В одном отделении
1
Им завидовали. Заехав по делу раз, уезжали уже неохотно, часто вспоминали и потом, когда оказывались поблизости, заходили на огонек — рассказать, посоветоваться, поспорить.
А спорили у них часто и яростно. И если даже во время спора входил сам капитан Трайнов, никто не обрывал себя на полуслове, не склонялся ниже над делом, не спешил громче заскрипеть пером.
Седой, низкорослый, щуплый Трайнов и своей внешностью и манерой держать себя с подчиненными мало походил на строгого начальника. В кабинете, где стоял огромный, как бильярд, письменный стол и блестели кожаной обивкой кресла с львиными мордами, он бывал редко. Обычно капитан не спеша, как бы невзначай, заходил к кому-нибудь в комнату, присаживался в уголке и слушал. Послушает-послушает, встанет и молча выйдет.
Как-то раз в прошлом году молодой оперуполномоченный Сафронов, увидев Трайнова, обрадовался:
— Товарищ начальник, тут такое дело…
Сафронов принялся излагать суть поданного заявления. Слушая нового работника, начальник задумчиво кивал головой. После довольно длительного рассказа Сафронов спросил:
— С адресного, может быть, начнем?
— Можно и с адресного, — согласился начальник.
— А может быть, сначала выйти на место?
— Можно и на место…
— А как лучше?
— Лучше? — переспросил капитан. Он посмотрел в лицо Сафронову, присел, сдвинул фуражку на затылок. — Тут надо подумать… С чего?.. — Трайнов закрыл глаза, потер лоб, задумался. — А ты хитрый… — засмеялся он вдруг. — Хочешь, чтоб я за тебя думал? Начинать надо всегда с начала. А где тут начало, это ты, милый, сам ищи. Твоя функция. А не найдешь, не обижайся… — Он пошел из комнаты, но у двери обернулся: — Не знаешь — посоветуйся с Ковалевым.
— Вот как начальник помогает молодым, — жаловался потом Сафронов следователю Яхонтову.
Следователь недавно перевелся из другого отделения. Работать он здесь начал почти одновременно с Сафроновым, и они подружились.
— Чудит старикан. Это он любит. А работать с ним можно, если, конечно, дашь хорошую раскрываемость преступлений. Я убедился — мужик он простецкий.
В первый же день своего появления в отделении Яхонтов обратил внимание на дубовые кресла с львиными мордами в кабинете начальника. Он решил выпросить одно.
— Все равно здесь на них никто не сидит. Для мебели. А у меня стул жесткий. И вообще — у следователя сама обстановка тоже должна действовать. Никак приличного графина не найдешь…
Трайнов внимательно посмотрел на Яхонтова.
— Сидеть решил? Чтоб помягче?.. Не обижайся, это я так, к слову. Ладно, забирай, я сегодня добрый.
А через несколько дней, прослушав один неудачный допрос, начальник подошел к креслу, на котором сидел раздосадованный Яхонтов, потрогал дубовую резьбу и спросил:
— Что, и львиные морды не помогают?
Он увидел настороженный взгляд следователя, усмехнулся про себя и пошел к двери.
Оформив протокол, Яхонтов отправился искать начальника. Нашел он Трайнова у дежурного. Облокотившись о барьер и сбив фуражку на затылок, начальник внушал собаководу:
— Ничего, слазай, слазай с ней на крышу, проверь. Я в твои годы сам с Бобиком по чердакам бегал. Да еще как резво! Не бойся, не упадешь. Хотя если тебя больше выговорок устраивает, тогда, конечно, не лазь…
При собаководе Яхонтов объясняться не стал. Да и нужды, как он увидел потом, никакой в этом не было. Трайнов продолжал относиться к нему так же, как и к другим, даже весьма ценил — Яхонтов умел быстро заканчивать дела. Ни одно дело не возвращалось у него на доследование.
Работа в отделении шла хорошо. И все-таки Трайнов находил повод подтрунивать над подчиненными, пообещать «выговорок». Впрочем, этого «выговорка» он потом так никому и не давал.
Вообще Трайнов удивлял Яхонтова. Он не раз видел, например, как седой дежурный капитан Козырьков спрашивал начальника отделения:
— Ты все задачки решил?
— Все. А ты, как всегда, не успел? Опять двоечка?
— Понимаешь, вчера дочь с мужем приезжала…
Человек преклонного возраста, Трайнов учился в десятом классе вечерней школы. Класс этот организовали в красном уголке, или, как его теперь чаще называли, ленинской комнате, по требованию молодых сотрудников. Трайнову, Козырькову и еще двум их сверстникам, которых капитан тоже заставил поступить в школу, было очень трудно учиться, однако Трайнов учился упрямо, с натугой, не жалея себя. И Яхонтову делалось тошно, когда он в каком-нибудь тихом уголке дальней комнаты натыкался на начальника и видел, как тот грыз карандаш или беззвучно пришептывал над учебником.
«Зачем это ему нужно? — пожимал Яхонтов плечами. — Чтоб освободиться от партучебы? Неужели это для него менее нудно? Или «пример подает»?..»
Майор Денисенко казался следователю фигурой еще менее привлекательной. Участковым уполномоченным он был весьма средним, на этой почве Яхонтов с ним почти не сталкивался, а как главу партийной организации не воспринимал всерьез.
Денисенко всегда ходил, озабоченно наморщив лоб, как будто никак не мог разрешить какие-то очень сложные вопросы и поэтому недоволен собою. Однако стоило ему встретить сослуживца, и лицо его круглело от детски-доверчивой улыбки.
— А-а, Константиныч, — радовался Денисенко. Он останавливался и первый протягивал руку. — Ну, как дела?
Он всегда выслушивал всех одинаково охотно и внимательно.
— Ну? Неужели? — удивлялся секретарь, когда какой-нибудь двадцатитрехлетний «Константиныч» с возмущением жаловался ему на сорокалетнего «Петровича». — Да нет, тут что-то не так… Не может быть, он же умница… А он что?.. А ты?.. — И качал головой: — Странно.
Денисенко удивлялся, расспрашивал. Говорил он тихо и, как все украинцы, выговаривал слова очень мягко, ласково.
— Да, нехорошо, нехорошо у вас вышло, — соглашался он. — Ты будто и прав, даже очень прав. Но, пожалуй, только с одной стороны. А с другой стороны, если разобраться, Петрович тоже по-своему прав. Не может же он… — И Денисенко начинал выискивать доводы в защиту «Петровича». Секретарь ничего не утверждал категорически, но получалось так убедительно, что двадцатитрехлетний «Константиныч» начинал озабоченно потирать затылок.
— В самом деле, как нехорошо получилось. — И сам шел к «Петровичу», с которым только что вконец разругался, разбираться в споре уже с «другой стороны».
А на другой день, когда Денисенко радовался встрече с «Петровичем», он как бы между прочим, но обязательно спрашивал:
— Ну, как дела?.. Все хорошо? — И, выслушав, кивал головой: — Да-да, слышал, слышал, что-то такое там у вас вышло… Договорились? Я так и думал. Константиныч молодой, но он же умница.
Яхонтова раздражала эта мягкость секретаря.
«Позер, — решил Яхонтов. — В игрушки играет… Надо же ему хоть чем-то прикрыть свою безликость…»
Сам он никогда к Денисенко не обращался. Он просто не знал, о чем еще можно было с тем говорить, разве что спросить, когда будет, во сколько начнется и на сколько затянется очередное собрание. Не только Денисенко, но и Трайнов, как заметил Яхонтов, не особенно ретиво принимал решения один. Если Денисенко во всех серьезных случаях прятался за бюро, то Трайнов любил на вопрос отвечать вопросом:
— А ты как думаешь? А что говорит участковый? А как думает Скорняков? — И при первой же возможности отсылал к своему заместителю по оперативной части: — Скорняков лучше меня в курсе этих дел. Ему и карты в руки…
А сам он больше занимался паспортной работой, беседовал с гражданами да руководил отделением «вообще».
«Ну и руководители военного учреждения! — удивлялся Яхонтов. — Подобралась же парочка — баран да ярочка… Посмотришь — в отделении тишь да гладь да божья благодать… Миротворцы! Все прямо само собой делается… Только как?»
Не одному Яхонтову казалось: работа в отделении идет сама собой. И вдруг в эту слаженную машину как песку насыпали. Она задрожала и напряглась: в отделении появились проверочные комиссии. Районное начальство сразу стало у них появляться чаще. Особых упущений комиссии не обнаруживали. Они отмечали кое-какие промахи, как всякие комиссии, однако так основательно проверяли все, так пристально изучали работу оперуполномоченного Ковалева, что всем стало ясно: быть скандалу.
Лицо Денисенко после каждой проверки становилось все озабоченнее. Трайнов однажды неожиданно накричал на майора Ковалева, а потом ходил извиняться.
Ранги комиссий от проверки к проверке возрастали. Сейчас в отделении работала третья — от республиканского управления. Чувствовалось: она решит все. Но мало кто предполагал, что скандал произойдет на собрании и поводом послужит выступление Яхонтова.
2
Яхонтов работал рьяно, с азартом, быстро. И его раздражали медлительные, твердолобые упрямцы и тугодумы вроде Трайнова или майора Ковалева. Яхонтов поражался, как мог иногда Ковалев интересное, легко доказуемое заявление неожиданно свести решительно ни к чему или вдруг затеять дело такое безнадежное и нудное, от которого потом были одни хлопоты да неприятности от начальства.
Выводила Яхонтова из себя и манера майора, лезть во все, даже туда, где его не спрашивают. Ковалев имел свою, закрепленную за ним территорию, но, с благословения Трайнова, упорно забирался к соседям, как будто преступники произрастали везде, а его территория была для них заказана. Майора, конечно, похваливали за усердие, оперуполномоченные охотно сбывали ему все кляузные бытовые дела, с которыми тот мог возиться месяцами. А Яхонтову потом приходилось лезть из кожи вон, чтобы дотянуть их до суда, и то суд обычно ограничивался или штрафом, или одним общественным порицанием. Просто пропадала всякая охота работать.
И Яхонтов и Сафронов возмущались этой видимостью благополучия на участке майора. Сафронов, тоже оперуполномоченный, целыми днями метался по своей территории. Ему суток не хватало. А участок Ковалева был много больше. Сафронову и Яхонтову казалось, что майор не дает ходу материалам о преступлениях со своей территории и на этом наживает капиталец. Но хитер и умен был старый майор, — видно, крепко держал он в руках участковых: третья проверка при всей своей тщательности не давала изобличающих фактов. Яхонтов и Сафронов помогали комиссии как могли, однако прямых улик добыть не удавалось и им. И вот перед самым собранием друзьям неожиданно посчастливилось задержать вора, преступление которого скрыл Ковалев. Яхонтов и Сафронов решили выступить открыто, тем более что на собрании присутствовали члены комиссии из республиканского управления.