— Вот оно что, — сказал я дяде Бобу. Так вот куда клонила тетя Мюриэл: мои предшественники-геи, мои не совсем «нормальные» собратья.
— Мне кажется, твоя тетя хотела тебе их подарить в положительном смысле, — сказал дядя Боб.
— Думаешь? — спросил я. Стоя в гостиной, мы оба пытались представить себе, как тетя Мюриэл укладывает эти книги в коробку в положительном смысле.
Я не стал рассказывать Джерри о подарке ее матери — боялся, что ей Мюриэл не завещала ничего или, наоборот, оставила что-нибудь еще похлеще. Я не стал спрашивать Элейн, в положительном ли смысле, по ее мнению, оставила мне эти книги Мюриэл. (Элейн считала, что моя тетя была жутким призраком с самого рождения.)
Телефонный звонок Элейн, раздавшийся однажды поздно вечером в доме на Ривер-стрит, снова пробудил во мне воспоминания об Эсмеральде, много лет назад исчезнувшей из моей жизни (но не из мыслей). Элейн рыдала в трубку; очередной никудышный любовник бросил ее и вдобавок отпустил жестокое замечание насчет вагины моей дорогой подруги. (Я никогда не рассказывал Элейн о моей неудачной характеристике вагины Эсмеральды — вот уж не самый подходящий вечер для этой истории!)
— Ты постоянно твердишь, как обожаешь мою маленькую грудь, — проговорила Элейн между всхлипами. — Но никогда ничего не говоришь о моей вагине.
— Я обожаю твою вагину! — заверил я.
— Правда?
— Еще бы! По-моему, твоя вагина просто идеальна! — сказал я.
— Почему? — спросила Элейн; плакать она перестала.
Я был твердо намерен не повторить ту же ошибку в отношении своей ближайшей подруги.
— Ну как тебе сказать… — начал я и сделал паузу. — Буду с тобой абсолютно честен, Элейн. Бывают вагины просторные, как бальные залы, а вот твоя вагина — то что надо. Она идеального размера — по крайней мере для меня, — сказал я так непринужденно, как только мог.
— То есть не бальная зала — ты это хочешь сказать, Билли?
Да как меня опять сюда занесло?! — подумал я.
— Не бальная зала в положительном смысле! — воскликнул я.
Близорукость Элейн осталась в прошлом; она сделала лазерную коррекцию — и видела все как будто впервые в жизни. До операции она всегда снимала очки перед сексом — и ни разу как следует не разглядела мужской член. Теперь она обнаружила, что некоторые члены — даже большинство — ей не нравятся. Она сообщила, что при следующей встрече собирается хорошенько рассмотреть мой член. Меня немного расстроило, что Элейн не знает никого другого так близко, чтобы спокойно разглядывать его член, но, в конце концов, для чего нужны друзья?
— Значит, моя вагина «не бальная зала» в положительном смысле? — сказала в трубку Элейн. — Ну ладно, могло быть и хуже. Жду не дождусь, когда как следует рассмотрю твой член, Билли, — уверена, ты тоже воспримешь это в положительном ключе.
— И я жду с нетерпением, — сказал я.
— И не забывай, у кого тут идеальный для тебя размер, — сказала Элейн.
— Я тебя люблю, Элейн, — сказал я.
— И я тебя люблю, Билли, — ответила она.
Так мой промах с бальной залой был предан забвению — и этот призрак оставил меня. Так отлетело мое худшее воспоминание об Эсмеральде, одной из моих ужасных ангелов.
Тот день в середине ноября 2010-го я не забуду, пока жив. Я с головой ушел в «Ромео и Джульетту»; у меня были великолепные актеры и (как вы уже знаете) настолько мужественная Джульетта, насколько может пожелать режиссер.
Сценические мыши беспокоили в основном моих актрис — леди Монтекки, леди Капулетти и Кормилицу. Но Джи не впадала в истерику при виде мыши; она бросалась в погоню за назойливым грызуном. Джульетте и моему кровожадному Тибальту удалось раздавить нескольких мышей, но Меркуцио и Ромео предпочитали расставлять мышеловки. Я постоянно напоминал им, что нужно будет разрядить мышеловки перед премьерой — не хотелось бы, чтобы жуткий щелкающий звук — или предсмертный писк сценической мыши — раздался во время представления.
Ромео играл мальчик с коровьими глазами, в чьей красоте не было ничего оригинального; зато он обладал исключительной дикцией. Он мог произнести важнейшую строчку из первого акта первой сцены так, чтобы ее услышали на самых последних рядах. «Страшна здесь ненависть; любовь страшнее!»[17] — вот эту строчку.
Для Джи было важно еще и то — как она сама мне сообщила, — что этот Ромео был не в ее вкусе. «Но целоваться с ним я могу без проблем», — прибавила она.
К счастью, и Ромео ничего не имел против поцелуев с Джи — хотя все в школе были в курсе, что у Джи есть яйца (и член). Потенциальному кавалеру потребовалось бы немало храбрости, чтобы отважиться пригласить Джи на свидание; в Фейворит-Ривер этого так и не произошло. Джи всегда жила в женском общежитии; даже будучи физически парнем, она никогда не стала бы приставать к девочкам, и они это понимали. Девочки тоже никогда не беспокоили Джи.
Поселить Джи в мужском общежитии означало бы подвергнуть ее большому риску; Джи нравились парни, но поскольку сама Джи была парнем, пытающимся стать девушкой, некоторые мальчишки определенно доставляли бы ей неприятности.
Никто и представить себе не мог — и я в первую очередь, — что Джи превратится в такую прелестную юную женщину. Несомненно, некоторые ученики в Фейворит-Ривер были в нее влюблены — и гетеросексуалы, поскольку Джи была абсолютно убедительна, и геи, которым Джи нравилась именно потому, что у нее были член и яйца.
Мы с Ричардом Эбботом по очереди брали Джи с собой в Заведение повидаться с Мартой Хедли. В свои девяносто миссис Хедли была для Джи кем-то вроде мудрой бабушки; она посоветовала ей не встречаться с парнями из Фейворит-Ривер.
— Отложи свидания до колледжа, — сказала миссис Хедли.
— Я так и делаю — все мои свидания в режиме ожидания, — сказала мне потом Джи Монтгомери. — Да и все равно мальчишки в Фейворит-Ривер для меня слишком незрелые.
Был, правда, один парень, который мне казался очень даже зрелым — по крайней мере физически. Как и Джи, он учился в выпускном классе, но он был борцом, поэтому я и взял его на роль вспыльчивого Тибальта из семьи Капулетти — сорвиголовы, по чьей вине все и завертелось. Да-да, я помню, что причиной смерти Ромео и Джульетты в итоге стали давние раздоры между семействами, но ведь катализатором послужил именно Тибальт. (Надеюсь, Херм Хойт и мисс Фрост простили бы мне то, что я взял борца на роль «катализатора».)
Мой Тибальт выглядел старше, чем все прочие парни в Фейворит-Ривер, — он родился в Германии и все четыре года учебы входил в состав борцовской команды академии в среднем весе. Английский у него был правильный и очень отчетливый, но легкий акцент все же оставался. Я велел Манфреду не прятать акцент в «Ромео и Джульетте». Как вам такое — сделать Тибальта борцом с немецким выговором! Но, честно говоря, меня немного беспокоило, насколько сильно Манфред влюблен в Джи. (При том что самой Джи он тоже нравился.) Если и был в Фейворит-Ривер парень настолько храбрый, чтобы встречаться с Джи Монтгомери — или хотя бы осмелиться пригласить ее на свидание, — этим парнем, уже выросшим в молодого мужчину, был мой пылкий Тибальт.
В ту среду мы уже репетировали без подглядывания в текст — настало время шлифовки и полировки. Репетиция началась позже, чем обычно; мы собрались в восемь вечера, потому что Манфред не успевал прийти раньше: он участвовал в предсезонном матче где-то в Массачусетсе.
Я пришел в театр ближе к нашему обычному времени репетиций, примерно к семи часам — и, как я и ожидал, большинство актеров тоже явились раньше. К восьми часам мы все ждали только Манфреда — моего воинственного Тибальта.
Мы болтали о политике с Бенволио, одним из моих гомосексуальных актеров. Он был активистом школьного ЛГБТК-сообщества, и мы обсуждали нового губернатора Вермонта, демократа, «нашего защитника прав гомосексуалов», — как раз говорил Бенволио.
Неожиданно он оборвал себя:
— Совсем забыл вам сказать, мистер Эй. Там какой-то парень вас ищет. Он спрашивал о вас в столовой.
Тем вечером я как раз заходил в столовую, чтобы наскоро перекусить, и там мне тоже сказали, что какой-то парень спрашивал, где меня найти. Мне сообщила об этом молодая преподавательница с английского отделения — чем-то похожая на Аманду, но все же не Аманда. (К моему облегчению, Аманда уволилась из академии.)
— Какого примерно возраста? — спросил я. — Как он выглядел?
— Моего возраста или чуть постарше — симпатичный, — сказала она. Самой ей на вид было лет тридцать-тридцать пять.
— Сколько, по-твоему, ему лет? — спросил я моего юного Бенволио. — Как он выглядел?
— Лет под сорок, — ответил он. — Ну очень симпатичный — как по мне, прямо красавчик, — сказал он, улыбаясь. (Я подумал, что это отличный Бенволио в пару к моему волоокому Ромео.)
Актеры подтягивались к сцене — некоторые поодиночке, другие по двое и по трое. Если бы Манфред вернулся с матча пораньше, мы могли бы уже начать; большинству ребят надо было еще сделать уроки — им придется засидеться допоздна.
Вот подошли и монахи, брат Лоренцо и брат Джованни, и услужливый Аптекарь. А вот и две болтушки — леди Монтекки и леди Капулетти. И Меркуцио — всего лишь второкурсник, но длинноногий и талантливый. Этот мальчик обладал всем необходимым обаянием и отвагой для роли славного, но обреченного Меркуцио.
В зал входили Маски, Стражники, Часовые, мальчик с барабаном (крохотный первокурсник, который мог бы играть лилипута), несколько Слуг (включая пажа Тибальта), всевозможные Мужчины и Женщины, Парис, герцог Эскал и остальные. Последней явилась Кормилица, подгоняя пинками Пьетро и Бальтазара. Кормилица Джульетты — рослая девица, игравшая в хоккей на траве, — была одной из самых открытых лесбиянок в сообществе ЛГБТК. Что бы ни делали мужчины — включая геев и бисексуалов, — моя Кормилица вечно была ими недовольна. Я ее просто обожал. Случись со мной беда — перестрелка едой в столовой или вооруженное нападение ученика, — я знал, что могу рассчитывать на помощь Кормилицы. Она питала к Джи уважение с оттенком зависти, но подругами они не были.