— Раньше ты не был таким напористым, Том, — сказал я, не сводя глаз с Питера; мальчик нежно прижимал кислородную маску к ставшему неузнаваемым лицу своего отца.
— В каком смысле напористым? — спросил меня Питер; его отец рассмеялся. Том сразу закашлялся и начал хватать ртом воздух, но, несомненно, это был смех.
— Я хочу сказать, что твой отец владеет ситуацией — он сохраняет уверенность в таком положении, в котором большинство людей ее лишились бы, — сказал я мальчику. (Я не мог поверить, что говорю о Томе Аткинсе, но в тот момент это была правда.)
— Так получше? — спросил Питер отца. Том старался вдохнуть кислород; мне показалось, что ему приходится слишком тяжело трудиться ради слабого облегчения, но в ответ на вопрос сына он кивнул — не спуская при этом глаз с меня.
— По-моему, кислород не помогает, — снова сказал Питер Аткинс; теперь мальчик рассматривал меня пристальнее, чем раньше. Я заметил, как Аткинс медленно двинул рукой и легонько толкнул сына локтем.
— Кстати… — начал парнишка, как будто это только что пришло ему в голову, как будто отец не говорил ему заранее что-нибудь вроде: «Когда приедет мой старый друг Билл, не забудь его спросить о том лете, которое мы с ним провели в Европе». — Кстати, — начал он снова, — я так понял, что вы с папой путешествовали по всей Европе. Ну… и как вам понравилось?
Я знал, что разрыдаюсь, если брошу хотя бы один взгляд на Тома Аткинса — тот опять рассмеялся и тут же снова закашлялся и начал хватать ртом воздух, — так что я продолжал смотреть на рыжеволосую копию Тома, на его любимого пятнадцатилетнего сына, и заговорил, будто следуя тому же сценарию:
— Ну, для начала, я взял с собой одну книгу, но твой папа требовал, чтобы я читал ее только вслух.
— Всю книгу вслух?! — недоверчиво воскликнул Питер.
— Да. Нам было по девятнадцать лет, но он заставил меня прочесть ему весь роман целиком. И твой папа просто ненавидел эту книгу: понимаешь, он ревновал меня к героине; он не хотел ни на минуту оставлять меня с ней наедине, — объяснил я Питеру. Мальчик восторженно внимал. (Я понял, что происходит, — это было прослушивание.)
Видимо, кислород все-таки немного действовал — или Тому так казалось, — поскольку теперь Аткинс лежал с закрытыми глазами и улыбался. Это была почти та же дурацкая улыбка, которую я помнил, если не обращать внимания на пятна Candida.
— Как можно ревновать к женщине из книжки? — спросил меня Питер Аткинс. — Это ведь не по-настоящему — это выдуманная история, да?
— Точно, — сказал я Питеру. — И это история о несчастной женщине. Она все время была несчастна, а в конце отравилась и умерла. Но твой папа ненавидел даже ноги этой женщины!
— Даже ноги! — воскликнул мальчик со смехом.
— Питер! — услышали мы голос его матери. — Иди сюда, дай отцу отдохнуть!
Как выяснилось, мое прослушивание было обречено с самого начала.
«Все было спланировано — они все отрепетировали. Ты ведь понимаешь, правда, Билли?» — спросила Элейн, уже когда мы ехали обратно.
«Теперь понимаю», — сказал я. (Но тогда я этого не понимал.)
Питер вышел из комнаты, не успел я толком начать! Я мог бы еще многое порассказать о том лете, которое мы с Томом Аткинсом провели в Европе, но юный Питер уже исчез. Я думал, что бедный Том заснул, но он стянул со рта и носа кислородную маску и — все еще не открывая глаз — нашел мое запястье и схватился за него холодной рукой. (Сначала мне показалось, что это старый пес ткнулся в меня носом.) Теперь Том Аткинс не улыбался; должно быть, он почувствовал, что мы остались одни. Думаю, Том тоже знал, что кислород не помогает; думаю, он знал, что кислород ему не поможет уже никогда. Его лицо было влажным от слез.
— Билл, там правда вечная тьма? — спросил Аткинс. — Там правда ждет чудовищное лицо?
— Нет, Том, нет, — попытался убедить его я. — Там или просто тьма — без чудовищ, вообще без ничего, — или свет, самый прекрасный во вселенной, и множество всяких чудес.
— Так или иначе, никаких чудовищ — верно, Билл? — спросил бедный Том.
— Совершенно верно, Том, — никаких чудовищ при любом раскладе.
Я чувствовал, что кто-то стоит позади меня, в дверном проеме. Это оказался Питер; он вернулся — и я не знал, как давно он там стоит и что он слышал.
— Чудовищное лицо и вечная тьма — это из той же книги? — спросил мальчик. — Это тоже выдумка?
— Ха! — воскликнул Аткинс. — Хороший вопрос, Питер. Что ты на это ответишь, Билл?
Затем он начал кашлять и еще яростнее хватать ртом воздух; мальчик бросился к отцу и помог ему прижать к лицу маску, но от кислорода не было проку. Легкие Аткинса не работали как следует — он просто не мог вдохнуть достаточно воздуха.
— Это какое-то испытание, Том? — спросил я старого друга. — Что тебе от меня нужно?
Питер Аткинс молча стоял и смотрел на нас. Он помог отцу стянуть маску со рта.
— Когда умираешь, Билл, все превращается в испытание. Вот увидишь, — сказал Том; с помощью сына Аткинс начал снова надевать маску, но неожиданно прервал это бессмысленное занятие.
— Это выдумка, Питер, — сказал я мальчику. — И та несчастная женщина, которая отравилась, — даже ее ноги выдуманы. Это все ненастоящее — и чудовищное лицо во тьме тоже. Все это фантазия, — сказал я.
— Но с нами-то все на самом деле? — спросил мальчик. — Мама и папа умирают, и это не выдумка, да?
— Да, — ответил я. — Ты всегда сможешь со мной связаться, Питер, — вдруг сказал я. — Я буду рядом, если понадоблюсь, обещаю.
— Ну вот! — воскликнул Питер, обращаясь не ко мне, а к отцу. — Он это сказал! Теперь ты доволен? А вот я — нет! — выкрикнул он.
— Питер! — позвала его мать. — Дай отцу отдохнуть! Питер!
— Иду! — крикнул мальчик и выбежал из комнаты.
Том Аткинс снова закрыл глаза.
— Дай знать, когда мы останемся одни, Билл, — выдохнул он, отведя кислородную маску от лица; но было заметно, что — какое бы слабое облегчение ни давал ему кислород — ему не терпится снова вернуть ее на место.
— Мы одни, — сказал я.
— Я его видел, — хрипло прошептал Том. — Он совсем не то, что мы думали, — он больше похож на нас, чем мы могли себе представить. Билл, он прекрасен!
— Кто прекрасен, Том? Кто похож на нас? — спросил я, но я уже чувствовал, что он сменил тему разговора; лишь об одном человеке мы с Томом всегда говорили втайне и со страхом, с любовью и ненавистью.
— Ты знаешь, о ком я, Билл, — я его видел, — прошептал Аткинс.
— Киттредж? — прошептал я в ответ.
Аткинс закрыл рот и нос кислородной маской; он кивал, но видно было, что ему больно двигать головой, и даже просто дыхание стоило ему мучительных усилий.
— Киттредж что, гей? — спросил я Тома Аткинса, но он зашелся в долгом приступе кашля, а затем принялся попеременно кивать и мотать головой. С моей помощью Аткинс ненадолго приподнял маску с лица.
— Киттредж выглядит в точности как его мать! — выдохнул Аткинс; затем он снова притянул маску ко рту и начал издавать жуткие сосущие звуки. Я решил оставить его в покое: он и так переволновался. Аткинс снова закрыл глаза, хотя на его лице застыла скорее гримаса, чем улыбка, и тут я услышал, как меня зовет Элейн.
Я обнаружил ее на кухне вместе с миссис Аткинс и детьми.
— Не надо бы ему дышать кислородом, когда никто за ним не присматривает — по крайней мере, надолго его нельзя так оставлять, — сказала Сью Аткинс, увидев меня.
— Нет, мам, Чарльз говорит не совсем так, — поправил ее Питер. — Нужно просто время от времени проверять баллон.
— Бога ради, Питер, прекрати меня поправлять, пожалуйста! — прикрикнула миссис Аткинс; на этом воздух у нее кончился. — Может, этот старый баллон вообще пустой. На самом деле кислород ему не помогает! — Она снова сильно закашлялась.
— Чарльз не должен оставлять баллон пустым! — вознегодовал мальчик. — Папа не знает, что от кислорода никакой пользы, — и иногда он думает, будто ему становится легче.
— Ненавижу Чарльза, — сказала девочка, Эмили.
— Не надо ненавидеть Чарльза, Эмили, — нам без него не справиться, — сказала Сью Аткинс, стараясь отдышаться.
Я посмотрел на Элейн; я был совершенно растерян. К моему удивлению, Эмили сидела рядом с Элейн на диванчике лицом к выключенному кухонному телевизору; девочка свернулась под боком у Элейн, а та обнимала ее за плечи.
— Том верит в ваш характер, Билл, — сказала миссис Аткинс (как будто они часами обсуждали мой характер). — Том не видел вас двадцать лет, но считает, что по вашим романам может судить о вашем характере.
— Но ведь роман — это просто выдумка, там все не по-настоящему, да? — спросил меня Питер.
— Питер, перестань, пожалуйста, — устало сказала Сью Аткинс, все еще стараясь сдержать не такой уж безобидный кашель.
— Все верно, Питер, — сказал я.
— Все это время я думала, что Том встречается с ним, — сказала Сью Аткинс, обращаясь к Элейн, и указала на меня. — Но, видимо, Том встречался с тем другим, по которому вы все с ума сходили.
— Вряд ли, — сказал я миссис Аткинс. — Том сказал мне, что «видел» его, а не «встречался» с ним. Тут есть разница.
— Ну мне-то откуда знать. Я всего лишь его жена, — сказала Сью Аткинс.
— Ты о Киттредже, Билли? Она ведь о нем говорит? — спросила меня Элейн.
— Да, так его зовут — Киттредж. Кажется, Том был в него влюблен — похоже, вы все были в него влюблены, — сказала миссис Аткинс. Ее немного лихорадило, или, может, она была под действием каких-то лекарств — я не мог сказать. Я знал, что от «Бактрима» у бедного Тома появилась сыпь, но не знал, где именно. Я лишь смутно представлял себе, какие еще побочные эффекты могут быть у «Бактрима». Я знал только, что у Сью Аткинс пневмоцистная пневмония, так что, вероятно, она принимает «Бактрим», и у нее точно была температура. Казалось, она не совсем понимает, что ее дети, Эмили и Питер, сидят тут же с нами на кухне.
— Эй, спокойно, это я! — донесся из прихожей мужской голос. Девочка, Эмили, закричала — но не высвободилась из-под руки Элейн.