клик, но тем не менее на эти слова Ларри отзывался всегда.
— Не надо, — тихо сказал я ему через стол. Если Ларри старался сдержаться и ничего не брякнуть, по нему было сразу заметно: он начинал пучить глаза и раздувать ноздри.
Но теперь непонимание настигло корейских девочек.
— Что-что? — спросила Дон Хи.
— Она ненавидит, потом любит свое что? — спросила Су Мин.
Настала очередь Фуми хихикать; недоразумение с павлином осталось позади — японский парнишка явно знал, что такое вагина.
— Ну, понимаете, вагину, — тихо сказала Элейн корейским девочкам, но Су Мин и Дон Хи явно никогда не слышали этого слова, и никто за столом не знал, как перевести его на корейский.
— Боже — ну откуда появляются дети, — попыталась объяснить миссис Хедли, но резко замолчала (вероятно, вспомнив про аборты Элейн).
— Это где все происходит, ну, понимаете, внизу, — сказала девочкам Элейн, но не сделала никакого жеста на слове «внизу», не указала рукой на конкретное место.
— Ну уж прошу покорно — далеко не все происходит именно там, — с улыбкой сказал Ларри; я видел, что он только раскочегаривается.
— Ох, простите, я слишком много выпила и забыла, что здесь молодые люди! — выпалила Хелена.
— Не волнуйся, милая, — сказал дядя Боб новой девушке Джерри; Бобу явно нравилась Хелена, совсем не похожая ни на кого из длинного списка предыдущих Джерриных подружек. — Эти дети из другой страны, другой культуры; в Корее, может, и вовсе не принято о таком разговаривать, — запинаясь, объяснил Ракетка.
— Да едрить! — взорвалась Джерри. — Попробуйте уже другое ебучее слово!
Она повернулась к Су Мин и Дон Хи, все еще пребывающим в неведении относительно значения таинственного слова.
— Киска, дырка, скважина, гильза, щель — пизда, господи ты боже мой! — крикнула Джерри; от последнего слова Элейн и даже Ларри поморщились.
— Джерри, прошу тебя — они уже поняли, — сказал дядя Боб.
И правда, корейские девочки побелели как полотно; японский мальчик в целом держался, хотя «скважина» и «гильза» стали неожиданностью и для него.
— Есть где-нибудь в доме фотография? Может, опять посмотрим в энциклопедии? — язвительно спросил Ларри.
— А, Билл, чтоб не забыть! — вмешался Ричард Эббот (в попытке тактично перевести разговор с темы влагалищ). — Что там насчет Моссберга?
— Чего?! — испугался Фуми; если «скважина» и «гильза» в качестве обозначения вагины привели его в замешательство, то уж слова «Моссберг» японец и вовсе никогда не слышал.
— А что насчет нее?
— Продать ее вместе с мебелью, Билл? Тебе же не нужна эта старая винтовка, да?
— Винтовку я придержу, Ричард, — сказал я. — И патроны тоже — если я когда-нибудь соберусь здесь жить, ружье на вредителей может пригодиться.
— Ты же в городе, Билли, — заметил дядя Боб. — В городе стрелять не полагается, даже по вредителям.
— Дедушка Гарри любил это ружье, — сказал я.
— Платья своей жены он тоже любил, — сказала Элейн. — Их тоже думаешь оставить?
— Не представляю тебя в роли охотника на оленей, Билл, — сказал Ричард Эббот. — Даже если ты действительно решишь здесь поселиться.
Но я хотел оставить у себя винтовку — и это было очевидно всем.
— На что тебе ружье, Билл? — спросил Ларри.
— Билли, я знаю, что ты не против секретов как таковых, — сказала Элейн. — У тебя просто не очень-то получается хранить секреты.
Элейн редко что-то от меня скрывала, но свои немногие секреты она хранить умела; я же ничего не мог удержать в тайне, даже если очень старался.
Конечно, Элейн поняла, зачем я хочу оставить винтовку. Ларри тоже догадался; он смотрел на меня обиженно, как будто молчаливо упрекал: «Как ты мог замышлять, что не позволишь мне позаботиться о тебе — как это ты умрешь не у меня на руках, если соберешься умирать? Как ты мог хотя бы подумать о том, чтобы сбежать и застрелиться, если заболеешь?» (Все это я прочел во взгляде Ларри.)
Элейн смотрела на меня так же укоризненно, как и Ларри.
— Как скажешь, Билл, — сказал Ричард Эббот; он тоже выглядел обиженным — даже миссис Хедли, казалось, была во мне разочарована.
Только Джерри и Хелена перестали обращать на нас внимание; они трогали друг друга под столом. Видимо, обсуждение вагин отвлекло их от завершения нашего праздничного ужина. Корейские девочки снова перешептывались на своем языке; Фуми строчил что-то в блокноте размером не больше ладони. (По всей видимости, записывал слово «Моссберг», чтобы потом блеснуть им в мужском общежитии — к примеру, невзначай заметить: «Хотел бы я подобраться к ее Моссбергу»).
— Не надо, — в свою очередь тихо сказал мне Ларри.
— Билли, ты бы сходил повидать Херма Хойта, раз приехал, — сказал дядя Боб — как я сперва подумал, чтобы наконец-то сменить тему. — Ему надо с тобой переговорить.
— О чем? — спросил я Боба с плохо разыгранным безразличием, но Ракетка был занят; он наливал себе очередное пиво.
Роберту Фримонту, моему дяде Бобу, было шестьдесят восемь лет. В следующем году он должен был уйти на пенсию, но он сказал мне, что собирается продолжать работу в отделе по делам выпускников на добровольной основе и, среди прочего, будет и дальше писать в журнал для выпускников «Вестник Ривер». Что бы кто ни говорил о «Воплях о помощи из отдела „Куда вы подевались?“», по крайней мере, рвение дяди Боба в выслеживании самых неуловимых выпускников академии принесло ему популярность среди служащих отдела.
— О чем со мной хочет поговорить тренер Хойт? — предпринял я вторую попытку.
— Наверное, лучше тебе самому его спросить, — сказал неизменно добродушный Ракетка. — Ты же знаешь Херма: если дело касается его борцов, он умеет держать язык за зубами.
— Понял.
Кажется, мы не очень удачно сменили тему, подумал я.
В другом месте и в более поздние годы Заведение, предлагавшее «уход и заботу о пожилых», вероятно, носило бы название «Сосны» или (в Вермонте) «Клены». Но не забывайте, что оно было задумано и построено Гарри Маршаллом и Нильсом Боркманом; по иронии судьбы, ни один из них в нем не умер.
Кто-то, однако, таки умер в Заведении в тот самый день, когда я пошел навестить Херма Хойта, на выходных после Дня благодарения. На парковке возле здания стояла каталка с завернутым в простыню телом, а рядом несла караул суровая пожилая медсестра.
— Вы не тот, кого я жду, — сказала она.
— Простите, — ответил я.
— Еще и снег вот-вот пойдет, — сказала пожилая медсестра. — И придется закатить его обратно внутрь.
Я попытался перевести тему с покойника к цели моего визита, но — Ферст-Систер все же маленький городок — сестра была уже в курсе, к кому я пришел.
— Тренер вас ждет, — сказала она. Объяснив, как найти комнату Херма, она прибавила: — Вы не очень-то похожи на борца.
Когда я сообщил, кто я такой, она сказала:
— О, я знала вашу тетю и мать — и дедушку, разумеется.
— Разумеется, — сказал я.
— Вы писатель, — добавила она, не сводя глаз с кончика своей сигареты. Я понял, что она выкатила тело наружу, потому что ей захотелось курить.
В тот год мне исполнилось сорок два; я прикинул, что медсестра по меньшей мере ровесница тети Мюриэл — то есть ей около семидесяти. Я признался, что я тот самый «писатель», но, прежде чем я вошел внутрь, она спросила:
— Вы учились в Фейворит-Ривер, да?
— Да, окончил в шестьдесят первом, — сказал я. Теперь она смотрела на меня с любопытством; конечно, она слышала обо мне и мисс Фрост — все старожилы Ферст-Систер знали эту историю.
— Тогда этого вы, наверное, знаете, — сказала старая медсестра; она провела рукой над телом, привязанным к каталке, но не коснулась его. — Думается мне, он ждет не только здесь! — сказала она, выдыхая внушительный клуб сигаретного дыма. Она была в лыжной куртке и старой лыжной шапочке, но без перчаток — в них неудобно держать сигарету. Начинался снегопад — с неба уже сыпались редкие хлопья, но пока их было слишком мало, чтобы припорошить тело на каталке.
— Он ждет этого придурка из похоронного бюро здесь и одновременно ждет в этом, как его там! — объявила медсестра.
— Вы имеете в виду чистилище? — спросил я.
— Точно! Кстати, что это вообще такое? — спросила она. — Это ведь вы у нас писатель.
— Но я не верю ни в чистилище, ни во все прочее, — сказал я.
— Я вас и не прошу в него верить, — сказала она. — Я спрашиваю, что это такое.
— Переходное состояние после смерти… — начал я, но она меня перебила:
— Это вроде как всемогущий Господь решает, послать этого типа в Подземный мир или Туда, Наверх — кажется, что-то в этом духе?
— Вроде того, — сказал я. Я с трудом припоминал, для чего именно предназначалось чистилище — кажется, для какого-то искупительного очищения. Душа в этом вышеупомянутом переходном состоянии после смерти должна что-то искупить, вспомнил я, но вслух не сказал.
— Кто это? — спросил я медсестру; повторяя ее жест, я провел рукой над телом на каталке. Она поглядела на меня, прищурившись; быть может, виной тому был дым.
— Доктор Харлоу — помните такого? Вряд ли Всевышнему придется долго размышлять насчет него! — сказала она.
Я молча улыбнулся в ответ и оставил ее на парковке дожидаться катафалка. Я не верил, что доктору Харлоу удастся искупить все свои грехи; я считал, что он уже в преисподней, где ему самое место. Я надеялся, что Там, Наверху не найдется местечка для доктора Харлоу, твердолобого борца с «недомоганиями».
Херм Хойт рассказал мне, что после выхода на пенсию доктор Харлоу переехал во Флориду. Но когда он заболел — у него нашли рак простаты, и оказалось, что он, как часто бывает, дал метастазы в кости, — доктор Харлоу попросил перевезти его обратно в Ферст-Систер. Он хотел провести свои последние дни в Заведении.
— Не могу понять почему, Билли, — сказал тренер Хойт. — Его тут никто никогда не любил.
(Доктор Харлоу умер в семьдесят девять лет; когда я последний раз видел лысого совоеба, ему было пятьдесят с чем-то.)