— В такой час? Куда это вы пойдете? — насторожилась бабушка. Дело было после раннего ужина, обычного для учебных дней: еще не стемнело, но сумерки уже сгущались. Вся семья собралась в столовой.
— Ричард ведь может сходить с Биллом в городскую библиотеку, Вики, — сказал дедушка Гарри. Бабушке как будто влепили пощечину; она была до такой степени Викторией (пусть и только в собственной голове), что никто, кроме деда, никогда не называл ее «Вики», и каждый раз это обращение вызывало у нее негодование. — Держу пари, что мисс Фрост не закрывает библиотеку часов до девяти.
— Мисс Фрост, — произнесла бабушка с нескрываемым отвращением.
— Ну-ну, Вики, держи себя в руках, — сказал дед.
— Пойдем, — повторил Ричард Эббот. — Получишь собственную библиотечную карточку — уже неплохо для начала. Потом настанет черед и для книг; думается мне, что скоро они потекут рекой.
— Рекой! — воскликнула мама, словно не веря своим ушам. — Ричард, ты плохо знаешь Билли — он не большой любитель чтения.
— Посмотрим, Золотко, — ответил Ричард и подмигнул мне. Моя влюбленность в него становилась все менее излечимой; если мама уже немножко влюбилась в Ричарда Эббота, то она была в этом не одинока.
Ясно помню тот удивительный вечер — в компании неотразимого Ричарда Эббота даже самая обыкновенная прогулка по Ривер-стрит казалась романтичной. Было тепло и душно, как в летнюю ночь, где-то вдалеке ворчала гроза. Все соседские дети и собаки высыпали играть на задние дворы Ривер-стрит, и колокол на часовой башне академии отбивал время. (Было всего семь часов сентябрьского вечера, и мое детство, как и сказал Ричард, уступало дорогу юности.)
— Билли, а что именно в тебе самом тебя интересует? — спросил Ричард Эббот.
— Мне интересно, почему у меня возникают внезапные, необъяснимые… влюбленности, — сказал я.
— А, влюбленности! Скоро у тебя их будет еще больше, — с воодушевлением сказал Ричард. — Это обычное дело, так и должно быть — и нужно получать от них удовольствие! — прибавил он.
— Иногда я влюбляюсь в кого не следует, — попытался объяснить я.
— Не бывает никаких «следует» или «не следует», — уверил меня Ричард. — Влюбляются же не по собственной воле.
— Вот как, — сказал я. Мне было тринадцать, и я понял только, что влюбленность — нечто еще более страшное, чем я себе представлял.
Забавно вспоминать, что всего через шесть лет, когда мы с Томом отправились в ту летнюю поездку по Европе, которая не совсем удачно началась в Брюгге, сама мысль о влюбленности уже казалась мне невозможной. Тем летом мне было всего девятнадцать, но я был уверен, что никогда не полюблю снова.
Не знаю точно, чего ждал от этого лета бедный Том, но я был еще так неопытен, что вообразил, будто навсегда распростился с влюбленностями, способными причинить мне боль. Я был, по правде сказать, столь удручающе простодушен — как и Том, — что решил, будто теперь у меня есть целая жизнь на восстановление от того незначительного ущерба, который нанесли мне муки любви к мисс Фрост. Я еще не приобрел достаточного опыта, чтобы осознать глубину влияния мисс Фрост; ущерб оказался не таким уж незначительным.
А что касается Тома — я просто решил не таращиться так откровенно на юных горничных и вообще на женщин с маленькой грудью, если таковые встретятся нам с Томом во время поездки.
Я уже понимал, до чего Том обидчив; его ужасно ранили малейшие признаки «пренебрежения», как он это называл, — ему вечно мерещилось, что его не замечают, принимают как должное, а то и откровенно игнорируют. Мне казалось, что я веду себя крайне осторожно и не позволяю себе явно засматриваться на кого-то еще.
Но однажды ночью — дело было в Риме — Том сказал:
— Да лучше бы ты просто пялился на этих проституток. Им нравится, когда на них смотрят, а вот мне, честно говоря, больно знать, что ты думаешь о них — особенно о той высокой, с еле заметными усиками, — но даже не взглянешь в их сторону!
Другой ночью — не помню, где мы остановились, но мы уже легли и я думал, что Том уснул, — он вдруг сказал в темноте:
— Билл, тебе как будто прострелили сердце, но ты не замечаешь ни раны, ни крови. Ты небось и выстрела-то не слышал!
Но я забегаю вперед; увы, это извечная повадка писателя, знающего, чем все кончится. Вернемся лучше к Ричарду Эбботу и нашему походу за моей первой библиотечной карточкой — и к героическим стараниям Ричарда убедить меня, тринадцатилетнего подростка, что влюбленность не признаёт никаких «не следует».
Тем сентябрьским вечером библиотека практически пустовала; как я узнал впоследствии, так бывало почти всегда. (И что еще удивительнее, я никогда не встречал там детей; лишь годы спустя я понял почему.) На неудобном с виду диванчике примостились две пожилые дамы; сидевший в торце длинного стола старик обложился стопками книг, но похоже было, что таким образом он просто забаррикадировался от своих соседок.
Еще были две унылые старшеклассницы, тянувшие лямку в публичной школе Эзра-Фоллс вместе с кузиной Джерри. Наверное, корпели над своим «максимально минимальным», как выражалась Джерри, домашним заданием.
От пыли, скопившейся за годы на бесчисленных переплетах, я чихнул.
— Надеюсь, это не аллергия на книги, — отозвался кто-то. Это были первые обращенные ко мне слова мисс Фрост; я обернулся, увидел ее и потерял дар речи.
— Этому мальчику нужна библиотечная карточка, — сказал Ричард Эббот.
— И кто же у нас «этот мальчик»? — поинтересовалась у него мисс Фрост, не глядя на меня.
— Это Билли Дин — вы ведь знаете Мэри Маршалл Дин, — объяснил Ричард. — Ну вот, а Билл ее сын…
— Ах, боже мой, ну конечно! — воскликнула мисс Фрост. — Так это тот самый мальчик!
В таком маленьком городке, как Ферст-Систер, штат Вермонт, обстоятельства моего появления на свет были известны всем — как и то, что муж моей матери был мужем только номинально. У меня сложилось ощущение, что каждый горожанин знает историю моего отца-связиста. Уильям Фрэнсис Дин сбежал, и все, что осталось от сержанта в Ферст-Систер, — его фамилия с приставкой «младший», прилепившейся в конце. Хоть мисс Фрост и не была со мной знакома до этого сентябрьского вечера 1955 года, она, без сомнения, знала обо мне все.
— Но вы, я так понимаю, не мистер Дин — вы же не его отец? — спросила Ричарда мисс Фрост.
— Нет-нет… — начал было Ричард.
— Я так и подумала, — сказала мисс Фрост. — В таком случае вы… — Она сделала паузу, явно не собираясь договаривать.
— Ричард Эббот, — представился Ричард.
— Новый учитель! — провозгласила мисс Фрост. — Приглашенный в отчаянной надежде на то, что хоть кто-то сможет донести Шекспира до этих мальчишек в академии Фейворит-Ривер.
— Точно, — ответил Ричард, удивленный, что библиотекарше известны такие подробности — его задачей действительно было не только преподавать английский, но и заставить учеников читать и понимать Шекспира. Я был удивлен еще больше; то есть я, конечно, слышал, как Ричард рассказывает дедушке о своем интересе к Шекспиру, но о его просветительской миссии узнал впервые. Выходит, Ричарда Эббота наняли, чтобы вдолбить мальчишкам в голову Шекспира!
— Ну что ж, удачи, — сказала ему мисс Фрост. — Поверю, когда увижу, — добавила она, улыбнувшись мне. — А вы собираетесь ставить что-нибудь из Шекспира? — спросила она Ричарда.
— Я уверен, что это единственный способ заставить их читать и понимать Шекспира, — ответил Ричард. — Им нужно видеть эти пьесы на сцене — а еще лучше самим участвовать в постановках.
— Все эти мальчишки в женских ролях… — раздумчиво произнесла мисс Фрост, покачав головой. — Вот вам и «намеренная приостановка неверия», и все прочее, о чем там говорил Кольридж, — заметила она, все еще улыбаясь мне. (Я вообще-то терпеть не мог, когда мне ерошили волосы, но когда это сделала мисс Фрост, я просто засиял в ответ.) — Это ведь Кольридж, да? — спросила она Ричарда.
— Точно, он самый, — ответил Ричард. Мисс Фрост его явно заворожила, и если бы он совсем недавно не влюбился в мою мать — то кто знает?.. По моему незрелому мнению, мисс Фрост была сногсшибательной красавицей. Одной рукой она ерошила мне волосы, но другая ее ладонь лежала на столе недалеко от рук Ричарда Эббота; увидев, что я смотрю на их руки, она убрала свою ладонь со стола. Я почувствовал, как ее пальцы легко дотронулись до моего плеча.
— И что же тебе хотелось бы прочесть, Уильям? — спросила она. — Ты ведь Уильям, да?
— Да, — взволнованно ответил я. «Уильям» звучало так по-взрослому. Увлечение маминым ухажером меня смущало; влюбленность в статную мисс Фрост показалась мне намного более приемлемой.
Ладони у нее были крупнее, а пальцы длиннее, чем у Ричарда Эббота, и пока они стояли рядом, я обратил внимание, что и бицепсы у нее тоже побольше, и плечи пошире; да и ростом она была выше Ричарда.
Но кое в чем они были схожи. Ричард выглядел очень молодо — он сошел бы за ученика академии Фейворит-Ривер; вероятно, бриться ему приходилось не чаще двух-трех раз в неделю. А у мисс Фрост, несмотря на широкие плечи, сильные руки и (я только теперь заметил) внушительную ширину грудной клетки, была совсем небольшая грудь. Ее грудь была юная, только наливающаяся — или так мне показалось; впрочем, мне ведь было тринадцать, и я лишь недавно начал обращать внимание на женские груди.
У кузины Джерри грудь была побольше. Даже у четырнадцатилетней Лоры Гордон, слишком фигуристой, чтобы играть Хедвиг в «Дикой утке», была более «заметная» грудь (по выражению наблюдательной тети Мюриэл), чем у импозантной во всех прочих отношениях мисс Фрост.
Я потрясенно молчал — но мисс Фрост (очень терпеливо) повторила вопрос.
— Уильям? Полагаю, тебя интересует чтение, но не мог бы ты сообщить, какая литература тебе нравится — художественная или нет, и какие темы ты предпочитаешь? — спросила мисс Фрост. — Я видела этого мальчика в нашем театре! — неожиданно сообщила она Ричарду. — Я заметила тебя за кулисами, Уильям, — похоже, ты очень наблюдателен.