока она не выросла настолько, чтобы решительно отказаться. Я иногда записывал на себя оленей Нильса Боркмана — как и незримая миссис Боркман.
Чак Биби давно смирился с этим нескончаемым враньем, но то, что Нильс Боркман и Гарри Маршалл охотятся на лыжах, не давало ему покоя — он считал, что это нечестно.
Правила охоты на оленей в Вермонте были — да и по сей день остаются — довольно примитивными. Запрещается стрелять с транспортного средства с мотором; практически все остальное разрешается. В разные сезоны разрешено охотиться с луком, с винтовкой, с гладкоствольным ружьем.
— А почему у нас нет сезона охоты с ножом? — спросил Нильс Боркман на одном из городских собраний. — Или с рогаткой? Оленев и так слишком много, верно? Надо убивать больше оленев, да?
Теперь в Вермонте осталось слишком мало охотников; их число уменьшается с каждым годом. С годами правила охоты пытались изменить так, чтобы регулировать численность оленьей популяции, но ее рост продолжался; однако же некоторые горожане Ферст-Систер все равно запомнили Нильса Боркмана как бесноватого придурка, который предлагал ввести сезон охоты на «оленев» с ножом и рогаткой — хотя Нильс, разумеется, просто шутил.
Помню, сначала разрешалось отстреливать только самцов, потом самцов и самок, потом самцов, но только одну самку — если у вас имелось специальное разрешение, и нельзя было стрелять в молодых оленей, у которых рога еще не ветвятся.
— Может, начнем отстреливать вообще всех, кто не из штата, без ограничений? — спросил однажды Нильс Боркман. (Справедливости ради, в Вермонте это предложение могло бы найти немало сторонников, но Боркман, конечно, опять шутил.)
— У Нильса просто европейское чувство юмора, — сказал дедушка Гарри в защиту старого друга.
— Европейское! — воскликнула бабушка Виктория с презрением — нет, больше чем с презрением. В ее голосе звучало такое отвращение, словно Нильс вляпался в собачье дерьмо. Но то, как она произносила «европейский», не шло ни в какое сравнение с тем, как она шипела «мисс», брызгая слюной, стоило кому-нибудь упомянуть мисс Фрост.
Итак, мы не занимались настоящим сексом, и за это мисс Фрост изгнали из Ферст-Систер, штат Вермонт; как и Элейн, ее спровадили постепенно, и первым шагом стало увольнение из библиотеки.
После того как мисс Фрост лишилась работы, они с матерью уже не могли себе позволить оставаться в своем старом доме; дом выставили на продажу, а пока мисс Фрост пристроила маму в дом престарелых, построенный для города Нильсом Боркманом и Гарри Маршаллом.
Вероятно, дедушка Гарри и Нильс договорились с мисс Фрост о льготных условиях, но эта сделка была мелочью по сравнению с договоренностью между академией Фейворит-Ривер и миссис Киттредж — той самой, которая позволила Киттреджу окончить школу, хотя он и обрюхатил несовершеннолетнюю дочку преподавателя. Сделку такого рода мисс Фрост никто не предложил.
Если я случайно сталкивался с тетей Мюриэл, она приветствовала меня в своей обычной фальшивой манере: «А, привет, Билли, — как дела? Надеюсь, все