Слушая допрос Маркина, он непрерывно курил, прикуривая одну папиросу от другой. Легко сказать — отменить собственную санкцию! А межведомственное совещание? Узнает весь район! Как же теперь он сможет осуществлять надзорность после такого неслыханного скандала?
У сидевших в тесной комнате от табачного дыма начинало першить в горле. Скорняков первый не выдержал: сдавленно чихнул и закашлялся. Романов извинился, бросил папироску в урну, но тут же забылся и машинально закурил новую.
— Послушайте, если вам не жаль себя, то пожалейте нас и потолок, — мягко сказал ему Бокалов. — Нас здесь пятеро, мы отцы семейства. Пощадите!
— Да-да, — согласился Романов. — Простите. — Он заложил руки за спину и, морща загорелую лысину, заходил взад-вперед по комнате.
Бокалов переглянулся с Денисенко и Скорняковым.
Все невольно заулыбались, и, когда Романов снова закурил, никто уже ничего не сказал.
«Нет, это черт знает что!.. Заставлять столько напрасно пережить мальчишку и его родителей! Обрадовался, не дослушал, помчался! Мало того, что сам ошибся, еще и меня ввел в заблуждение. Не мог же я, в самом деле, предвидеть звонка! С поличным!» — негодовал Романов.
35
Очередная «симфония» у Яхонтова была в разгаре. Допрашивал он, как обычно, один. Раскачиваясь в мягком кресле с львиными мордами, Яхонтов допрашивал незнакомую Романову женщину в платочке. Она сидела, наклонив голову, и прижимала к себе грудного ребенка, завернутого в синее одеяльце. Яхонтов был так увлечен, что не слышал, как раскрылась дверь. Он изогнул дугой свою светлую бровь, искоса с удовольствием взглянул на женщину.
— Ну?
Она подняла голову, и Романов увидел ее некрасивое после родов лицо с крупными веснушками на лбу. Это было лицо крестьянки, недавно переехавшей в город и еще не привыкшей к новой жизни. Она прижала ребенка еще крепче к себе и ничего не сказала.
— Что молчишь? — наблюдая за ней, спросил Яхонтов. — Значит, не хочешь говорить, куда твой муженек спрятал краденые стельки? Ладно, что ж, сами найдем. Я ведь только твою честность проверить хотел. Муженек твой сидит, и тебя посадим, раз ты такая… раз ты сообщница. Думаешь, рука дрогнет? Мне вот только малютку твоего жалко. — Яхонтов привстал, перегнулся через стол, приподнял уголок одеяла, заглянул в лицо ребенку. — Агу! Какой славный… Мальчик?
— Мальчик, — сдавленно ответила она и со страхом отстранила ребенка от следователя. — Не крал он… Не крал… И ничего мы не прятали…
— Так-так, — Яхонтов ухмыльнулся. — Так-таки и не прятали? Я ведь только проверяю тебя. Муж-то сознался.
— Нет, нет, гражданин следователь, не может быть. Верьте моему слову, не брал он… Он не возьмет, я его хорошо знаю, да-да… — горячо, порывисто заговорила она, и Романов увидел, как по ее некрасивому лицу потекли слезы. Придерживая ребенка, она прижала концы платка к глазам. Романов не выдержал, вошел, громко закрыл за собой дверь. Яхонтов обернулся, увидел его, заулыбался, но женщина всхлипнула, и он быстро повернулся к ней.
— Ну ладно. Нечего мне здесь… — он поморщился. Допрос получался долгий и, как он увидел, бесперспективный. А ему уже хотелось услышать от Романова новости. — Поди посиди пока в коридоре, подумай…
Женщина встала, хотела что-то спросить или сказать, но Яхонтов махнул на нее рукой, и она покорно вышла.
— Ну? — не выдержал Яхонтов и улыбнулся. — Какое решение вынесли о Ковалеве представители высших сфер?
— Ее муж, — кивнул Романов в сторону вышедшей, — действительно украл стельки?
— Вряд ли, — удивился вопросу Яхонтов. — Но есть подозрение. А там кто их знает… Все у них там на фабрике воры. Если верить ее слезам — не крал. Так что они там решили?
— Так какого же ты черта над ней издеваешься? — заорал Романов. — Кто тебе дал право так допрашивать? Как ты можешь? Она же кормящая мать! А если у нее пропадет молоко? Ты будешь кормить? — Романов забегал по комнате, остановился, посмотрел на Яхонтова, отвернулся. — Вы больше не будете следователем. Вам нельзя доверять людей. К вам больше нет доверия! И я жалею только, что я так редко присутствовал на ваших допросах. Жалею!
Яхонтов сначала опешил, потом оскорбился.
— Ну знаете… Вы, товарищ Романов, сегодня что-то громко надзираете за нами, — вставая, сказал он с достоинством. Он подумал, сел, попробовал все свести к шутке: — Неужели на вас так сильно подействовал совет наших сыскных богов? Они что, решили произвести Ковалева в святые, а меня предать анафеме?
— Они нашли, что вы человек недобросовестный, если не хуже…
— Вот как?.. — удивился Яхонтов и опять улыбнулся. — И вы, как прокурор, с ними согласны?
Романов обернулся и увидел улыбку, более чем странную в положении Яхонтова.
— Я, товарищ Яхонтов, не прокурор, а помощник прокурора по надзору за милицией, — наставительно сказал он и помолчал. — Вы заключили под стражу Маркина, который не только не крал сам, но препятствовал краже всеми доступными ему средствами. Кроме того, вы, скрыв весьма существенные обстоятельства дела, ввели в заблуждение меня. Я буду обязан доложить о своей ошибке прокурору. А вам советую пройти в соседнюю комнату и дать Кудинову объяснение. — Романов отвернулся и стал смотреть в окно.
— Я?.. Что-то скрыл? От вас?..
Это было слишком. Даже Романов забыл о спокойствии, с которым он должен надзирать и указывать.
— Да, вы скрыли звонок!..
— Какой звонок?
— Маркина! Вы что, не знаете? Кто сообщил о готовящейся краже?..
— Вот это Скорняков! — сообразив, изумился Яхонтов. — Вот это ход! Так-так… Значит, они поработали с Маркиным, он дал нужные им показания. Вот это ход! Вы теперь, конечно, по мягкости своей отмените санкцию, а я окажусь виноватым? Я же «ввел вас в заблуждение». Эт-то ход конем!..
Яхонтов несколько минут молчал, потом тихо спросил:
— Товарищ Романов, положа руку на сердце, скажите: вы очень верите в то, что показания Маркина не инспирированы?
— То есть?..
— То есть вы очень верите, что не могло произойти следующее: Маркин и Бельский вместе совершили кражу. Их арестовали. В исходе этого дела заинтересованы некие лица. Возможно? По-моему, даже больше чем возможно. Эти некие заинтересованные лица имеют возможность повидать Маркина и Бельского. Более того, они делают все возможное, благо они обладают властью, и оба преступника, вопреки моим усилиям, остаются у нас в КПЗ и не едут в тюрьму, куда, кроме следователей, никого не пускают. Это вся дежурная часть подтвердит. Затем некое лицо проникает в камеру и говорит преступникам следующее: «Вас подозревают в групповой краже. За это дают много. За одиночную меньше. Зачем вам садиться обоим и получить большой срок? Не лучше ли, чтоб одного оправдали, а другому дали условно? Как это сделать? А вот как: Бельский лез по глупости, первый раз, несовершеннолетний. Ему дают условно. Маркин после «чаепития» с Ковалевым перековался и не пускал, мешал «всеми доступными средствами». Поняли?.. И не бойтесь, правды все равно никто не узнает, в душу-то не залезешь. А опровергнуть нельзя. Разве мы не знаем таких случаев?.. Они и мне пробовали говорить, но я и слушать не стал — механика известная!..
Романов слушал.
— Конечно, если не окажется улик, Маркина надо выпустить. Но очень уж верить в его показания по меньшей мере странно. Каждый преступник любой ценой старается себя обелить.
Папироса в руке Романова погасла. Он слушал.
— Я не понимаю людей, у которых обморок оттого, что Маркин посидел в милиции три дня… Ах-ах, мало оснований! А, собственно, отчего ахать? Кто такой Маркин? Это человек, который виртуозно подделывает ключи. Он уже пробовал забираться в чужую квартиру. И если только он не крал, то в силу категорического императива: нельзя — поймают, посадят. А в другом, более безопасном случае украдет. И вот мы сейчас ахаем, расшаркиваемся перед ним: извините, улик против вас так мало, а мы вас продержали три дня. Такой либерализм он оценит по-своему: ага, рассудит он, раз в отделении милиции есть такие добренькие дяденьки, как Ковалев, а в прокуратуре, как дяденька Романов, значит, и бояться особенно нечего. Просто красть надо умнее, квалифицированнее, чище, тогда даже и на три дня сажать не будут. Человек он умный, изобретательный, изучит криминалистику, полистает кодекс и начнет лепить нам такие кражи, что мы только руками разведем. Будем знать, что это он, а ничего не сделаем: без доказательств не возьмешь, а с уликами нам он не дастся. Вот и сейчас висят две аналогичные кражи. Кто поручится, что не его рук дело? Знаете, с ворьем другой раз, ей-богу, и ошибиться не грех. Ведь грустно и смешно. Почти на сороковом году революции никак не покончим с преступностью! А ведь это только мы виноваты. Миндальничаем, либеральничаем. И с кем? Вон в Финляндии отрубали за воровство руки — и ни одного карманника не было. Без замков люди жили. А мы до сих пор пудовые замки к сараям привешиваем, к каждой паршивой скамейке в сквере сторожей ставим. Посчитай-ка, во сколько обходятся нашему социалистическому строительству все эти замки, побитые хулиганами фонари и стекла, изуродованные урны, памятники, насаждения, разные вахтеры, сторожа, собаки, ночная охрана, заборы — миллиарды выйдут… Да если бы вовремя расправились с преступниками, у нас бы облик земли другой был, мы бы на две пятилетки вперед ушли! А мы: «Ах! Маркин просидел три дня». Ну, просидел — и выпустим. Ничего страшного. Ахаем не там, где следует. Знаете, альтруизм — вещь, конечно, приятная и ублажает душу, но в нашем деле совершенно недопустим, совершенно недопустим, товарищ Романов. Я не себя оправдываю. Я слишком прав для этого. Просто в нашем деле доброта — хуже воровства. И когда Ковалев с трибуны начинает слезы лить: ах, они бедненькие, — я ненавижу его за это. Я ведь знаю этих бедненьких… Дай им волю, они резать людей начнут.
Романов слушал его с изумлением. Так горячо Яхонтов не говорил никогда. Временами ему казалось, что Яхонтов прав, даже очень прав, но согласиться с ним он уже не мог, не мог потому, что Яхонтов был… Яхонтов. Все возмущалось внутри.