– И это все, что он сказал насчет того, зачем приходит сюда?
– Как-то раз он еще сказал, что они перед ним в долгу – за время, которое он затратил.
– Кто в долгу?
– Посольство. Что-то там такое Роули отнял у него и передал кому-то другому. Какую-то работу. И теперь вместо этого он приходит сюда.– Она покачала головой с неподдельным восхищением.– Он упрям как мул,– сказала она.– «Они в долгу передо мной,– твердил он,– я беру то, что мне положено. Только так и можно жить»,
– Мне кажется, вы говорили, что он не охотник до отвлеченных рассуждений.
– Он не любил вдаваться в высокие материи. Тернер промолчал.
– Мы немного погуляли, поглядели на реку; на обрат ном пути мы шли, взявшись за руки. А когда уже собрались уезжать, он вдруг сказал: «Я же забыл показать вам фен!» А я ответила: «Какая жалость! Значит, нам придется встретиться здесь еще раз в следующий четверг, не так ли?» Он был безумно шокирован.– Она заговорила, передразнивая его: в голосе звучала и насмешка, и что-то теплое, интимное – казалось, что она не столько старается изобразить это для Тернера, сколько вспоминает все для себя самой.– «Но моя дорогая, миссис Брэдфилд…» А я сказала: «Если вы придете в следующий четверг, я позволю вам называть меня Хейзел». Я шлюха,– сказала она.– Вот что вы сейчас подумали.
– А потом что было?
– Каждый четверг. Здесь. Он оставлял свою машину у подножия холма, а я ставила свою на дороге. Мы были любовниками, но никогда не лежали в постели. Старались быть благоразумными. Иногда он говорил, иногда молчал. И часто показывал на свой дом на том берегу реки – так, точно хотел продать его мне. Мы бродили по тропинкам с холма на холм, чтобы получше рассмотреть его со всех сторон. Я стала поддразнивать Лео однажды: «Ты как сатана. Показываешь мне свое царство». Ему это не понравилось. Он никогда ничего не забывает, понимаете? Это оттого, что ему пришлось пережить. Он не любил, когда я говорила о зле, о страданиях… Он познал все это слишком глубоко.
– А что было потом?
Голова ее поникла, улыбка сбежала с губ.
– Потом – постель Роули. Однажды в пятницу. В Лео еще жил мститель, он еще не до конца освободился от этого. Он всегда знал, когда Роули должен был куда-нибудь уехать: узнавал через транспортный отдел, заглядывал в журнал агента по покупке билетов. И говорил мне: на следующей неделе он уезжает в Ганновер… Он уезжает в Бремен.
– А зачем Брэдфилд туда ездил?
– О господи! Посещал наши консульства. Лео зада вал мне тот же самый вопрос – а откуда я могу знать? Роули никогда мне ничего не говорит. Порой мне казалось, что он просто ездит за Карфельдом по всей Германии: он всегда оказывался там, где происходили их сборища.
– И с той поры так оно у вас и шло? Она пожала плечами.
– Да. Потом так и шло. Всякий раз, когда нам это удавалось.
– А Брэдфилд знал?
– О боже! Знал? Не знал? Вы хуже немцев. И да, и нет. Вы хотите, чтобы вам на все наклеили ярлыки? Есть вещи, с которыми этого нельзя делать. Есть вещи, которые как бы не существуют, пока о них не сказано вслух. Никто на свете не понимает этого так, как Роули.
– Черт подери,– пробормотал Тернер.– У вас на все есть ответ.– И тут же вспомнил, что сказал Брэдфилду то же самое три дня назад.
Она пристально смотрела прямо перед собой сквозь мутное ветровое стекло.
– Какова цена людям, всему вообще? Дети, мужья, служебная карьера… Вы потонете – скажут: неизбежная жертва. Вы сумеете выплыть – и вас назовут сукой.
Нет, вы отдайте себя на заклание. А во имя чего?
–Знал он?
Тернер схватил ее за плечо.
– Он знал?!
Слезы заструились по ее лицу. Она смахнула их рукой.
– Роули – дипломат,– проговорила она наконец.– Искусство жить на грани возможного – в этом весь Роули. Уметь ограничивать цель, дисциплинировать ум и чувства. «Не будем горячиться. Не будем называть вещи своими именами. Не будем вдаваться в обсуждение, если не знаем заранее, чего хотим достичь». Он не может… выйти из себя: ему это не дано. У него нет ничего, ради чего стоило бы жить. Кроме меня.
– Но он знает.
– Вероятно, да,– сказала она устало.– Я никогда не спрашивала его. Да, он знает.
– Потому что это вы заставили его возобновить договор, вы? В декабре прошлого года. Вы добились этого от него.
– Да. Это было ужасно. Совершенно ужасно. Но ведь нельзя же было этого не сделать,– сказала она так, словно имела в виду какую-то высшую цель, понятную им обоим.– Иначе бы он распростился с Лео.
– А Лео хотелось остаться здесь. Вот для чего вы ему понадобились.
– Лео сошелся со мной по расчету. Потому что он мог использовать меня. Он остался со мной, потому что полюбил меня. Вы удовлетворены?
Тернер ничего не ответил.
– Он никогда об этом не говорил. Я уже объясняла вам. Он никогда не произносил высоких фраз. «Еще один год – это все, что мне нужно, Хейзел. Только один год. Еще один год любить тебя, еще один год, чтобы взять у них то, на что я имею права. Еще один год после декабря, и тог да я уеду. Они даже не понимают, в каком они передо мной долгу». Словом, я пригласила его к нам на коктейль. Для встречи с Роули. Это было давно – прежде, чем пошли сплетни. Мы были втроем, я сделала так, чтобы Роули приехал а тот день домой пораньше. «Роули, это Лео Гартинг; он работает где-то там у тебя и играет на органе в часовне». «Да, разумеется, мы знакомы»,– сказал Роули. Мы поговорили о том о сем. Об орехах, поступивших в наш спецмагазин. О весенних отпусках. О том, как бывает летом в КЈнигсвинтере. «Мистер Гартинг приглашает нас к себе на обед,– сказала я.– Как это мило с его стороны, не правда ли?» На следующей неделе мы отправились в КЈнигсвинтер. Он угощал нас разными разностями: миндальным печеньем с муссом, кофе с халвой. Вот и все. – Что все?
– О господи, неужели вы не понимаете? Я показала его! Я показала Роули, чего я хочу, кого он должен мне дать!
Больше уже ничто не нарушало тишины. Грачи, словно часовые, торчали на едва колеблющихся ветках, и даже легкий ветерок не шевелил их перьев.
– Они тоже спят стоя, как лошади? – спросила она. Повернувшись, она поглядела на него, но он ничего не ответил.
– Он не выносил тишины,– мечтательно проговорила она.– Тишина его пугала. Наверно, потому он так любил музык у и так любил свой дом – этот дом всегда был полон каких-то звуков. В нем даже мертвый не уснул бы. Не то что Лео.
Она улыбнулась, охваченная воспоминаниями.
– Он не жил в нем, он обживал его и оснащал, как корабль. Всю ночь напролет он бегал по нему сверху вниз и снизу вверх – то закрывал окно, то прилаживал ставню или еще что-нибудь. И такой же была вся его жизнь. Тайные страхи, тайные воспоминания – то, о чем он никогда не говорил, но считал, что каждый должен понимать сам.– Она зевнула.– Он уже не придет,– сказала она.– Он не любит темноты.
– Где он сейчас? – настойчиво спросил Тернер,– Чем занимается?
Она молчала.
– Послушайте, он ведь нашептывал вам на ухо по ночам, выхвалялся перед вами, говорил, что переделает мир на свой лад. Рассказывал вам, какой он хитрец, какие проделывает штуки, как обводит людей вокруг пальца!
– Вы глубоко заблуждаетесь. Вы совершенно не понимаете его.
Тогда расскажите мне!
– Да нечего рассказывать. Ведь существует заочная любовь, по переписке. А он как бы сносился со мной из другого мира.
– Из какого мира? Из Москвы, черт подери, из мира борьбы за мир?
– Я так и знала. Вы примитивны. Вам нужно, чтобы все линии сходились в одной точке и все цвета не имели оттенков. У вас не хватает мужества слышать полутона.
– А у него хватало?
Казалось, мысли ее были уже где-то далеко.
– Бога ради, уедем отсюда наконец,– сказала она резко, словно Тернер удерживал ее.
Ему пришлось долго толкать машину вниз по склону, пока не затарахтел мотор. Когда они понеслись вниз с холма, Тернер заметил, что черный «оппель» развернулся на площадке и поспешно двинулся следом за их машиной, соблюдая обычную дистанцию – ярдов в тридцать.
Она привезла его в Ремаген, в один из больших отелей на набережной. Хозяйка отеля, пожилая дама, усадив ее, ласково похлопала по руке.
– А где же этот маленький господин,– осведомилась она,– который был всегда так любезен и мил, курил сигары и изъяснялся на таком превосходном немецком языке?
– Он говорил с акцентом,– пояснила Хейзел Тернеру.– С легким английским акцентом. Он его специально усвоил.
На веранде было совершенно пусто, только в углу сидела какая-то молоденькая парочка. Присев к столику у окна, Тернер увидел, что «оппель» притормаживает у тротуара внизу, на набережной. Номер машины был уже другой, но лунообразные лица за стеклами – все те же. У Тернера мучительно болела голова. Отхлебнув виски, он сразу почувствовал тошноту. Он попросил воды. Хозяйка принесла бутылку местной минеральной воды и рассказала ему о всех ее полезных свойствах. Они поили этой водой раненых и в первую, и во вторую мировую войну, сказала она; тогда в их отеле располагался пункт первой помощи; всех, кто был ранен при переправе через реку, доставляли к ним.
– Он должен был встретиться со мной здесь в прошлую пятницу,– сказала Хейзел,– и повезти меня к себе домой обедать. Роули уезжал в Ганновер. В последнюю минуту Лео позвонил, что не придет. В четверг вечером он опоздал на свидание. Я не особенно встревожилась. Случалось, что он не приходил вовсе. Иногда задерживался на работе. Все уже стало немножко по-иному. Примерно с месяц назад. Сначала я думала, что у него другая женщина. Он вдруг начал исчезать из Бонна…
– Куда он исчезал?
– Один раз в Берлин. Потом в Гамбург. В Ганновер. В Штутгарт. Так он говорил, по крайней мере. Совсем как Роули. Я никогда не знала наверняка. Он был не слишком откровенен. Совсем не похож на вас.
– Итак, он появился с опозданием. В прошлый четверг. Дальше!
– Он обедал с Прашко.
– В «Матернусе»! – вырвалось у Тернера.