— Я? — удивился мальчик. — Я тайны храню, как могила, — очень серьезно сказал он. — Но я не знаю, кто со мной говорит.
— Верно. Ладно. Сейчас объясню. Я майор. Фамилия моя Ковалев. Запомнил? Мне срочно нужно с тобой поговорить по очень важному и совершенно секретному делу. Ты сможешь сейчас прийти в отделение милиции? Но одно условие: никто не должен знать, куда и к кому ты идешь.
— Сейчас? — Ковалев почувствовал, как мальчик заволновался. — Смогу. Сейчас приду, — сказал он и поправился. — Есть, товарищ майор. Засекайте время. Буду точно через пять минут.
— Хорошо. Засекаю. Жду. — Ковалев положил трубку, взглянул на часы и улыбнулся: начало казалось ему удачным.
Скоро по коридору протопали быстрые шаги. В дверь постучали.
— Можно? — спросил неуверенный мальчишеский голос и тут же опять поправился. — Разрешите войти?
— Входи, — Ковалев одернул китель и посмотрел на часы: — Четыре минуты, неплохо.
Миша оказался хорошо сложенным и аккуратно одетым мальчиком. Он остановился в дверях и смотрел на Ковалева строго и вопросительно.
— Здравствуй. Будем знакомы. — Ковалев встал, протянул ему через стол руку, пожал, как взрослому. — Садись.
Они сели и минуту смотрели друг на друга. Ковалева удивила немальчишеская строгость в глазах Миши. Майор помолчал, вышел из-за стола, прошелся по комнате.
— Ты без калош? Не промок?
Миша выставил из-под стула сухие ботинки.
— Я их снял внизу.
— А мои сапоги промокли, — кивнул Ковалев на свои ноги.
— А вы их по-солдатски, касторкой, — посоветовал Миша. Он поглядел на широкие золотые погоны майора — почти такие же, какие остались от отца, с голубой каймой. Не было только птички. — Я бы и себе по-солдатски, чтоб в любую погоду… Мать не дает. В калошах приходится.
Ковалев слушал, приглядывался к мальчику. Это короткое, резко произнесенное слово «мать» неприятно поразило его.
Майор долго доставал папиросы, закуривал. Мальчик молчал, смотрел на погоны.
— А вы… — Миша осторожно посмотрел на две планочки с лентами, потом внимательно, как будто выискивая что-то знакомое, заглянул в глаза Ковалеву. — Вы служили в войну в авиации? Летали? — и покраснел.
— Я? — Ковалев посмотрел на свои погоны. — Нет, это не авиационные. Просто от старой работы. Госбезопасность. Но на самолетах полетать пришлось. Попрыгал и с парашютом. К партизанам. Завидуешь? — Майор улыбнулся. Мальчуган ему нравился.
Миша вспыхнул:
— Да.
Помолчали. Ковалев строго смотрел на мальчика.
— Отца любишь? — серьезно спросил он.
— Да.
— Помнишь его?
— Помню.
— И хочешь быть таким, как он? Прямым и смелым?
— Хочу, — ответил мальчик тихо.
— Значит, будем говорить как мужчина с мужчиной? А ты знаешь, о чем будем говорить?
— О часах?
— Да. Расскажи, пожалуйста, зачем ты их взял.
— Чтобы мать их не продала, как ружье. Мне папа ружье пневматическое купил. Она продала. Потому что я ей не подчиняюсь. И часы бы — тоже… Они именные. Дядя Витя говорит, что мне рано их… Вот я и взял их… пока их… — мальчик не докончил, умолк.
— Так…
Ковалев долго молчал. Он не ожидал такого ясного ответа и уж совсем не предполагал о столь важном обстоятельстве в жизни мальчика, как появление в доме у них «дяди Вити».
— Ну ружье… Это понятно, — тихо и осторожно сказал майор. — Мама, наверно, боялась за тебя, — и чуть заметно снисходительно улыбнулся, как бы извиняя ее: — Она же не понимает, она ведь женщина… А вот часы? Не понимаю… — как бы вслух, подумал он, покачал неопределенно сам себе головой и вопросительно посмотрел на мальчика.
Миша строго смотрел в лицо Ковалеву. Он пошевелил губами, ничего не сказал, опустил голову.
— Выходит, ты плохо себя ведешь?
— Да… То есть нет… я… — и Миша словно взорвался: — Потому что никакой он мне не дядя. И нечего. Он мне никто. Пусть к ней лезет. А ко мне не пристает. Я его не трогаю, и пусть он меня… Пусть папиного не трогает. Тогда и я не буду ему грубить!
Мальчик говорил быстро, с яростью, как человек, готовый на все.
— Н-да… — Ковалев задумчиво поднялся из-за стола, прошелся, сел за стол опять, нахмурился. — А этот самый дядя Витя к вам часто ходит?
— Он не ходит. Он на машине приезжает. На такси.
Миша решительно не мог спокойно разговаривать о дяде Вите, он даже привстал со стула.
— Ты сиди. Мне кажется, ты все-таки в чем-то неправ. У тебя не хватает выдержки. Без нее нельзя. Какой же мужчина без выдержки? Ее надо развивать. Особенно будущему военному.
— Я развиваю. Только пусть папиного не трогает. Он тоже мужчина. Пусть тоже развивает выдержку и не пристает. А военный на то и военный, чтобы уметь давать врагу отпор.
При слове «отпор» Миша с таким упрямством наклонил голову, словно решил скорее умереть, чем отступить. Ковалев поторопился закончить:
— Ну, мы еще успеем с тобой поговорить. Поговорим? Разберемся? Вместе. Прямо и по-солдатски, — мягко улыбнулся он.
Миша был все еще взбудоражен. Он не ответил. Но и не возразил. Ковалев прошелся, подошел к Мише.
— Значит, договорились? Потом и с выдержкой. У нас еще будет время. Поговорим. И не раз. А теперь разберемся в другом. Эти часы у тебя сейчас где?
— У… — Миша помедлил, внимательно посмотрел на Ковалева. — У дяди Миши. Он у нас дворником работает. У товарища Хабибулина.
— У Мувофакията? — удивился Ковалев. Он знал Хабибулина как человека исполнительного, но неразговорчивого, крайне угрюмого, даже мрачного.
— Да. Его у нас все дядей Мишей зовут, по-русски.
— Ну так возьмет да и продаст. А деньги себе присвоит.
— Ну что вы, товарищ майор! — Миша даже улыбнулся. — Товарищ Хабибулин гвардеец.
— Но ведь часы-то мамины.
— Как мамины? Они папины. На них же написано: «Полковнику Степанову, славному командиру — от личного состава в День Победы». А теперь они мои. Когда папа… когда он… когда мы узнали… — у Миши задрожал голос, — тогда к нам приехал старший лейтенант Леонтьев… Привез и надел мне сам на руку. «На, говорит, носи. Всю жизнь носи и помни, каким надо быть человеком. Такой тебе от меня приказ». И я выполню…
Ковалев почувствовал громадное уважение к этому мальчугану.
Оба молчали.
— Ты о суворовском не думал? — спросил Ковалев.
— Говорят, суворовских летных нет.
— Куда же ты думаешь?
— В училище. Только бы дотерпеть и кончить школу, товарищ майор. Тогда бы я сразу…
— Значит, в летчики? — сурово спросил Ковалев.
Ему захотелось приласкать Мишу, посадить на колени, погладить по коротким волосам… Ведь это счастье — иметь такого мальчишку! Он подумал о жене и поморщился: и у него мог быть такой сын.
Вошел Трайнов, постоял в дверях и, как всегда, спросил:
— Я не помешаю? — словно Ковалев мог ему запретить слушать, и присел в уголке.
— Сидите, — пожал плечами Ковалев. — Ну что ж, — сказал он Мише, — об этом мы еще поговорим. А сейчас побудь в детской комнате. Там есть книги по авиации. У меня тут кое-какие дела, но, думаю, скоро освобожусь. Идет?
Миша неохотно кивнул и вышел вслед за майором.
— Какая подлость! — выругался Ковалев, когда вернулся.
— Оправдывается? И ты всему веришь? — спросил Трайнов.
— Я верю. Но я и проверю. И если это так, я выучу эту мамашу вместе с этим ее «дядей Витей»…
— Ну-ну, — одобрил Трайнов. — Только ведь мы безоружны. Что ты можешь сделать? Трудно это…
— И все-таки, я думаю, найду, что сделать…
— Да… хорошо бы… Ты постарайся… — Трайнов постоял и вышел.
— Ну что ж, ладно, — сам себе сказал майор. Он зажег папиросу и набрал номер телефона Степановой.
— Алло, — ответил в трубку приятный баритон.
— Простите, что беспокою, — сказал Ковалев тихо, — мне нужно гражданку Степанову, Софью Ивановну.
— Минутку, — уверенно ответил баритон. — Это тебя, Соня. Наверно, из милиции.
Трубку положили, взяли снова, и уже женский голос сказал:
— Я слушаю.
— Это оперативный уполномоченный вас беспокоит. Вы тут одно заявление подали. Да-да. Вы обещали в семь зайти… Вы нездоровы?
— Да нет, спасибо, я здорова, — Степанова помолчала, должно быть, смутилась. — Просто погода, знаете ли, дождь…
— Ах, дождь… Так-так, — Ковалев усмехнулся. — Тогда как же нам лучше сделать? Вы весь вечер будете дома? Тогда, если можно, я побеспокою вас через часок по телефону. Тут нам кое-что неясно… Вы позволите?
— Дождик, значит, мешает, — Ковалев выругался и надел плащ.
7
Дождь оказался и в самом деле сильный.
Во дворе стоял такой шум, словно крыши и стены домов секли березовыми прутьями. Открыв дверь, Ковалев остановился: в полушаге от него по ступеням били струи воды и разлетались мелкими брызгами. В лицо пахнуло холодной водяной пылью. Почувствовав озноб, он поежился: «Заболею, видно».
Ковалев надвинул глубже кепку, поднял воротник плаща, сунул руки в карманы и шагнул под дождь. Вода застучала по голове и плечам майора. Капнуло за воротник. Он вздрогнул и пошел, стараясь ступать там, где было меньше воды. Но после первых же шагов Ковалев почувствовал неприятную прохладу сначала в правом, а потом и в левом сапоге.
— Готово. Оба, — крякнул он и зашагал дальше, уже не выбирая дороги. Теперь было все равно…
— Иван Сергеевич? — удивился Хабибулин, увидев в дверях своей комнаты Ковалева. — Как же ты к нам попал?
— Поговорить надо, — буркнул Ковалев, здороваясь. Он снял кепку и стряхнул с нее воду за порог. — Промок вот… — Сапоги тихо чавкнули.
Дворник посмотрел на ноги майора и вдруг сердито сказал:
— Снимай! Потом говорить будем. Заболеть захотел?
Он присел, стащил с Ковалева сапоги и унес в кухню. Ковалев переступил босыми, сизыми от холода ногами и посмотрел на детей. Все пятеро детей Хабибулина сидели за столом, и старшая из них, Зульфия, разливала из большой кастрюли щи. От крышки, от половника и из кастрюли валил пар, и вкусно пахло. У Ковалева засосало под ложечкой. Дети не обратили на него внимания. Они взяли по ломтю черного хлеба и принялись за еду.