— С мисс Фрост ничего не случилось, — повторил я и подумал про себя: как вышло, что я так и не связался с ней за все эти годы? Даже не попытался! Почему я не стал ее разыскивать? Сейчас ей должен быть шестьдесят один год. Я с изумлением осознал, что не видел мисс Фрост, не слышал о ней ни слова уже семнадцать лет. Я даже ни разу не спросил Херма Хойта, не получал ли тот от нее вестей.
Тем морозным вечером в Нью-Йорке, в феврале 1978 года, мне было почти тридцать шесть, и я уже успел понять, что из-за моей бисексуальности женщины всегда будут считать меня ненадежным, но и геи тоже никогда не будут мне полностью доверять — по той же самой причине.
Что бы подумала обо мне мисс Фрост, спросил я себя; и я имел в виду вовсе не свои книги. Что бы она сказала о моих отношениях с мужчинами и женщинами? «Оберегал» ли я кого-нибудь? Для кого я действительно что-то значил? Как так получилось, что мне почти сорок лет, но я никого не люблю так искренне, как люблю Элейн? Как мог я не оправдать ожиданий, которые наверняка возлагала на меня мисс Фрост? Она оберегала меня, но для чего? Неужели она просто отсрочила мои случайные связи? Но если геи чаще — и сознательнее — практиковали случайные связи, чем гетеросексуалы, то бисексуалов зачастую обвиняли в том, что они неразборчивее всех остальных!
Если бы мисс Фрост увидела меня сейчас, кто пришел бы ей на ум? (Если бы она судила не по выбору партнеров, а по общему их числу, не говоря уж о том, какими легкомысленными были мои связи.)
— Киттредж, — ответил я себе вслух. Вот как далеко я забрел — только бы не думать о матери! У меня умерла мама, но я не мог или не позволял себе о ней думать.
— Ох, Билли, Билли, иди сюда. Не надо об этом, — позвала Элейн, протягивая ко мне руки.
В машину Мюриэл врезался пьяный водитель, вылетевший на встречную полосу. Мама и Мюриэл возвращались из Бостона после очередной поездки по магазинам; был субботний вечер, они, наверное, беспечно болтали о всякой ерунде, а тем временем машина, полная пьяных лыжников, спустилась по дороге со Страттон-Маунтин и повернула на юго-восток по автостраде 30. Мама и Мюриэл ехали по этой же трассе на северо-запад; где-то между Бондвиллем и Роусонвиллем машины столкнулись лоб в лоб. В горах снега для лыжников хватало, но асфальт на автостраде в тот день был сух и покрыт коркой дорожной соли; было двадцать градусов ниже нуля, слишком холодно для снега.
Согласно отчету полиции Вермонта, мама и тетя Мюриэл погибли на месте; Мюриэл только недавно стукнуло шестьдесят, а маме исполнилось бы пятьдесят восемь в апреле этого года. Ричарду Эбботу было всего сорок восемь. «Такой молодой, и уже вдовец», как сказал дедушка Гарри. Дядя Боб тоже был слишком молод для вдовца. Он был ровесником мисс Фрост — ему был шестьдесят один год.
Мы с Элейн взяли в аренду машину и вместе поехали в Вермонт. Всю дорогу мы спорили о том, что такого я нашел в Рейчел, тридцатилетней писательнице и преподавателе Колумбийского университета.
— Тебе просто льстит, когда молодые писатели нахваливают твои романы — или ты не замечаешь, как они к тебе клеятся, — начала Элейн. — По крайней мере, после Ларри ты научился опасаться писателей постарше, которые к тебе подлизываются.
— Видимо, я не замечаю, что Рейчел ко мне подлизывается. Но и Ларри никогда ко мне не подлизывался, — ответил я. (Машину вела Элейн; водила она агрессивно и за рулем делалась агрессивнее и в других отношениях.)
— Рейчел к тебе подлизывается, а ты в упор не видишь, — сказала Элейн. Я промолчал, и она добавила: — А если хочешь знать, мне кажется, что у меня сиськи больше.
— Больше, чем…
— Чем у Рейчел!
— Понятно.
Элейн никогда не ревновала меня к любовникам, но ей не нравилось, что я общаюсь с писателями моложе нее — будь то мужчины или женщины.
— Рейчел всегда пишет в настоящем времени: «говорю я, отвечает она, говорит он, думаю я» — ну херня же! — заявила Элейн.
— Да, но…
— И вечно у нее эти деепричастия: «думая, желая, надеясь, удивляясь» — ну полная же херня! — негодовала Элейн.
— Да, я знаю… — начал я.
— Надеюсь, она хотя бы не комментирует свои оргазмы. «Билли! Я кончаю!» — вот уж херня так херня, — сказала Элейн.
— Ну-у нет, не припомню такого, — ответил я.
— Я думаю, она из тех молодых писательниц, что нянчатся со студентами, — сказала Элейн.
У Элейн опыт преподавания был больше; я никогда не спорил с ней ни о преподавании, ни о миссис Киттредж. Дедушка Гарри был ко мне щедр: на каждое Рождество он дарил мне некоторую скромную сумму. Вдобавок я иногда преподавал в колледже на полставки, плюс время от времени меня звали подработать приглашенным писателем — обычно не дольше одного семестра. Не могу сказать, что не получал удовольствия от преподавания, но я не позволял ему посягать на мое рабочее время — в отличие от других моих знакомых писателей, в том числе и Элейн.
— Просто к твоему сведению, Элейн, — в Рейчел мне нравится не только размер груди.
— Искренне на это надеюсь, Билли, — ответила Элейн.
— А ты с кем-нибудь встречаешься? — спросил я старую подругу.
— Ты знаешь того парня, за которого Рейчел едва не вышла замуж? — спросила Элейн.
— Лично не знаю, — ответил я.
— Он ко мне как-то раз подкатывал, — сказала Элейн.
— Вот как.
— Он рассказывал, что однажды Рейчел обосралась прямо в кровати, вот так и сказал, — сообщила Элейн.
— При мне ничего такого пока не случалось, — сказал я. — Но я буду настороже.
После этого мы какое-то время ехали в молчании. Когда мы покинули штат Нью-Йорк и въехали в Вермонт, чуть к западу от Беннигтона, на дороге все чаще стали попадаться сбитые животные; тех, что побольше, оттащили на обочину, но их все равно было видно. Я заметил пару оленей (если говорить о тех, что побольше) и, как обычно, енотов и дикобразов. На севере Новой Англии звери часто гибнут на дорогах.
— Хочешь, я поведу? — спросил я.
— Да, конечно, — тихо ответила Элейн. Она нашла где остановиться, и я уселся за руль. Перед самым Беннингтоном мы снова повернули на север; в лесу теперь было больше снега, а на дороге и обочинах — больше мертвых животных.
Нью-Йорк остался далеко позади. Вдруг Элейн сказала:
— Билли, на самом деле тот парень ко мне не подкатывал — и что Рейчел обосралась в кровати, я тоже выдумала.
— Это нормально, — сказал я. — Мы же писатели. Нам положено выдумывать.
— Но я в самом деле встретила кое-кого, с кем ты учился, — сказала Элейн.
— Кого? Где учился? — спросил я.
— В Вене — я встретила студентку из твоей группы, — сказала Элейн. — Когда вы познакомились, ты еще сказал ей, что пытаешься хранить верность своей девушке в Штатах.
— Некоторым девчонкам я такое говорил, — признался я.
— Я ей сказала, что это я и была той девушкой, которой ты пытался хранить верность, — сказала Элейн.
Мы оба рассмеялись, но затем, внезапно посерьезнев, Элейн спросила:
— Знаешь, что она мне ответила?
— Нет, что? — спросил я.
— Она сказала: «бедняжка!» Честное слово, Билли, — ответила Элейн.
Я и не сомневался. Das Institut был ужасно маленький; все были в курсе, что я трахаюсь с дублершей сопрано, а потом — что я трахаюсь со знаменитым американским поэтом.
— Если бы ты была моей девушкой, тебе я хранил бы верность, Элейн, — по крайней мере честно постарался бы, — сказал я и замолчал. Она плакала на пассажирском сиденье.
— Если бы ты был моим парнем, и я бы честно постаралась, Билли, — сказала наконец Элейн.
Мы ехали на северо-восток, потом свернули от Эзра-Фоллс на запад — рядом с нами, к северу от дороги, текла Фейворит-Ривер. Даже в февральские морозы река никогда не замерзала полностью. Конечно, я думал о том, чтобы завести детей с Элейн, но заговаривать об этом было бесполезно; Элейн не шутила насчет голов младенцев — в ее представлении они были громадными.
Когда мы проехали по Ривер-стрит, мимо здания бывшей публичной библиотеки Ферст-Систер — теперь в нем расположилось городское историческое общество, — Элейн сказала:
— Мы с тобой прогоняли реплики для «Бури» на той латунной кровати лет этак сто назад.
— Да уж, почти двадцать лет прошло, — сказал я. Я думал не о «Буре» и не о прогоне реплик с Элейн. У меня были другие воспоминания о той латунной кровати, но когда я проезжал мимо бывшей библиотеки, мне пришло в голову — спустя каких-нибудь семнадцать лет после того, как оклеветанная библиотекарша покинула город, — что мисс Фрост могла «оберегать» в своем подвале и других подростков.
Но с какими еще подростками могла бы познакомиться в библиотеке мисс Фрост? Я вспомнил, что никогда не видел там детей. Лишь иногда там появлялись старшеклассницы, обреченные на учебу в школе Эзра-Фоллс. Но я никогда не видел мальчиков в городской библиотеке Ферст-Систер — за исключением того вечера, когда туда забрел Том Аткинс в поисках меня.
Всем городским мальчишкам, кроме меня, советовали держаться подальше от публичной библиотеки. Конечно, никакой родитель не пожелал бы своему чаду оказаться в обществе транссексуального борца, заведовавшего библиотекой.
Я вдруг понял, почему так поздно получил библиотечную карточку; никто из моей семьи в жизни не стал бы знакомить меня с мисс Фрост. Это произошло только потому, что Ричард Эббот вызвался отвести меня в библиотеку, а никто в семье не мог возразить Ричарду; его предложение было так внезапно и чистосердечно, что никто из них не нашелся с ответом. Мне удалось познакомиться с мисс Фрост только потому, что Ричард понимал, как абсурдно тринадцатилетнему мальчику в маленьком городке не иметь библиотечной карточки.
— Почти двадцать лет для меня все равно что век, — сказала Элейн.
«Не для меня», — попытался сказать я — и не смог. «Мне кажется, что все это было вчера!» — хотел крикнуть я, но не мог выговорить ни слова.
Увидев, что я плачу, Элейн положила руку мне на бедро.
— Прости, что вспомнила об этой кровати, Билли, — сказала она. (Элейн прекрасно меня знала и понимала, что я плачу не о матери.)