Ковалев опешил.
— Что-о?
— Да! Потому что она тогда ничего не понимает. Я бы на вашем месте сама ее бросила, пусть не воображает! Да! Вы вот не спали… Я вам грубила. А она… Да я бы… Эх!
— Ну это, ты, матушка, пожалуй, не туда хватила! — с сомнением покачал головой Ковалев.
— А чего же она тогда! Такого человека. Да я бы ее обязательно разлюбила, умерла, а разлюбила! — горячо заговорила она и вдруг осеклась. — А вообще я не знаю… с ваших слов… — Она задумалась и вдруг с любопытством спросила: — А она очень красивая, да?
Ковалев улыбнулся такому ходу мыслей своей собеседницы.
— Да как тебе сказать… Пожалуй, обыкновенная… Такая, как все.
— Как все? — Тамара явно была разочарована.
— Эх, Тамара, — грустно сказал Ковалев. — Решить про человека: он, мол, дрянь — легче всего. Да и при чем тут красота! Если судить по красоте, так я, наверно, буду самым последним человеком на земле. Не в этом, милая, дело. Ну подумай сама, что у нас получается: детей у нас нет, в театры мы с ней не ходим, я то не брит, то задержусь, то совсем не приду, она ждет, волнуется, не спит, разные мысли нехорошие ей в голову лезут. То соберемся в гости, а я, оказывается, занят какой-нибудь вежливой деточкой, вроде тебя. Так и пройдет вся жизнь. Вот ей и горько. Тебе, может, и не понять этого, молода ты еще. Нет, Тамара, совсем она неплохой человек. И любит, наверно, меня. Только обидно ей… Пожить для себя захотелось, согреться. Выключиться от всего и пожить. Это бывает. Радостей захотелось. Чтоб от всего заслонили. А не получается… Ну как тебе это еще объяснить?..
Тамара неохотно согласилась.
— Не знаю… Может быть… Только странно как-то. А вы ей про свою работу говорили?
— Говори не говори… Разные у нас с ней глаза. И разве от слов ей легче станет?
— А от чего же станет?
Ковалев уже не знал, как выпутаться. Разговор получался мучительный и совершенно бесполезный. Сколько бы он ни объяснял, Тамара все равно не сможет понять его, а если и поймет, то по-своему, совсем не так, как нужно. Она была слишком молода, и урок оказывался слишком труден.
— Ну как тебе сказать? От внимания, от заботы, от другого самочувствия в жизни, что ли…
Он смотрел на девушку и не знал, каким образом осторожно закончить этот разговор и остаться одному. Ему надо было что-то решить. Тамара задумалась, и майор уже боялся, как бы со своей детской горячностью и непосредственностью она не наговорила ему еще более неприятных вещей, вроде того, что он сам тогда дурак, если его жена умная. Он даже вздрогнул, когда она неожиданно подалась к нему, будто ее сейчас осенила счастливейшая мысль.
— А знаете что?! Если так — я знаю, что нам нужно делать! Знаю! — заверила она его с жаром и вскочила. — Идемте в ГУМ! Мы ей сейчас купим такой подарок, такой подарок — чтоб она сразу все поняла! — и Тамара решительно дернула его за рукав. — Пошли! Я знаю, что надо купить! Знаю!
Ковалев посмотрел на забытое Тамарой пирожное, улыбнулся, с облегчением встал.
— Ну, если ты знаешь, тогда конечно. Идем! — согласился он. В конце концов, какое ни какое, а это было уже решение вопроса.
— Вы не смейтесь! — рассердилась Тамара. — Дело серьезное. Да! Вот посмотрите, все хорошо кончится. Я знаю, что ей нужно купить. Знаю!
— Да я и не смеюсь. Чем черт не шутит. Может, ты и знаешь… Может, со стороны тебе и видней.
19
«Знает Тамара или не знает, а подарок покупать все равно надо. Подберем, — сам себя обнадеживал Ковалев. — Она все-таки женщина. Ей виднее, что в таких случаях надо дарить». Энергия девушки передалась и ему. Майору в самом деле начинало казаться: стоит только купить удачный подарок, прийти домой веселым, шутить весь вечер с гостями и женой, и все само собой устроится, войдет в свою колею. Только нужен подарок совершенно необыкновенный. Но что? Что можно купить на четыреста рублей, которые у него с собой? Брошь, часы, кольцо, посуду, отрез? Все это было. Тут требовалось нечто особенное. Но что? Ковалев несколько раз спрашивал Тамару, но никак не мог добиться, что же такое она хотела предложить. Она только восхищенно разводила руками, не могла назвать точно, что это такое, боялась, что им не хватит денег, потому что цены она не помнила, но это, по ее словам, было такое прекрасное, перед чем ни одной женщине совершенно невозможно устоять.
«Странные все же они, эти женщины, — удивлялся Ковалев, послушно шагая за Тамарой. — И самое интересное будет, если окажется, что жена и в самом деле придет в неописуемый восторг от этой какой-нибудь глупейшей и ненужнейшей безделушки и будет на седьмом небе от счастья!»
Тамара тащила Ковалева в ГУМ. Однако по дороге они заходили во все подходящие магазины. Выбирать с Тамарой было очень удобно. Ему одному стоило бы большого труда и времени пробраться через толпу возбужденных дам к прилавку. Но достаточно было около него появиться Тамаре в своей брезентовой куртке и мятом малиновом берете, как женщины расступались, перед ней образовывалось пустое пространство, и Ковалев получал возможность вполне спокойно говорить с продавцом. Тамара безжалостно все отвергала, и они шли дальше.
В ГУМе Тамара, размахивая своим небольшим узелком, почти поволокла его за рукав в отдел фарфора.
— Неужели купили? — волновалась она, как будто только от подарка теперь и зависела судьба Ковалева. — Вот! Успели! — сказала она ему и победно протянула руку с узелком. — Вот она! — и замерла в восторге.
Действительно, ему бы и в голову никогда не пришло купить такой подарок: на старинном, окованном золотом сундучке сидела женщина в русском сарафане. Ее косы, уложенные вокруг головы, длинный сарафан, из-под которого выглядывали носки золотых туфель, руки, непринужденно положенные на колени, придавали ей особую величавость. У ног, на камне, поросшем зеленым мхом, сидела маленькая ящерица и по-человечески задумчиво смотрела в сказочную даль. Взглядом, позой, особенно косами, женщина напоминала ему Надежду Григорьевну в лучшие ее минуты.
Ковалев взволнованно моргал.
— Что? А? — удовлетворенно сказала Тамара и скомандовала, толкнув майора в бок: — Занимайте очередь, пока не купили… Становитесь в кассу!
Она исчезла в толпе у прилавка.
— Выпишите!
От недоверчивого взгляда продавца Тамара покраснела, выхватила бумажку из его рук, махая узелком, вырвалась из толпы.
— Вот! Доставайте деньги. Скорей! Заплатили? — и, схватив чек, прежде чем Ковалев успел получить сдачу, протянула и победно крикнула продавцу: — Вот. Нате. Снимайте! Давайте ее сюда. Что, я говорила! — ликовала она, оглядываясь на Ковалева. — Не заворачивайте, потом! Давайте сюда. Мы сейчас!
Она сунула майору свой узелок, подхватила с прилавка поданную продавцом скульптуру и понесла ее перед собой на вытянутых руках, как самовар, вся светясь от удовольствия.
Тамара так лавировала среди покупателей, что у Ковалева захватило дух: одно неосторожное движение, и тяжелая скульптура превратится в черепки. Он едва поспевал за ней и никак не мог понять, куда она так летит.
— Осторожно! Осторожно! — выкрикивала Тамара, увертываясь от встречных. Она почти вбежала к граверу в мастерскую, поставила Хозяйку Медной горы на табурет: — Золотом написать можете? Нет? Эх вы!
— Гражданка! В очередь! — вслед ей возмущались люди, стоявшие около окошка. — Безобразие!.. Гражданка!..
Когда Ковалев попробовал протолкнуться внутрь, его вытолкнули и обругали.
— И этот!.. Какое нахальство!.. А еще, кажется, милиционер!
Должно быть, разглядели под распахнутым плащом форменный китель.
— Что вы тут безобразничаете? — в свою очередь кричала Тамара, весьма довольная, что так просто прошла в мастерскую. — Проходите отсюда, граждане! Не видите, какая тяжесть. Это вам не блюдечки!.. Не мешайте делать заказ!..
— Уговорила!.. Через час готово! — дрожа от возбуждения, сообщила Тамара Ковалеву, когда выбралась из мастерской. — Только вот что написать, никак сразу не придумаю, — она озабоченно посмотрела на него. — Все ведь пишут. Но все не то…
Думали, думали и ничего особенного не придумали. У Тамары получилась какая-то выспренняя символика, а Ковалев вообще никогда никаких надписей не делал, всю эту затею считал для серьезных людей неуместной, но Тамара волновалась, горячилась, и он боялся ее обидеть. Наконец Тамара на клочке бумаги нацарапала: «Хозяйке Медной горы от Иванушки». Он махнул рукой, но предупредил:
— Чтоб никаких завитушек вокруг.
Она кивнула и кинулась в мастерскую.
Пока гравер делал надпись, они ходили по длинным, как улицы, линиям ГУМа. Ковалев купил Тамаре мыло, мыльницу, зубную щетку, теплые носки, ленточки для кос и уговорил не фыркать, а взять на память.
Когда надпись была сделана и Хозяйка Медной горы упакована самым тщательным образом, уже стемнело. Тамара вынесла покупку из магазина и остановилась. Ковалев взял такси.
Не доверяя ему, Тамара всю дорогу держала подарок на коленях, и, только когда подъехали к дому и отпустили такси, она передала Ковалеву с рук на руки Хозяйку, взяла свой узелок и грустно улыбнулась.
— Ну вот, теперь уж сами. — Потом нерешительно посмотрела на него, не зная, что сказать, заморгала глазами и опустила голову. — Ну, я пойду…
— Стой, — Ковалев посмотрел на нее, разом угасшую, и протянул ей скульптуру. — Держи!
Тамара покорно обняла сверток, как ребенка.
Ковалев сердито засопел, выгреб из кармана деньги, какие остались, торопливо скомкал и сунул ей в карман.
— Не надо, — глухо сказала она.
Ковалев не ответил, как-то боком посмотрел на нее, насупился и взял Хозяйку Медной горы.
— До завтра. Жду.
— А вам? Вы же все деньги…
— Ладно, ладно… Бери.
Тамара смотрела, как он, не оглядываясь, открыл ногой дверь и вошел в подъезд. Дверь за ним захлопнулась. Она еще раз посмотрела и побрела прочь.
Уже совсем стемнело. Накрапывал мелкий дождик. Она остановилась, села на скамейку, достала из узелка ленточки, мыльницу, потом вынула из кармана плотный комок денег, бережно разгладила на коленке каждую бумажку и заплакала.