— Амстердам — это уже такой прошлый век, — сказал мне приятель. — Теперь все геи Европы тусуются в Мадриде.
— В Мадриде, — повторил я по привычке. Что вы от меня хотите, я старый бисексуал, мне шестьдесят с лишним лет, я живу в Вермонте! Почем мне знать, где теперь тусуются европейские геи? (Что я вообще могу знать о сраных тусовках?)
По рекомендации сеньора Бовари я остановился в отеле Санто-Мауро; это был симпатичный тихий отель в спальном районе, на улице Cурбано — от которой «пешком можно дойти до Чуэка». Что ж, дойти пешком до Чуэка, «гейского района Мадрида», как назвал его сеньор Бовари в электронном письме, действительно было возможно, но идти пришлось долго. В письме Бовари, пришедшем в отдел по делам выпускников, не было обратного адреса — только электронная почта и номер мобильного телефона сеньора Бовари.
Первый контакт посредством бумажного письма и дальнейшая переписка по электронной почте предвещали любопытное сочетание старомодного и современного в характере постоянного партнера моего отца.
«Я думаю, этот чудак Бовари ровесник твоего отца», — предупредил меня дядя Боб. Из «Совы» за 1940 год я знал, что Уильям Фрэнсис Дин родился в 1924 году, а значит, моему отцу и сеньору Бовари исполнилось по восемьдесят шесть лет. (В том же ежегоднике я прочел, что Фрэнни Дин хотел стать «артистом эстрады», но что именно собирался он исполнять на эстраде?)
Из переписки с «этим чудаком Бовари» я понял, что отец не предупрежден о моем приезде в Мадрид; идея принадлежала единственно сеньору Бовари, и я следовал его инструкциям. «Пройдись по Чуэка в день приезда. В первый вечер ложись спать пораньше. На второй день мы с тобой поужинаем вместе. Потом прогуляемся, дойдем до Чуэка, и я отведу тебя в клуб. Если бы твой отец узнал заранее, что ты приедешь, он бы чувствовал себя не в своей тарелке», — говорилось в письме сеньора Бовари.
Что еще за клуб? — подумал я.
«Фрэнни не был плохим парнем, Билли, — сказал мне дядя Боб, когда я еще учился в Фейворит-Ривер. — Он просто был малость голубоват, если ты понимаешь о чем я». Вероятно, заведение, куда собирался повести меня Бовари, принадлежало к разряду таких клубов. Но все-таки что именно это был за клуб? (Даже такой старый вермонтский бисексуал, как я, знал, что гей-клубы бывают разные.)
Стояла жара, градусов тридцать, а большинство магазинов закрылись на сиесту; однако жара была сухая — и очень даже приемлемая для человека, приехавшего в Мадрид из Вермонта, где как раз наступил сезон мошкары. Калье-де-Орталеса выглядела средоточием коммерческого секса; даже в сиесту она сохраняла атмосферу секс-туризма. Навстречу мне попадались одинокие пожилые мужчины и лишь изредка компании юных геев; в выходной гуляющих обоих видов наверняка будет больше, но сейчас был рабочий день. Лесбиянок я не заметил; впрочем, я был в Чуэка впервые.
На Орталеса, почти на углу с Калье-де-Аугусто-Фигероа, был ночной клуб под названием «A Noite». Днем ночные клубы не особенно бросаются в глаза, но мое внимание привлекло неожиданно португальское название клуба — «a noite» на португальском означает «ночь» — и оборванные афиши, среди прочего рекламирующие шоу трансвеститов.
На улицах между Гран-Вия и станцией метро на Пласа-де-Чуэка было полно баров, секс-шопов и магазинов одежды для геев. «Талья», магазин париков на Калье-де-Орталеса, располагался напротив тренажерного зала. Здесь явно были популярны футболки с Тинтином, а в витрине на углу Калье-де-Эрнан-Кортес стояли манекены в стрингах. (Мужские стринги. Вот уж для чего я слишком стар, и слава богу.)
Из-за смены часовых поясов меня клонило в сон, и я пытался как-то протянуть этот день и не заснуть до раннего ужина в отеле. Я слишком устал, чтобы по достоинству оценить мускулистых официантов в кафе «Мама Инес» на Орталеса; в основном за столиками сидели мужские пары, я заметил всего одну женщину. Она была в шлепанцах и в майке; лицо у нее было худое и очень печальное, ладонью она подпирала щеку. Я задумался, не подкатить ли к ней, но все же не стал. Помню, я еще подумал, правда ли, что испанские женщины в молодости очень стройные, а потом неожиданно толстеют. Я уже подметил особый типаж местных мужчин — тощих, но с маленьким беспомощным животиком.
В пять пополудни я выпил café con leche — вообще-то в такое время уже поздновато пить кофе, но я боролся с сонливостью. Потом я зашел в книжный магазин на Калье-де-Гравина — он назывался «Libros». (Серьезно, книжный магазин под названием «Книги».) Там обнаружилась хорошая подборка романов на английском, но ничего современного — ничего позже XIX века. Некоторое время я изучал полки с художественной литературой. Наискосок через улицу, на углу Сан-Грегорио, находился бар «Анхель Сьерра». Когда я вышел из книжного, сиеста, видимо, уже закончилась — бар начал заполняться; похоже, место было модное.
Я прошел мимо кофейни на Калье-де-Гравина, где за столиком у окна сидели немолодые, стильно одетые лесбиянки — единственные, что встретились мне в Чуэка, и чуть ли не единственные женщины, которых я вообще видел в этом районе. Но было еще рано, а в Испании, как известно, все начинается поздно вечером. (Я уже ездил в Барселону к своему испанскому издателю.)
Покидая Чуэка — и отправляясь в долгую дорогу обратно к отелю Санто-Мауро, — я заглянул в бар медведей на Калле-де-лас-Инфантас. Бар под названием «Хот» был забит под завязку, так что внутри было не протолкнуться. Большинство посетителей были уже немолоды и в целом выглядели так, как и положено медведям, — то есть как непримечательные грузные бородачи, большинство со стаканами пива. Поскольку дело было в Испании, многие еще и курили; я не стал там задерживаться, но атмосфера мне показалась дружелюбной. Обнаженные по пояс бармены были моложе всех присутствующих — и очень даже соответствовали названию бара.
Опрятный маленький человечек, с которым я встретился в ресторане на Пласа-Майор на следующий вечер, никак не вязался в моем воображении с юным солдатом, который, спустив штаны до щиколоток, читал «Госпожу Бовари» и скакал голой задницей по туалетным сиденьям.
Белоснежные волосы сеньора Бовари были ровно подстрижены, как и короткая щетина его аккуратных усов. Он был в выглаженной белой рубашке с короткими рукавами и двумя нагрудными карманами — в одном лежали очки для чтения, из другого торчала батарея шариковых ручек. На брюках цвета хаки была безупречная складка; пожалуй, единственной современной деталью в этом старомодном образе утонченного джентльмена были сандалии. Такие сандалии с глубоким протектором носят туристы, чтобы легче преодолевать быстрые горные потоки.
— Бовари, — сказал он, протягивая руку ладонью вниз — так, что я не понял, чего он ждет: чтобы я пожал ее или поцеловал (я ограничился пожатием).
— Я так рад, что вы со мной связались, — сказал я.
— Не знаю, чего дожидался твой отец, ведь твоя мать, una mujer dificil, «сложная женщина», уже тридцать два года как в могиле. Тридцать два, ведь верно? — спросил маленький человечек.
— Да, — сказал я.
— Скажи мне, что у тебя с анализами на ВИЧ, а я передам твоему отцу, — сказал Бовари. — Его это ужасно беспокоит, но я-то его знаю — сам он ни за что не спросит. Он так и будет переживать, пока ты не уедешь домой. Вечно он все откладывает на потом! — с нежностью воскликнул Бовари, блеснув улыбкой.
Я сказал, что мои анализы по-прежнему отрицательны; ВИЧ у меня не было.
— И никаких тебе лекарственных коктейлей — вот и отлично! — воскликнул сеньор Бовари. — У нас тоже нет вируса, если тебе интересно. Признаюсь, я спал только с твоим отцом, а твой отец — за исключением той катастрофической шалости с твоей матерью — не спал ни с кем, кроме меня. Скукота, правда? — сказал он, снова улыбаясь. — Я читал твои романы, как, разумеется, и твой отец. И если судить по твоим книгам — трудно винить твоего отца в том, что он за тебя волновался! Если хоть половина того, о чем ты пишешь, основана на собственном опыте, ты, похоже, спал со всеми подряд!
— С мужчинами и женщинами, но далеко не со всеми подряд! — сказал я, улыбаясь ему в ответ.
— Я спрашиваю только потому, что сам он не спросит. Серьезно, после встречи с отцом у тебя останется чувство, что некоторые твои интервью были менее поверхностными, чем то, о чем он тебя спросит или расскажет сам, — предупредил сеньор Бовари. — Это не значит, что ему все равно — я не преувеличиваю, когда говорю, что он всегда за тебя переживал, — но такой уж человек твой отец: он убежден, что в личную жизнь вторгаться недопустимо. Твой отец очень, очень закрытый человек. Только об одном он готов рассказывать во всеуслышанье.
— А именно? — спросил я.
— Не буду портить тебе представление. Нам все равно уже пора, — сказал сеньор Бовари, глядя на часы.
— Что еще за представление? — спросил я.
— Послушай, я не исполнитель, я занимаюсь только финансовыми вопросами, — сказал Бовари. — Ты, конечно, писатель, зато твой отец — прирожденный рассказчик, пусть даже история у него всегда одна и та же.
Я последовал за ним, и мы довольно резво прошагали от Пласа-Майор до Пуэрта-дель-Сол. Видимо, Бовари носил эти особенные сандалии потому, что любил ходить пешком; наверняка он успел обойти весь Мадрид. Он был подтянутый и аккуратный; за ужином он почти ничего не ел и пил только минеральную воду.
Было часов девять-десять вечера, но народу на улицах было полно. Поднимаясь по Монтеро, мы миновали стайку проституток — «девушек на работе», как назвал их Бовари.
Я услышал, как одна из них сказала «guapo».
— Она говорит, что ты красивый, — перевел сеньор Бовари.
— Может, она имела в виду вас, — сказал я; на мой взгляд, он был очень красивый.
— Нет, меня-то она знает, — ответил Бовари. Он держался крайне деловито; господин финансовый распорядитель, подумал я про себя.
Потом мы пересекли Гран-Вия и вошли в Чуэка, миновав знаменитое высотное здание, штаб-квартиру компании «Телефоника».