Я уже успел немного влюбиться в Ричарда Эббота; но тогда я еще не повстречал мисс Фрост.
Спустя два года, уже пятнадцатилетним подростком, я сидел на своем первом утреннем собрании в академии Фейворит-Ривер и слушал, как доктор Харлоу, школьный врач, призывает нас, мальчишек, активно бороться с распространенными недомоганиями, характерными для нашего нежного возраста. (Я не сочиняю, я совершенно уверен, что он использовал слово «недомогания».) Доктор Харлоу объяснил, что под «распространенными недомоганиями» он подразумевает угревую сыпь и «нежелательное половое влечение к юношам или мужчинам». Доктор уверил нас, что существует множество разнообразных средств от наших прыщей. Что же касается ранних проявлений гомосексуальных пристрастий — ну что ж, доктор Харлоу или школьный психиатр доктор Грау будут счастливы побеседовать с нами на эту тему.
«Эти недомогания излечимы», — сообщил нам доктор Харлоу; в его голосе слышалась привычная основательность врача, он одновременно убеждал и увещевал нас, причем увещевал в доверительном тоне, обращаясь к каждому из нас «как мужчина к мужчине». Суть этой утренней речи была совершенно ясна даже сопливым первогодкам — требовалось всего лишь явиться к нему и попросить об излечении. (Притом было до боли очевидно, что не пожелавшим исцелиться останется пенять только на себя.)
Много позже я задумался, могло ли что-то сложиться иначе, услышь я про эту комедию с лечением сразу же после знакомства с Ричардом Эбботом, а не два года спустя. Сейчас я всерьез сомневаюсь, что мое увлечение Ричардом Эбботом было излечимо, хотя доктор Грау, доктор Харлоу и подобные им светила тогдашней медицины истово верили, что такие влюбленности принадлежат к разряду излечимых недомоганий.
Пройдет два года с того рокового собрания, и последний шанс на исцеление будет утрачен безвозвратно; передо мной откроется целый мир влюбленностей. Тем пятничным вечером я встретился с Ричардом Эбботом; всем присутствующим — и не в последнюю очередь тете Мюриэл, дважды потерявшей сознание, — было ясно, что Ричард принял командование над всеми нами.
— Похоже, если мы все же собираемся ставить Ибсена, нам понадобится или Нора, или Гедда, — сказал Ричард Нильсу.
— Но как же листы! Они уже переменяют цвет; они будут осыпаться! — воскликнул Боркман. — Сезон умирания уже наступил!
Понять Нильса было не так-то просто: ясно было только, что его ненаглядный Ибсен и прыжки во фьорды каким-то образом связаны с «серьезной драмой», которую мы всегда ставили осенью, — и с так называемым сезоном умирания, когда неотвратимо опадают листы.
Теперь-то я понимаю, сколь невинным было то время — и сезон умирания, и вся эта сравнительно немудрящая пора моей жизни.
Глава 2. Влюбленности в кого не следует
Сколько же времени прошло с того вечера, прежде чем моя мать и Ричард Эббот начали встречаться? «Зная Мэри, спорить готова, что они занялись этим сразу же», — как-то раз заметила тетя Мюриэл.
Мама отважилась оставить родной дом лишь однажды: она отправилась в колледж (никто и никогда не рассказывал, в какой именно), но вскоре бросила учебу. Удалось ей разве что забеременеть; она не окончила даже курсы секретарей! Вдобавок к этому нравственному и образовательному фиаско она сама и ее без пяти минут внебрачный сын вынуждены были четырнадцать лет носить фамилию Дин — видимо, из соображений пристойности.
Мэри Маршалл Дин больше не решалась покидать дом; мир уже и так слишком глубоко ее ранил. Она осталась жить с моей спесивой и зашоренной бабушкой, которая, на пару с надменной тетей Мюриэл, не упускала случая пристыдить заблудшую овечку. Один только дедушка Гарри всегда находил доброе и ободряющее слово для своей «малышки», как он нежно называл мою мать. Он, кажется, считал, что мама еще не до конца оправилась от случившегося. Деда я обожал — он не только старался поддержать мамину шаткую самооценку, но и мне частенько поднимал настроение, когда я в этом нуждался.
Помимо исполнения обязанностей суфлера в театре Ферст-Систер мама работала секретарем на лесопилке и лесоскладе; владелец и управляющий (то есть дедушка Гарри) предпочел закрыть глаза на то, что курсы секретарей она так и не окончила, — ее навыки машинистки его вполне устраивали.
Вероятно, о моей матери болтали за спиной — я имею в виду, на лесопилке. Работники отпускали замечания отнюдь не о скорости ее печати, но я уверен, что они всего лишь повторяли услышанное от жен и подружек. Разумеется, мужчины отмечали, что моя мать хороша собой, но не сомневаюсь, что источником слухов о Мэри Маршалл Дин, ходивших на лесопилке — и, что куда опаснее, в лагерях лесорубов, — были их вторые половины.
Почему «куда опаснее»? Да потому, что за лагерями лесорубов присматривал Нильс Боркман; конечно, без травм на такой работе никогда не обходится, но как знать, не явились ли причиной некоторых «происшествий» неосторожные замечания в адрес моей матери? На лесоскладе тоже время от времени бывали несчастные случаи — и, готов спорить, иногда они «бывали» как раз с теми, кто пересказывал сплетни жены или подружки. («Ее так называемый муж не особенно-то рвался на ней жениться; вместе они не жили, расписались там они или нет, и у этого парнишки не было отца» — наверное, о маме говорили что-нибудь в таком роде.)
Дедушка Гарри никогда не отличался боевым характером; похоже, Нильсу Боркману не раз приходилось вступаться за своего друга и партнера — и за его дочь.
— Эх, Нильс, теперь он месяца полтора работать не сможет — со сломанной-то ключицей, — иногда выговаривал ему дедушка Гарри. — Каждый раз, как ты, по твоему выражению, вправляешь кому-нибудь мозги, нам приходится платить компенсацию!
— От нас не убудет, Гарри, — а он иной раз пусть думает, что говорит, — обычно отвечал на это Нильс.
— «В другой раз», Нильс, — мягко поправлял старого друга дедушка Гарри.
В моих глазах мама была не просто на пару лет младше своей вредной сестры Мюриэл; мама была намного красивее. И неважно, что у нее не было внушительной груди и звучного голоса старшей сестры. Мэри Маршалл Дин была лучше сложена в целом. Мне чудилось в ней что-то азиатское: у нее была миниатюрная фигура, миндалевидное лицо с необыкновенно большими (и широко поставленными) глазами и вдобавок крошечный ротик.
«Золотко» — так окрестил ее Ричард Эббот, когда они только начали встречаться. И так он с тех пор ее и звал — не Мэри, а просто Золотко.
Сколько же прошло с того дня, как они начали встречаться, до момента, когда Ричард Эббот обнаружил, что у меня нет библиотечной карточки? (Не так уж много; я помню, что стояла ранняя осень, листья еще только начали желтеть.)
Мама пожаловалась Ричарду, что я не большой любитель чтения, и в результате он выяснил, что мама и бабушка сами подбирают мне книги в городской библиотеке, однако чаще всего они остаются непрочитанными.
Впрочем, кое-какие книги доставались мне и от назойливой тети Мюриэл; в основном это были женские романы, которые уже успела прочесть и забраковать моя неотесанная кузина. Время от времени сестрица Джеральдина выражала свое презрение к сюжету или главным героям прямо на полях книги.
Джерри — Джеральдиной ее звали только тетя Мюриэл и бабушка — была на три года старше меня. Той осенью, когда Ричард Эббот начал встречаться с моей матерью, мне было тринадцать, а кузине Джерри — шестнадцать. Джерри была девочкой, а значит, не могла учиться в академии Фейворит-Ривер. Ее жутко бесило, что в частную школу берут только мальчиков, поскольку каждый учебный день ей приходилось тащиться на автобусе аж в Эзра-Фоллс — в ближайшую к Ферст-Систер публичную школу.
Часть своего отвращения к мальчишкам Джерри изливала на полях книг; здесь же находило отдушину ее презрение к девочкам, которые сходят с ума по мальчикам. Как только тетя Мюриэл любезно делилась со мной очередным женским романом, я бросался читать Джеррины заметки на полях. Сами романы были скучные до отупения. Но рядом с заунывным описанием первого поцелуя героини на полях стояло: «Поцелуй-ка лучше меня! Да у тебя десны полопаются! Я тебя так засосу, что ты обоссышься!»
Героиня очередного романа, самодовольная зануда, ни за что не позволяла своему ухажеру дотронуться до ее груди — и Джерри откликалась на полях: «Я бы твои сиськи стерла в ноль! И хрен ты меня остановишь!»
Что же до книг, которые приносили мама и бабушка из публичной библиотеки, это были (в лучшем случае) приключенческие романы: истории о мореплавателях, обычно не без участия пиратов, или вестерны Зейна Грея; хуже всего были неправдоподобные научно-фантастические романы и столь же невероятные футурологические рассказы.
Разве мама и бабушка Виктория не замечали, как одновременно восхищает и пугает меня жизнь на Земле? Мне ни к чему были дальние галактики и неизвестные планеты. Я слишком мало понимал в настоящем и вечно боялся, что неправильно поймут меня самого; сама мысль о будущем уже была для меня сущим кошмаром.
— Но почему бы Биллу самому не выбирать себе книги? — спросил маму Ричард Эббот. — Билл, тебе же тринадцать, верно? Что тебе интересно?
За исключением дедушки Гарри и неизменно дружелюбного дяди Боба (того, которого обвиняли в пьянстве), никто меня раньше об этом не спрашивал. По-настоящему мне нравились разве что пьесы, которые ставили в театре Ферст-Систер; я мечтал, что когда-нибудь выучу их наизусть слово в слово, как мама. И тогда, воображал я, если она заболеет или попадет в аварию — а в Вермонте автокатастрофы случались то и дело, — я стану суфлером вместо нее.
— Билли! — обратилась ко мне мама со своим фирменным будто бы невинным смехом. — Расскажи Ричарду, что тебе интересно.
— Мне интересно про меня, — ответил я. — Бывают книжки про кого-то вроде меня? — спросил я Ричарда Эббота.
— Билл, ты не поверишь, — сказал Ричард. — Тема взросления, перехода от детства к юности — в общем, есть множество чудесных романов, исследующих эти таинственные земли! Пойдем-ка посмотрим.