Но сегодня с утра Ковалев был зол. Когда он болел, то всегда был зол, — болеть ему каждый раз казалось особенно не вовремя. Потом, после выходки Яхонтова, он вознегодовал на следователя за то, что тот позволяет себе подобное, на жену за то, что дает такую возможность трепать ее имя. А когда Яхонтов заговорил с трибуны о Маркине и укрывательстве, майора охватила едва сдерживаемая ярость. Не взяв у Денисенко слова, он поднялся и, недобро поглядывая исподлобья, пошел к трибуне. Да «брать слово» ему и не было нужно — едва Яхонтов кончил, как все обернулись и стали ждать, что ответит Ковалев.
Широкотелый, с большой головой на толстой шее, Ковалев прошел к сцене тяжелыми шагами, громко топая, поднялся на трибуну, посмотрел сверху в зал.
Яхонтов сидел в переднем ряду прямо под ним, откинувшись на спинку кресла и заложив ногу за ногу. Майор посмотрел на него и в позе следователя, в этих заложенных одна за другую ногах, в его обычно веселом, а сейчас чуть нахмуренном спокойном лице почувствовал твердый, обдуманный вызов. Ковалев навалился грудью на трибуну так, что она заскрипела своей фанерной обшивкой и накренилась к Яхонтову.
— Что вы тут городили? По-вашему, я должен был ждать, пока Маркин обкрадет Васиных, взять его с поличным, короче — посадить на пять лет? — У Ковалева сорвался голос, он побагровел и кашлянул. — А может, лучше его не сажать? Может, лучше и для государства и для Маркина сделать его честным человеком? Вот вы вчера бились над тринадцатилетним мальчишкой. Вы даже не задумались: кто он? Что хотел утащить? Почему? Куда? Какой он? А ведь он хороший радиолюбитель, в кружке занимается. Управляемую по радио модель строит. Для модели нужна была лампа. Родители денег не дают. И утащить-то эту девятирублевую лампу он хотел с выставки детского творчества не для себя, а в кружок принести. Но вам, товарищ Яхонтов, до этого дела нет. Утащил? Утащил! Значит, хватай, сажай — и никаких гвоздей. Нет, не человечьей, а бульдожьей логикой вы руководствуетесь. По человечьей — за это выдрать надо, да и то не столько мальчишку, сколько родителей, чтобы вникали в его детские интересы. А вы как бульдог: тот тоже, как за что уцепится, глаза зажмурит и уже не соображает, зачем ухватил, кого. Хоть по морде его бей — он только зубы крепче сжимает. Такой уж у него дурацкий собачий рефлекс!
Денисенко встревоженно смотрел, как трибуна, скрипя, раскачивается под тяжестью Ковалева. Красный от гнева, майор смотрел сверху только на Яхонтова и ругался, размахивая руками. Ковалев, должно быть, забыл, что они с Яхонтовым здесь не одни и в зале сидят другие люди, в том числе представители главного управления министерства, их сейчас интересует ошибка майора в случае с Маркиным, если она была допущена. Об этом бы и следовало сейчас ему говорить.
От негодования, возмущения Ковалеву не хватило воздуха, он задохнулся. Денисенко хотел воспользоваться паузой и попросить Ковалева говорить ближе к делу, но не успел. Поднялся Яхонтов и с места громко спросил:
— Увиливаете? Ведь укрывательством занимаетесь вы, а не я. Об этом и говорите.
Денисенко стукнул карандашом по столу:
— Прошу не перебивать. Товарищ Ковалев не кончил.
Яхонтов повернулся к председателю:
— Извините, конечно, но мне за мундир его стыдно. — Он пожал плечами, сел, тронул локтем Сафронова, тихо сказал ему, покачав головой: — Теряя все, он, кажется, теряет и разум.
Денисенко опять стукнул карандашом:
— Тише, — и обернулся к Ковалеву: — Вы будете говорить еще?
Майор точно не слышал.
— Вы за свой мундир стыдитесь, — глухо, с яростью ответил он Яхонтову, — который стесняетесь носить и ходите в пиджаке!
Яхонтов безнадежно посмотрел на Ковалева.
— Следователь может ходить и в штатском, если это ему удобней. Вы лучше о себе говорите.
— Прошу не нарушать порядка, — возвысил голос Денисенко и вспомнил о председательском колокольчике.
Ковалев наконец обернулся в сторону президиума. Привстав, Денисенко внимательно смотрел на него, потом успокоительно кивнул несколько раз:
— Продолжайте, товарищ Ковалев, продолжайте.
Ковалев посмотрел в зал, увидел встревоженные лица товарищей, помолчал, успокаиваясь, и сказал просто, обращаясь к ним, как будто Яхонтова в зале больше не было:
— Не знаю, откуда известно Яхонтову, но похожий случай с Маркиным действительно был… — Ковалев насупился, помолчал, потом неожиданно быстро взглянул на следователя и с силой ударил кулаком по крылу трибуны, так что звякнул на подносе графин. — Но Яхонтов лжет! Маркин — не вор! Он ничего не украл! Я успел вовремя! И это не укрывательство, а профилактика преступлений!
Казалось, Ковалев уже ничего не помнил от гнева.
— Профилактика? — спросил следователь. — Чего же стоит такая, с позволения сказать, профилактика? Где уверенность, что Маркин не украдет и завтра? А ведь он украдет. Чем оправдаете или укроете вы его тогда? Опять молчанием?
— А он не украдет! Он теперь занят! Он теперь работает!
— Радостно слышать, — сказал Яхонтов. — Но не слишком ли быстро он у вас «перековался»?
— Он не только перековался! К вашему сведению, он сам приходил не раз в отделение. К вашему сведению, он и друга своего Бельского просил проучить. Тот тоже школу бросил. Попивать начал. Значит, верит Маркин в силу чаепития! Значит, верит в силу профилактики, верит, что советская милиция ему друг, а не враг! Может быть, и с Бельским мне придется попить чайку. Уж не взыщите, вас, товарищ Яхонтов, не спрошу!
Ковалев взмахнул рукой и, боясь не сдержаться, сошел с трибуны.
— К сожалению — не придется, — сказал Яхонтов. Он вторично попросил слова.
До выступления Ковалева Яхонтов не решался разоблачить его на собрании до конца. Следователь еще надеялся, что майор правильно отнесется к его критике, подумает хорошенько и признает свои ошибки. Но Ковалев никак не хотел понимать всей серьезности выдвинутого против него обвинения. Он упрямо лез на рожон, а остальные, вместо того чтоб беспристрастно разобраться в его поступках, мялись, прятали глаза — никому не хотелось выступать против этого мягкого, незлобивого человека. Яхонтов видел: первого его выступления было мало и для Ковалева и для сидящих в зале, серьезного, принципиального разговора не получалось, а сам он, не сказав всего, да еще после того, что произошло у бильярда и сейчас известно всему отделению, будет выглядеть в глазах сослуживцев кляузником, его же спор с Ковалевым — склокой на личной почве.
— К сожалению, могу вас заверить: больше не придется вам пить чай ни с Маркиным, ни с Бельским, — глуховатым от волнения голосом сказал Яхонтов Ковалеву с трибуны. — По крайней мере, в ближайшее время…
Взгляд следователя прошелся по рядам, остановился на проходе между креслами.
Яхонтов увидел сгорбленную спину майора, подходившего к своему месту. Он вспомнил его жену и умолк.
Яхонтов уважал Надежду Григорьевну. Он не понимал, как она, по-своему замечательная женщина, могла быть женой такого человека. Яхонтов сочувствовал ее неудаче в жизни. Сейчас он представил, как тяжело она воспримет новый удар, — мало ей было прежних служебных падений мужа. Так теперь он может лишиться и этой работы…
Яхонтов молчал. Стало очень тихо. Было слышно, как, неловко задевая всех в тесном проходе, Ковалев никак не может пробраться к своему креслу. Следователь видел перед собой внимательные, настороженные, ждущие лица.
Он встряхнул головой и, стараясь не смотреть на Ковалева, сказал:
— Сегодня, в три часа дня, Маркин и Бельский арестованы в частной квартире в момент совершения кражи с подбором ключа.
Ковалев подходил к своему креслу. Он вздрогнул, остановился, медленно обернулся, сделал шаг к трибуне.
— Ложь! Провокация! — хрипло выкрикнул он.
Около майора зашумели, повскакали с мест. Все смешалось.
4
Когда все сели и успокоились, Ковалева в проходе уже не было. Он или сел, или вышел. От его оскорбительных выкриков у Яхонтова звенело в голове и кривились губы. Он смотрел на лица товарищей и никак не мог продолжить — лица эти стали теперь холодными, враждебными. Яхонтов был потрясен.
«Неужели не понимают? — изумлялся он. — Неужели даже присутствие комиссии не помогает им понять? Это же не работа! Это же анархия! Так скоро черт знает до чего можно дойти!»
Только когда Яхонтов отыскал глазами в зале трех членов комиссии из управления, он взял себя в руки и смог говорить, мысленно как бы обращаясь к их авторитету.
— Маркин и Бельский задержаны Сафроновым при постовом и двух посторонних свидетелях. Ковалев может кричать и топать ногами сколько угодно, но при свидетелях провокация невозможна. Кроме того, при этом присутствовал я. И если раньше Ковалев прикрывался улыбкой наивного добродушия, то сегодня на собрании он показал свое настоящее лицо. Вчера он сообщил двум свидетелям по делу Алиева, укравшего радиолампу, что этому преступнику угрожает исправительно-трудовая колония, и отговорил их давать изобличающие показания, а затем сообщил это Алиеву и его родителям до допроса. Огласив служебную тайну и таким образом сорвав все следствие по делу Алиева, Ковалев совершил должностное преступление, попадающее под признаки девяносто шестой статьи. Больше того, когда я указал ему на это, Ковалев не только не признал себя виноватым, он даже поставил себе это в заслугу. Изволите ли видеть, если бы не он, ангел-хранитель Ковалев, то суд бы направил Алиева в исправительно-трудовую колонию, что противоречит здравому смыслу и даже интересам государства! Как известно, советский суд, вынося приговор, руководствуется советскими законами. Что же, по Ковалеву, выходит, что наши советские законы неправильны и противоречат интересам государства?!
Яхонтов говорил, полагаясь на силу логики. Он старался быть последовательным, спокойным, объективным, однако, увлекаясь, невольно повышал голос.
— Поступок Ковалева далеко не пустяк. Во-первых, Алиев не такое уж безобидное дитя, каким представляет его здесь Ковалев. Ему не тринадцать, а скоро будет пятнадцать. Он почти с меня ростом. Во-вторых, украв лампу, он сшиб с ног сотрудницу, которая пыталась его задержать, на допросах держал себя вызывающе и нисколько не чувствовал себя виноватым. Кроме того, его папаша, вызванный мной, когда я пытался выяснить причины такого поведения его сынка, встал на его защиту и, вместо того чтоб осудить преступное поведение сына, обругал меня. Не нужно объяснять, что вырастет из Алиева при таком отношении к нему родителей, если его не изолировать. В-третьих, если бы этот Алиев в самом деле был бы наивным ребеночком, который не понимает, что делает, то умиляться здесь решительно нечем, ибо каждый преступник начинает жизнь милым, наивным и беспомощным дитятей, но потом,