— Нет, она не нытик, — ответил я. — Джульетта может порой звучать как фаталистка, но жалеть себя она не должна.
— Ладно, давайте попробую, — сказала Джи. — Кажется, я поняла: надо просто сказать это как есть, не жалуясь.
— Это моя Джульетта, — сказал я Киттреджу-младшему. — Джи — лучшая из моих девчонок. Ну что ж, — сказал я ей. — Давай послушаем.
— «Одна лишь в сердце ненависть была — и жизнь любви единственной дала. Не зная, слишком рано увидала. И слишком поздно я, увы, узнала!» — произнесла моя Джульетта.
— Лучше и не скажешь, Джи, — сказал я, но Киттредж-младший внимательно посмотрел на нее; я не мог понять, восхищается он ей или что-то подозревает.
— Что за имя такое — Джи? — спросил ее сын Киттреджа. Я заметил, что моя лучшая актриса стушевалась; перед ней был красивый, явно опытный мужчина — и не из академии Фейворит-Ривер, где Джи завоевала всеобщее уважение и развила уверенность в себе как в женщине. Я видел, что Джи в себе сомневается. Я знал, о чем она думает, стоя рядом с Киттреджем-младшим, под его испытующим взглядом. «Убедительно ли я выгляжу?» — гадала Джи.
— Джи — просто выдуманное имя, — сказала она уклончиво.
— А настоящее? — спросил сын Киттреджа.
— Я родилась Джорджем Монтгомери. Скоро я стану Джорджией Монтгомери, — сказала Джи. — А сейчас я просто Джи. Я парень, который превращается в девушку, — я совершаю переход, — сказала моя Джульетта Киттреджу-младшему.
— Лучше и не скажешь, Джи, — повторил я. — По-моему, ты все отлично объяснила.
Довольно было одного взгляда на сына Киттреджа, чтобы увидеть: он понятия не имел, что Джи в процессе смены пола; он не знал, что она храбрый трансгендер на пути превращения в женщину. Довольно было одного взгляда на Джи, чтобы понять: она знает, что она убедительна; думаю, это и придало моей Джульетте уверенности, прозвучавшей в ее голосе. Теперь я понимаю, что если бы в тот момент сын Киттреджа позволил себе какую-нибудь дерзость, я бы вышиб из него дух.
Тут как раз явился Манфред. «Борец пришел!» — крикнул кто-то — вероятно, Меркуцио или Бенволио.
— Тибальт объявился! — крикнула нам с Джи моя здоровенная Кормилица.
— Ну наконец-то, — сказал я. — Мы готовы.
Джи уже неслась к сцене — как будто вся ее судьба зависела от этой задержавшейся репетиции.
— Удачи, ни пуха ни пера! — крикнул ей вслед Киттредж-младший. Я не смог понять, была ли в его голосе насмешка: он и в этом походил на отца. Что это было — сарказм или искреннее пожелание?
Тем временем решительная Кормилица отвела Манфреда в сторонку. Несомненно, она вводила вспыльчивого Тибальта в курс дела — то есть объясняла, что в зале сидит какой-то тип, как она назвала Киттреджа-младшего. Я уже провожал сына Киттреджа к проходу между сиденьями, в сторону ближайшего выхода, и тут в проходе возник Манфред — готовый к бою, как и его персонаж.
Если Манфред хотел сказать мне что-нибудь не предназначенное для посторонних ушей, он всегда переходил на немецкий; он знал, что я когда-то жил в Вене и еще не все позабыл. Манфред вежливо спросил — по-немецки, — не может ли он чем-нибудь помочь.
Ебаные же борцы! Я заметил, что у моего Тибальта не хватает половины усов; врач был вынужден сбрить ему усы с одной стороны, чтобы наложить швы! (Перед премьерой Манфреду придется сбрить и вторую половину; не знаю, как вы, а я еще не видел Тибальта с половиной усов.)
— А у тебя неплохой немецкий, — удивленно сказал ему Киттредж-младший.
— Ничего удивительного, я немец, — сердито ответил Манфред по-английски.
— Это мой Тибальт. Он тоже занимается борьбой, как когда-то твой отец, — сказал я сыну Киттреджа. Немного замявшись, они пожали друг другу руки. — Манфред, я сейчас подойду, можешь подождать меня на сцене. Симпатичные усы, — сказал я ему вслед.
У выхода Киттредж-младший с неохотой пожал мне руку. Он был все еще на взводе; он еще не все сказал, но — по крайней мере в чем-то — он не был похож на отца. Что бы кто ни думал о Киттредже, вот что я вам скажу: он был жестоким засранцем, но он был бойцом. Его сыну, занимался он борьбой или нет, хватило одного взгляда на Манфреда; сын Киттреджа бойцом не был.
— Послушайте, я просто должен это сказать, — выпалил Киттредж-младший, не глядя мне в глаза. — Конечно, я вас не знаю — и я понятия не имею, кем на самом деле был мой отец. Но я прочел все ваши книги и вижу, что вы в этих книгах творите. Вы изображаете все эти сексуальные крайности так, как будто это все совершенно нормально, — вот что вы делаете. Как Джи, эта девушка или кто там она есть — или кем она там пытается стать. Вы создаете персонажей сексуально «отличающихся», как сказали бы вы, — или дефективных, как сказал бы я, — и ждете, что мы будем им сочувствовать, или жалеть их, или вроде того.
— Да, примерно так оно и есть, — сказал я.
— Но то, о чем вы пишете, неестественно! — воскликнул сын Киттреджа. — Понимаете, я знаю, кто вы есть, — и не только по вашим книгам. Я читал, что вы рассказываете о себе в интервью. Это все неестественно — вы не нормальный!
Говоря о Джи, он немного понизил голос, тут надо отдать ему должное, — но теперь он почти кричал. Я знал, что помощник режиссера — не говоря уж о полном составе «Ромео и Джульетты» — слышит каждое слово. Неожиданно в нашем маленьком театре стало тихо; честное слово, можно было бы расслышать даже пук сценической мыши.
— Вы же бисексуал, так? — спросил сын Киттреджа. — И что, по-вашему, это нормально, или, может быть, естественно, или достойно сочувствия? Да вы же играете с двух рук! — заявил он, распахивая входную дверь; слава богу, теперь все видели, что он наконец уходит.
— Милый мой мальчик, — резко сказал я. Когда-то давным-давно, целую жизнь назад, так же решительно отчитала меня самого мисс Фрост. Я и по сей день помню ее слова.
«Милый мой мальчик, пожалуйста, не вешай на меня ярлыков, не заноси меня в категорию, пока не узнаешь меня как следует», — сказала она тогда. Стоит ли удивляться, что именно этими словами я ответил Киттреджу-младшему, самонадеянному отпрыску моего бывшего заклятого врага и запретной любви?