нормальные для молодого человека твоего возраста занятия доставляют тебе подобающее удовольствие!»
На что я неизменно ответствовал: «Проникновения не было — то есть того, что обычно называется сексом. Я считаю, тетя Мюриэл, что я все еще девственник».
Вероятно, после этого Мюриэл бежала к моей матери, чтобы пожаловаться на мое предосудительное поведение.
Что до мамы, она объявила мне и Ричарду бойкот — не понимая, что ее молчание меня вполне устраивает. На самом-то деле я предпочитал молчание ее постоянным нападкам; и пусть у мамы не находилось для меня слов, это никак не мешало мне самому с ней заговаривать.
— А, привет, мам, как жизнь? Как раз хотел тебе сказать, что вовсе не чувствую себя изнасилованным — наоборот, мисс Фрост меня оберегала, она правда не позволила мне войти в нее, и, надеюсь, понятно, что она не входила в меня!
Обычно я не успевал ничего больше добавить, поскольку мама убегала в спальню и захлопывала дверь.
— Ричард! — взывала она, забыв, что решила не разговаривать с Ричардом после того, как он встал на сторону мисс Фрост.
— У нас не было того, что обычно называют сексом, мам, — вот что я пытаюсь тебе объяснить, — продолжал я, стоя перед закрытой дверью спальни. — Мисс Фрост ограничилась своеобразной разновидностью мастурбации. У нее даже есть особое название, но я избавлю тебя от подробностей!
— Прекрати, Билли, хватит, хватит, хватит! — кричала мама. (Видимо, забыв, что и со мной тоже решила не разговаривать.)
— Полегче, Билл, — предупреждал меня Ричард Эббот. — Мне кажется, сейчас твоя мама чувствует себя очень уязвимой.
— Очень уязвимой, — повторял я, глядя прямо ему в глаза — и Ричард отводил взгляд.
«Поверь мне, Уильям, — сказала мне мисс Фрост, держа в руке мой член. — Если начнешь повторять чужие слова, отвыкнуть будет не так-то просто».
Но я и не хотел отвыкать; это была ее привычка, и я решил ее позаимствовать.
— Я тебя не осуждаю, Билли, — сказала мисс Хедли. — Я сама вижу, даже не зная подробностей, что кое в чем твой опыт с мисс Фрост повлиял на тебя позитивно.
— Не зная подробностей, — повторил я. — Повлиял позитивно.
— Тем не менее, Билли, мой долг — предупредить тебя, что при столкновении с такой неловкой ситуацией сексуального характера у многих взрослых возникают определенные ожидания.
Марта Хедли сделала паузу; я тоже молчал. Я как раз подумывал, не повторить ли отрывок «с такой неловкой ситуацией сексуального характера», но тут миссис Хедли, хоть и с видимым трудом, продолжила свою мысль.
— Билли, многие взрослые надеются услышать от тебя то, что ты еще пока не озвучил.
— И чего же они от меня ждут? — спросил я.
— Раскаяния, — сказала Марта Хедли.
— Раскаяния, — повторил я, пристально глядя на нее, пока миссис Хедли не отвела взгляд.
— Эта твоя привычка повторять раздражает, — сказала Марта Хедли.
— Да, я заметил, — ответил я.
— Сожалею, что тебя заставляют пойти к доктору Харлоу, — сказала она.
— Думаете, доктор Харлоу надеется, что я выкажу раскаяние? — спросил я.
— Полагаю, да, Билли, — ответила она.
— Спасибо, что предупредили, — сказал я.
На лестнице я опять встретил Аткинса.
— Все это так ужасно грустно, — заговорил он. — Вчера, когда я об этом думал, меня вырвало.
— О чем думал? — спросил я.
— О «Комнате Джованни»! — воскликнул он; мы уже обсуждали роман, но, видимо, бедный Том еще не все высказал. — Тот отрывок о миазмах любви…
— О дурном запахе, — поправил я.
— О зловонии, — сказал Аткинс; его затошнило.
— Дурной запах, Том.
— Смрад, — сказал Том, и его вырвало на ступеньки.
— Господи, Том…
— И эта жуткая женщина с бездонной мандой! — простонал Аткинс.
— Чего?!
— Ну та его мерзкая подружка — ну ты помнишь!
— Мне кажется, в том и была задумка — показать, как кто-то, кого он раньше желал, теперь вызывает у него отвращение, — сказал я.
— Знаешь, от них рыбой воняет, — сообщил Аткинс.
— От женщин? — спросил я.
Он подавил новый приступ тошноты.
— Я про их штуки, — сказал Аткинс.
— Влагалища, что ли?
— Не говори это слово! — попросил бедный Том, сдерживая очередной рвотный позыв.
— Мне пора, — сказал я. — Надо подготовиться к дружеской беседе с доктором Харлоу.
— Поговори с Киттреджем, Билл. Его то и дело отправляют к доктору Харлоу. Киттредж знает, как с ним обращаться, — сказал Аткинс. Я и не сомневался в этом; мне просто не хотелось говорить с Киттреджем.
Но, разумеется, Киттредж уже прослышал о мисс Фрост. Ни одна история, хоть как-то связанная с сексом, не могла пройти мимо его ушей. Если ученик академии получал взыскание, Киттреджу всегда было известно не только что он натворил, но и кто его поймал и какое наказание ему назначили.
Мне не просто запретили посещать публичную библиотеку; мне было запрещено видеться с мисс Фрост — хотя я все равно не знал, где ее искать. Адрес дома, где она жила с больной матерью, был мне неизвестен. К тому же дом был выставлен на продажу; мисс Фрост и ее мать, скорее всего, уже съехали.
Я делал домашние задания и пытался что-то писать в комнате с ежегодниками. Перед самым отбоем я старался поскорее прошмыгнуть через курилку Бэнкрофт-холла, и ее курящие и некурящие обитатели при виде меня проявляли непривычное беспокойство. Наверное, не могли понять, как ко мне теперь относиться; какой бы удобный ярлык они на меня ни наклеили, теперь он, видимо, больше не подходил.
Если раньше они считали меня за несчастного педика, то как это вязалось с моей предполагаемой дружбой с Киттреджем? А теперь еще эта история с транссексуальной библиотекаршей. Ну ладно, допустим, это переодетый мужчина; пусть она ненастоящая женщина, но преподносит-то она себя как женщину. Пожалуй, точнее будет сказать, что теперь меня окружал ореол таинственности — пускай только среди завсегдатаев курилки. Не забывайте, мисс Фрост была взрослой женщиной, а это для мальчишек значит немало — даже если у этой взрослой женщины есть член!
Не будем забывать и еще кое о чем: сплетников не интересуют скучные подробности; им все равно, что правда, а что нет. На самом-то деле у меня не было того, что обычно называют сексом, — не было проникновения! Но ребята в курилке этого не знали, а если бы и знали — не поверили бы. По убеждению моих однокашников, мы с мисс Фрост проделали все до конца.
Я успел подняться на второй этаж Бэнкрофта, и тут Киттредж неожиданно сгреб меня в объятия; одним махом он втащил меня на третий этаж и в коридор общежития. Его преданные обожатели таращились на нас из открытых дверей своих комнат; я кожей чувствовал их завистливые взгляды, полные такой знакомой и жалкой тоски.
— Охренеть, Нимфа, — а ты у нас мастер перепихона! — прошептал Киттредж мне в ухо. — Гуру траха! Так держать, Нимфа! Я впечатлен, я крайне впечатлен — ты мой новый кумир! Слушайте сюда! — крикнул Киттредж зевакам, стоявшим в коридоре третьего этажа. — Пока вы, унылые дрочилы, гоняете лысого и мечтаете, как бы потрахаться, этот парень берет и делает! Вот ты, — неожиданно обратился Киттредж к круглолицему первогодку, застывшему от ужаса; новичка звали Тробридж, он был одет в пижаму и отчаянно сжимал в руке щетку (уже с шариком зубной пасты), словно надеялся, что она превратится в волшебную палочку.
— Я Тробридж, — пролепетал обалдевший мальчишка.
— Ты куда собрался, Тробридж? — спросил Киттредж.
— Зубы чистить, — ответил тот дрожащим голосом.
— А потом, Тробридж? — спросил Киттредж. — Спорим, скоро ты будешь теребить свой краник, воображая, как твоя физиономия вжимается в пару здоровенных буферов?
По выражению ужаса на лице Тробриджа я решил, что едва ли; у Тробриджа точно был сосед по комнате — он просто побоялся бы дрочить в общежитии.
— Тогда как этот юноша, Тробридж, — продолжал Киттредж, все еще крепко сжимая меня в объятиях, — этот юноша не просто бросил вызов общественному представлению о гендерных ролях. Этот мастер перепихона, этот гуру траха, — вопил Киттредж, размахивая мной, — этот жеребец взял и чпокнулся не с кем-нибудь, а с транссексуалкой! Ты вообще можешь себе такое представить, Тробридж?
— Нет, — прошептал Тробридж.
Даже со мной в объятиях Киттредж безупречно исполнил выразительное пожатие плечами; это был жест безразличия, унаследованный им от матери, тот самый, который переняла и Элейн.
— Дорогой мой Нимфа, — прошептал Киттредж, унося меня дальше по коридору. — Я так впечатлен! Настоящая транссексуалка, и где — в Вермонте! Конечно, я их видел, но в Париже и в Нью-Йорке. Трансвеститы в Париже обычно держатся друг друга; довольно яркая компашка, но создается впечатление, что они все делают вместе. Жаль, что я никогда не пробовал, — продолжал шептать Киттредж. — Но есть у меня ощущение, что если подцепить одну, то и другие не заставят себя ждать. Вот это, наверное, интересно!
— Ты говоришь о les folles? — спросил я.
Я не мог перестать думать о les folles — вопящих, «как попугаи, обсуждая подробности последней ночи», по описанию Болдуина. Но то ли Киттредж меня не расслышал, то ли мой французский был настолько далек от совершенства, что он просто проигнорировал мой вопрос.
— Конечно, в Нью-Йорке транссексуалки — совсем другое дело, — продолжал Киттредж. — Я заметил, что они по большей части одиночки — наверное, многие из них шлюхи. Есть там одна, тусуется на Седьмой Авеню — я почти уверен, что она шлюха. Вот она высоченная! Вроде бы где-то есть клуб, куда они все ходят, — не знаю где. Уж вряд ли в таком месте, куда можно спокойно пойти одному. Наверное, если бы я надумал, то попробовал бы в Париже. Но ты-то, Нимфа, — ты уже это сделал! Как оно было? — спросил он — вроде бы с искренним любопытством, но я уже был достаточно опытен, чтобы держать ухо востро. С Киттреджем никогда нельзя было предсказать, куда заведет разговор.
— Было потрясающе, — сказал я. — Вряд ли мне еще когда-нибудь предстоит в точности такой же сексуальный опыт.