— Вот мудила — черт бы его подрал! — заорала Элейн, когда я рассказал ей о смерти Киттреджа. Она была в ярости — как будто Киттреджу удалось каким-то образом улизнуть от нее. Она и слышать не хотела этот бред про «естественные причины» и тем более ничего не хотела знать о его жене.
— Ему так просто не отвертеться! — разрыдалась Элейн.
— Элейн, он умер. Ни от чего он не отвертелся, — сказал я, но Элейн все плакала и плакала.
К сожалению, это был один из тех вечеров, когда Аманда не дежурила по общежитию; она осталась у меня, и мне пришлось рассказать ей и о Киттредже, и об Элейн, и обо всем остальном.
Что и говорить, в этой истории было намного больше бисексуального, и гомосексуального, и «трансгендерного» (как сказала бы Аманда), чем она себе представляла, хотя Аманда не уставала повторять, как «обожает» мои романы, в которых, без сомнения, столкнулась с целым миром сексуальных «различий» (как сказал бы Ричард).
Конечно, я сам виноват, что ничего не рассказал Аманде об этих чертовых призраках в доме на Ривер-стрит; но их видели только другие — меня самого они никогда не беспокоили! Посреди ночи Аманда встала в туалет — и я проснулся от ее воплей. В ванной комнате стояла совершенно новая ванна — не та самая, в которой застрелился мой дед, — но когда Аманда наконец достаточно успокоилась, чтобы поведать мне о случившемся, выяснилось, что, сидя на унитазе, она увидела в этой новой ванне не кого иного, как дедушку Гарри.
— Я села пописать, гляжу — а он свернулся в ванне, как маленький мальчик, — и улыбается мне! — объяснила Аманда, все еще всхлипывая.
— Прости, что так вышло, — сказал я.
— Но никакой это был не маленький мальчик! — простонала Аманда.
— Нет-нет, это был мой дедушка, — попытался успокоить ее я. Ох уж этот Гарри — никак не мог устоять перед новыми зрителями, даже в виде призрака! (Даже в виде мужчины!)
— Сначала я не заметила винтовку — но он хотел, чтобы я ее увидела, Билли. Он показал мне ружье, а потом выстрелил себе в голову — его голова разлетелась во все стороны! — причитала Аманда.
Разумеется, мне пришлось кое-что объяснить: я вынужден был рассказать ей все о дедушке Гарри. Мы не спали всю ночь. Утром Аманда отказалась идти в уборную одна — даже в любую другую ванную комнату, как я ей предложил. Я все понимал; я проявил предельную чуткость. Сам я в жизни не видел ни одного сраного призрака — наверняка это очень страшно.
Последней соломинкой, как я потом объяснил миссис Хедли и Ричарду, видимо, стало то, что с утра Аманда была несколько на взводе — в конце концов, нервы у нее были не очень и вдобавок она не выспалась как следует — и случайно открыла дверь стенного шкафа в спальне, решив, что это дверь в коридор. И обнаружила там винтовку Моссберга, принадлежавшую дедушке Гарри; я поставил старый карабин к себе в шкаф, прислонив к стенке.
Аманда вопила долго — боже, мне казалось, она никогда не замолчит.
— Ты держишь у себя то самое ружье! Прямо в спальне! Как вообще можно держать в доме ружье, которым твой дед разнес себе голову по всей ванной! — орала на меня Аманда.
— Аманда права насчет ружья, Билл, — сказал Ричард, когда я сообщил ему, что мы с Амандой больше не встречаемся.
— Билли, никому не нравится, что ты держишь у себя это ружье, — сказала Марта Хедли.
— Если избавишься от ружья, может, и призраки уйдут, — сказала мне Элейн.
Но мне-то призраки никогда не являлись; наверное, для этого нужно иметь какое-то обостренное восприятие, а я, видимо, просто невосприимчив в этом смысле. У меня есть собственные призраки — мои «ужасные ангелы», как я (не однажды) называл их про себя, — но мои призраки не живут в доме на Ривер-стрит в Ферст-Систер, штат Вермонт.
В тот слякотный сезон 1995 года я поехал в Мексику один. Я снял тот дом в Плая-дель-Кармен, о котором рассказала мне Элейн. Пил много cerveza и подцепил бравого красавчика с тонкими усиками и темными баками; честное слово, он был похож на Зорро из черно-белого фильма. Мы забавлялись, потом снова пили cerveza, а когда я вернулся назад в Вермонт, там уже наступило что-то почти похожее на весну.
Следующие пятнадцать лет со мной мало что происходило — за исключением того, что я стал учителем. Частные школы — теперь их полагается называть «независимыми», но я все еще позволяю себе говорить «частные» — обычно не торопятся выгонять преподавателей на пенсию. Ричард Эббот преподавал в Фейворит-Ривер до семидесяти с лишним лет и даже после выхода на пенсию посещал все постановки Клуба драмы.
Ричарда не особо радовали его многочисленные преемники — да и никто не был в восторге от этой череды унылых клоунов. На факультете английского не было никого, кто разделял бы чувства Ричарда к Шекспиру, и никого, кто хоть немного разбирался бы в театре. Марта Хедли и Ричард насели на меня, чтобы я «занялся делом».
— Дети читают твои романы, Билли, — не раз повторял Ричард.
— А тем более, как ты понимаешь, сексуально особенные дети, — подхватывала миссис Хедли; она все еще работала с индивидуальными «случаями» (как она их называла), хотя ей было уже за восемьдесят.
Элейн была первой, кто мне рассказал, что в колледжах появились сообщества лесбиянок, геев, бисексуалов и трансгендеров. А Ричард Эббот — ему уже было без малого восемьдесят — сообщил, что даже в академии Фейворит-Ривер есть такая группа. Бисексуалу моего поколения было трудно поверить в существование таких организованных и общепризнанных сообществ. (Вскоре аббревиатура ЛГБТ станет общеизвестной. Но когда я впервые услышал обо всем этом, то просто не мог поверить своим ушам.)
Когда Элейн преподавала в Нью-Йоркском университете, она пригласила меня почитать отрывки из нового романа местному ЛГБТ-сообществу. (Я был совершенно не в теме; мне потребовался не один день, чтобы запомнить правильный порядок букв в этом сокращении.)
Осенью 2007 года миссис Хедли сказала мне, что они с Ричардом хотели бы меня познакомить кое с кем особенным. Я тут же решил, что это кто-то из новых преподавателей — скорее всего, с английского факультета, хорошенькая женщина или симпатичный парень, предположил я, а может, этого «кое-кого» наняли, чтобы вдохнуть новую жизнь в слабеющий, почти развалившийся Клуб драмы.
Я вспомнил Аманду и вообразил, что Марта Хедли (и Ричард) решились еще на одну попытку устроить мою личную жизнь. Но нет — не в моем возрасте. Осенью 2007 года мне было шестьдесят пять. Миссис Хедли и Ричард больше не пытались меня сосватать. Марта Хедли была довольно бодра для своих восьмидесяти семи, но я понимал: стоит ей однажды поскользнуться на льду — одно неудачное падение, перелом шейки бедра — и она окажется в Заведении. (Миссис Хедли так или иначе предстояло вскоре туда переехать.) И Ричард Эббот уже давно не был героем-любовником; в семьдесят семь лет Ричард ненадолго вернулся к работе, чтобы провести курс по Шекспиру в Фейворит-Ривер, но сил ставить пьесы на сцене у него уже не было. Ричард просто разбирал тексты с первогодками. (Этим ребятам предстояло окончить школу в 2011 году! Я даже представить себе не мог, каково это — быть настолько юным.)
— Мы хотим тебя познакомить кое с кем из учеников, Билл, — сказал Ричард; он был раздосадован, что я посмел заподозрить его (или Марту) в сводничестве.
— Кое с кем особенным с первого курса, Билли, — сказала миссис Хедли.
— То есть у него или у нее проблемы с речью? — уточнил я.
— Мы не сватаем тебе преподавателя. Мы считаем, что тебе самому следовало бы преподавать, — сказал Ричард.
— Мы хотим, чтобы ты познакомился с одним учеником из ЛГБТ-сообщества, — сказала миссис Хедли.
— Почему бы и нет? — сказал я. — Не знаю насчет преподавания, но познакомиться я готов. Это мальчик или девочка? — помнится, спросил я Ричарда и Марту Хедли. Они переглянулись.
— Ну как тебе сказать… — начал Ричард, но миссис Хедли его перебила.
Марта Хедли взяла мои руки в свои и крепко сжала.
— Мальчик или девочка, Билли, — сказала она. — Вот в чем вопрос. Поэтому мы хотели бы, чтобы ты встретился с ним, или с ней — в этом все и дело.
— Вот оно что, — сказал я. Так и вышло, что я стал учителем.
Ракетка переселился в Заведение, когда ему было девяносто лет — после двух операций по вставке протеза в бедро и последующего падения с лестницы в то время, когда он восстанавливался после второй операции. «Начинаю чувствовать себя стариком, Билли», — сказал Боб, когда я навестил его в Заведении осенью 2007 года. Той же осенью миссис Хедли и Ричард познакомили меня с учеником, который изменил мою жизнь.
Дядя Боб выздоравливал от пневмонии, развившейся в результате постельного режима, который ему пришлось соблюдать после падения. Я еще слишком хорошо помнил эпидемию СПИДа и ту пневмонию — от которой столь многие так никогда и не оправились. Я был рад, что дядя Боб уже встает и ходит, но он решил остаться в Заведении.
— Пускай уж они тут за мной приглядывают, Билли, — сказал Ракетка. Я понимал, каково ему: Мюриэл не было на свете уже больше тридцати лет, а Джерри, в свои шестьдесят восемь, только что начала новую жизнь с новой подругой в Калифорнии.
Хелены (Элейн окрестила ее «леди Вагина») уже давно простыл и след. Новую подружку Джерри еще никто не видел, но Джерри мне о ней написала. Она «всего-то» моя ровесница, сообщала Джерри, как будто ее девушка еще не достигла возраста согласия.
— Не успеешь оглянуться, Билли, — сказал дядя Боб, — как повсюду начнут разрешать однополые браки и Джерри просто-напросто женится на своей следующей подружке. Если я останусь в Заведении, Джерри придется сыграть свадьбу в Вермонте! — воскликнул Ракетка, будто сама мысль представлялась ему невероятной.
Убедившись, что дядя Боб хорошо устроился в Заведении, я отправился в Ной-Адамс-холл, корпус для занятий английским и иностранными языками в Фейворит-Ривер; мне предстояло встретиться с «особенным» учеником в кабинете Ричарда, примыкающем к его классной комнате на первом этаже. Миссис Хедли тоже обещала к нам присоединиться.