Так что дядя Боб позвонил мне из своего отдела по делам выпускников уже в старый дом дедушки Гарри.
— Понимаешь, Билли, Большой Ал… — сказал Боб. — Такой некролог я не могу разместить в «Вестнике Ривер» без редактуры, но тебе расскажу полную версию.
Стоял февраль 1990 года — холоднее ведьминой сиськи, как говорят у нас в Вермонте.
Мисс Фрост была ровесницей Ракетки; она умерла от травм, полученных в драке в баре, — ей было семьдесят три. Большинство ударов пришлись по голове, рассказал дядя Боб. Она подралась в баре с компанией летчиков с воздушной базы Пиз, расположенной в Ньюингтоне, Нью-Хэмпшир. Случилось это в Довере или, может, в Портсмуте — дядя Боб точно не знал.
— «Компания» — это сколько, Боб? — спросил я.
— Ну смотри, там был один пилот первого класса, один рядовой и еще двое, которых назвали просто летчиками, — больше ничего не могу тебе сказать, — сказал дядя Боб.
— Молодые парни?! Четверо?! Их было четверо, Боб?
— Да, четверо. Думаю, довольно молодые, раз они еще в армии. Но это только мои догадки, — сказал дядя Боб.
Вероятно, мисс Фрост получила травмы головы после того, как этим четверым наконец удалось ее уложить; наверное, двое или трое ее держали, пока четвертый бил ее ногами по голове.
Все четверо попали в больницу, сообщил Боб; у двоих травмы оценивались как «серьезные». Но ни одному из летчиков не предъявили обвинения; тогда база Пиз все еще была базой стратегического воздушного командования. По словам дяди Боба, армия сама занималась своими «взысканиями», но Боб признался, что на самом деле не совсем понимает, как работают «все эти юридические дела», если дело касается военных. Имена этих четверых так и не обнародовали, и совершенно непонятно было, с чего эти молодые мужчины затеяли драку с семидесятитрехлетней женщиной — считали они ее за женщину или нет.
Мы с дядей Бобом предположили, что у мисс Фрост когда-то была связь — или, может, просто свидание — с одним или несколькими из них. Может быть, как предсказал когда-то Херм Хойт, кому-то из них межбедренный секс пришелся не по вкусу; может быть, ему этого показалось маловато. А может быть, учитывая, какими молодыми были эти летчики, они знали мисс Фрост только по ее «репутации»; их могло спровоцировать всего лишь то, что она не была, по их мнению, «настоящей» женщиной, — и только. (Или же они просто были ебучими гомофобами — дело могло быть только и единственно в этом.)
Что бы ни привело к ссоре, ясно было — как и предрекал Херм Хойт, — что Большой Ал ни за что не уклонился бы от боя.
— Мне очень жаль, Билли, — сказал дядя Боб. — Но хорошо, что Херм Хойт до этого не дожил.
Трудно было с ним не согласиться. Тем же вечером я позвонил Элейн в Нью-Йорк. У нее была отдельная маленькая квартирка в Челси, немного к северо-западу от Вест-Виллидж и к северу от района Митпэкинг. Я рассказал Элейн о мисс Фрост и попросил ее спеть мне песню Мендельсона — ту, что она пообещала спеть мне, ту, что она пела Ларри.
— Обещаю не умирать в твою смену, Элейн. Тебе не придется петь мне эту песню. Но сейчас мне очень нужно ее послушать.
Элейн объяснила, что это отрывок из «Илии» — самой длинной вещи Мендельсона. Ближе к концу оратории, когда появляется Бог (детский голос) и ангелы поют благословения Илии, он исполняет свою последнюю арию — «И горы разойдутся». Ее-то Элейн и спела; ее альт звучал громко и сильно, даже по телефону, и я простился с мисс Фрост под ту же песню, что слушал, прощаясь с Ларри. Мисс Фрост была для меня потеряна почти тридцать лет, но той ночью я узнал, что потерял ее навсегда, и что бы там ни написал о ней дядя Боб в «Вестнике Ривер», этого все равно будет мало.
«Печальные вести для выпуска тридцать пятого года! Ал Фрост, род. в Ферст-Систер, Вермонт, 1917; капитан борцовской команды, 1935 (без поражений); ум. — Довер или Портсмут, Нью-Хэмпшир, 1990».
— И все?! — спросил я дядю Боба.
— Черт, Билли, а что еще я могу написать в журнале для выпускников? — сказал Ракетка.
Когда Ричард и Марта распродавали старую мебель из дома дедушки Гарри, они обнаружили под диваном в гостиной тринадцать пивных бутылок — все они остались от дяди Боба. (Зуб даю, с той самой «вечеринки» памяти тети Мюриэл и моей матери.)
— Ай да Боб! — сказал я миссис Хедли и Ричарду.
Конечно, Ракетка был прав. Что вообще можно написать в сраном журнале для выпускников о транссексуальном борце, погибшем в кабацкой драке? Немногое.
Прошла еще пара лет — я постепенно привыкал к жизни в Вермонте, — и вдруг однажды поздно вечером мне позвонила Эл. Я не сразу узнал ее голос; кажется, она была пьяна.
— Помнишь ту твою подругу — вроде меня, только постарше? — спросила Эл.
— Донну, — сказал я после паузы.
— Точно, Донну, — сказала Эл. — Ну вот, теперь она больна — как я слышала.
— Спасибо, что сказала, — ответил я, но Эл уже повесила трубку. Было слишком поздно, чтобы звонить в Торонто; так что я просто лег спать. Вроде бы это был 1992-й или 1993 год; может, даже начало 1994-го. (После переезда в Вермонт я уже не столь внимательно следил за временем.)
В Торонто у меня были друзья; я навел справки. Мне рассказали, что там есть великолепный хоспис — все мои знакомые расписывали его как чудесное место, с поправкой на обстоятельства. Назывался он Кейси-Хаус; совсем недавно кто-то говорил мне, что он все еще существует.
Заведующий уходом за пациентами в Кейси-Хаусе был парень что надо, звали его, кажется, Джон, если память меня не обманывает, и вроде бы у него была ирландская фамилия. С тех пор как я переехал в Ферст-Систер, я начал замечать, что не очень хорошо запоминаю имена. К тому же, в каком бы точно году я ни узнал о болезни Донны, мне было уже пятьдесят или слегка за пятьдесят. (И забывал я не только имена.)
Джон сообщил, что Донна поступила в хоспис несколько месяцев назад. Но медсестрам и прочему персоналу Кейси-Хауса Донна была известна как Дон.
— У эстрогена есть побочные эффекты — в частности, он может вредно влиять на печень, — объяснил мне Джон. Кроме того, эстрогены иногда вызывают разновидность гепатита, поскольку из-за них застаивается желчь. «Зуд, характерный для этого состояния, просто выводил Дона из себя», — сказал Джон. Донна сама попросила всех называть ее Доном; после того как она прекратила принимать эстрогены, у нее снова начала расти борода.
Мне показалось ужасно несправедливым, что Донна, так упорно старавшаяся стать женщиной, не просто умирает от СПИДа, но и вынуждена вернуться в свое прежнее мужское тело.
Вдобавок у Донны была цитомегаловирусная инфекция.
— В его случае слепота может быть и к лучшему, — сказал Джон. Он имел в виду, что Донна была избавлена от зрелища своей щетины; но, конечно, она все равно ее чувствовала — несмотря на то, что медсестра брила ее каждый день.
— Я просто хочу вас подготовить, — сказал мне Джон. — Будьте внимательны. Не называйте его Донной. Просто постарайтесь, чтобы у вас случайно не вырвалось это имя.
Я заметил, что даже в телефонном разговоре Джон использовал только слова «он» и «его», говоря о «Доне». Он ни разу не сказал «она», «ее» или «Донна».
Подготовленный таким образом, я приехал на Хантли-стрит, небольшую улочку в центре Торонто. (Для тех, кто знаком с городом: это между Черч-стрит и Шербурн-стрит.) Сам Кейси-Хаус походил на дом большого семейства; атмосфера была предельно теплая и дружелюбная, но справляться с пролежнями и мышечной дистрофией можно лишь до какого-то предела — как и с постоянным запахом сильной диареи, как ни старайся его замаскировать. В комнате Донны стоял почти приятный аромат лаванды. (То ли освежитель воздуха, то ли ароматизированный дезинфектант — не самый мой любимый запах.) Кажется, я задержал дыхание.
— Это ты, Билли? — спросила Донна; бельма закрывали ей глаза, но слышала она хорошо. Наверняка она слышала и как я задержал дыхание. Конечно, ей сообщили, что я приду, и сестра недавно ее побрила; мужской запах крема для бритья или, может, геля после бритья был мне непривычен. Но, целуя ее, я ощутил шероховатость — чего ни разу не случалось, когда мы занимались любовью, — и на ее чисто выбритом лице все же проступал контур бороды. Донна принимала «Кумадин»; я заметил таблетки на прикроватном столике.
Я был впечатлен работой медсестер в Кейси-Хаусе; они делали все возможное для удобства Донны, в том числе (разумеется) давали ей обезболивающее. Джон объяснил мне тонкости сублингвального приема морфина в сравнении с раствором морфина и фентаниловым пластырем, но я слушал не очень внимательно. Еще он сообщил, что Дон использует особый крем, который вроде бы помогает от зуда, хотя и содержит «большое количество стероидов».
Короче говоря, я убедился, что в Кейси-Хаусе Донна в хороших и заботливых руках — несмотря на то, что ослепла и умирает мужчиной. Пока я сидел у Донны, к ней пришли две ее торонтские подруги, ну очень убедительные транссексуалки, явно намеренные прожить свою жизнь женщинами. Когда Донна нас знакомила, у меня возникло сильное ощущение, что она заранее предупредила их о моем визите; может, Донна даже попросила их зайти, когда я буду у нее. Возможно, Донна хотела показать мне, что нашла «свой народ» и была счастлива в Торонто.
Обе транссексуалки держались очень дружелюбно — одна даже со мной флиртовала, но явно для виду.
— Ах, ты и есть тот писатель! Мы о тебе наслышаны! — сказала та, что была поразговорчивей, но без намека на флирт.
— Ах да, бисексуал, точно? — подхватила та, что со мной заигрывала. (Конечно, она просто притворялась. Весь флирт разыгрывался, чтобы позабавить Донну; Донна всегда любила флиртовать.)
— Ты с ней поосторожнее, Билли, — сказала Донна, и все трое рассмеялись.
Вспоминая Аткинса, вспоминая Делакорта, вспоминая Ларри, не говоря уж о тех летчиках, что убили мисс Фрост, — могу сказать, что это был не самый тяжелый визит. В какой-то момент Донна даже сказала своей флиртующей подруге:
— Знаешь, Лорна, вот Билли никогда не жаловался на то, что у меня слишком большой член. Тебе он нравился, правда, Билли? — спросила меня Донна.