Как-то, еще в самом начале нашего знакомства, я имела неосторожность пожаловаться ей на свою некрасивость. Ну, нее то, чтобы пожаловаться, а так упомянуть в разговоре. На что Екатерина Альбертовна изящно выгнула брови и с усмешкой заметила:
— Вы просто не хотите быть красавицей. Поверьте, каждая женщина знает, как стать красивой. Если захочет. На Вилечку посмотрите, вот живой пример.
Я посмотрела на Вилечку — та стояла, скромно потупив глазки. Потом вздохнула и сказала:
— Ладно, чего уж для лучшей подруги не сделаешь — открою я тебе свою страшную тайну.
Она полезла куда-то на шкаф и достала большой альбом с фотографиями.
— Смотри. Это я в выпускном классе. — На одной странице альбома была обычная коллективная фотография, почти такая же хранилась у меня в школьном альбоме: в четыре ряда затылок к затылку или нос к носу, человек тридцать школьников с училкой посередине. Вот только Вильки нигде не было видно. Вилька интригующе улыбнулась: — Не можешь найти?
— Ты что болела в этот день? — отчаявшись обнаружить знакомое черное каре, резюмировала я.
— Точно — болела. Сейчас покажу, — и она перевернула страницу. На большом портрете красовалась пухленькая рыжая веснушчатая девчонка с раскосыми глазами-щелочками. Волосики у девчоночки были блекло-рыжими, а конопушки щедро покрывали лоб и щеки. Я потрясено молчала, не смея озвучить очевидную вещь.
— Ты что ли? — нерешительно предположила я.
— Угу, — вздохнула Вилька.
Я покосилась на нее, потом посмотрела на портрет, потом опять на Вильку.
— Рыжая я, рыжая, — засмеялась Вилька, — от природы. И конопатая. Я всю жизнь пухленькой была, что поросеночек. А похудеть мечтала лет с пяти — с таким-то личиком, да еще и колобок на ножках. Ужас! Только без толку все было. А как экзамены начались выпускные — всю ночь не спишь, зубришь исторические даты или неправильные глаголы, так с меня все жиры и схлынули. Бабуля даже испугалась — думала, нервное истощение. Но ничего — зато щеки как ввалились, так и глазки сразу открылись. Я и побежала в парикмахерскую. Сделала стрижку, окраску, брови, ресницы накрасила, прихожу, а бабуля уставилась на меня и не признает. Минут пять поверить не могла, что это я. Только по веснушкам и узнала. А потом руками всплеснула и побежала в ванну. Я думала за валидолом, а она приносит баночку с кремом от веснушек. Благословила, так сказать, на новую жизнь. Правда, бабуля?
— Правда, все так и было. Веснушки — это наше семейное достояние. Все женщины в роду рыжие и конопатые. Очень сильный доминантный признак.
— Бабуля в молодости генетикой увлекалась, вернее, одним генетиком, — шепнула мне Вилька на ухо, — поэтому очень сильно верит в наследственность. Думает, что рано или поздно кровь свое возьмет, и я тоже что-нибудь сплету этакое, но мне что-то не верится. У меня руки — крюки, ничего ими делать не умею.
Екатерина Альбертовна покачала головой, достала из шкафа книгу и протянула ее нам.
— Вот, девочки, здесь есть все, что надо знать женщине об истоках молодости и красоты. Матильда, я настоятельно рекомендую тебе прочитать этот древнекитайский трактат.
— Бери-бери, — шепнула Вилька, — вера бабули в Китайскую медицину незыблема, как Китайская стена. Она ж на Дальнем Востоке долго жила, всяких премудростей нахваталась — страсть.
— А туда-то ее как занесло? — так же тихо шепнула я.
— Так, дед-то на Дальнем Востоке служил, на советско-китайской границе.
Ну и конечно, Вилька заразилась идеей фикс сделать из меня красотку.
И если до Парижа я как-то отбрыкивалась, то после, пребывая в некоем слегка измененном состоянии, поддалась на уговоры, хотя бы в солярий сходить, не подумав, что коготок увяз — всей птичке пропасть. Я еще слабо сопротивлялась, уверяя, что загар ко мне не липнет, но бесполезно — нещадно обмазанная каким-то кремом, я оказалась запихнутой под крышку аппарата.
— Как в гробу, прости господи, — прошептала я и покорилась судьбе.
Через какое-то время, когда я уже отчаялась выбраться, крышка откинулась, и Вилькин голос произнес: «Хватит дрыхнуть». Кожу саднило и стягивало. Я глянула в зеркало — личико было розовым, как у рождественского поросеночка.
— Ну и куда я теперь такая пойду? — уныло задала я вопрос, но Вилька даже не соизволила ответить, а вместо этого стала снова мазать меня уже другим кремом. Правда лицо щипать перестало, зато нос, лоб и щеки залоснились. — И что мне теперь, как тульский самовар по улице идти? — вопрос опять, конечно, остался без ответа.
Вилька достала пудреницу и провела пуховкой по моей блестящей физиономии, потом обмахнулась сама и, сказав: — Теперь порядок, — поволокла на улицу.
— Подожди, — взмолилась я, подгоняемая Вилькой чуть ли не пинками, — пить хочу. От этого искусственного солнца жажда, как в Сахаре.
— И не думай, — отозвалась та, пыхтя, и не сбавляя темпа, — у нас режим жесткой экономии — никаких лишних расходов.
— Что и стакан сока нельзя?
— Водичкой обойдешься. Из-под крана.
— Сердца у тебя нет! Где хоть кран-то?
— Сейчас до парикмахерской дойдем, и попьешь, Главное — расслабься. Разговаривать с Вилькой в таком состоянии — гиблое дело. Пока программу не выполнит — не отпустит. Потому вопить, что про парикмахерскую уговора не было, я не стала.
Часа через два, а может и больше, когда мои бедные волосы подверглись всевозможным экзекуциям, и мастер сняла накидку, я нехотя открыла глаза, так как вняла Вилькиному совету и расслаблялась. Итак, я открыла глаза и… Голова моя напоминала магнит, брошенный в ящик с металлической стружкой — совершенно невероятные упругие пружинки обрамляли мою красную физиономию. Я застонала: — Вилька…
Та мирно сопела в кресле, прижав к груди повести Куприна. Услышав мои стоны, она встрепенулась и вывалилась наружу:
— О, ты прекрасна, возлюбленная моя. Кудри твои… — видно общение с классиком серьезно повредило ей мозги.
— Тихий ужас, — обреченно вздохнула я.
— Деньги давай, — скомандовала Вилька и назвала цифру, от которой у меня спиральки на голове встали дыбом. — А ты что хотела?
Мы вышли на улицу, я вздыхала не переставая.
— Тебе не нравится? — растерялась Вилька. — Тебе очень идет — правда, правда…
Я потрогала рукой бешеную гриву, вываливающуюся из-под капюшона куртки.
— Привет девчонки! — раздалось рядом. — Куда путь держим, может по пути? — Парень в кожанке опирался на дверь БМВ.
— На автобус — ответили мы и двинулись в сторону остановки.
Черный автомобиль медленно двинулся вдоль тротуара.
— Подвезем куда надо. Эй! — не унимался коротко стриженый крепыш, высунув голову из окна.
— Нам в другую сторону, — ответила Вилька, притормозив на ходу, усиленно чиркая зажигалкой в попытках прикурить.
— Пойдем скорее, — дернула я ее за рукав.
— Не понял. Нам, кажется, хамят. — Машина резко остановилась, и парень вырос перед нами, как тень отца Гамлета.
Перебитый нос и ушки пельменьками говорили о бойцовском характере и тяжелом детстве.
— Нет, ребята, нам правда не по пути, — миролюбиво улыбнулась я, и мы дружно развернулись в другую сторону.
— Стоять, мочалки! — Парень скакнул нам наперерез — скорости броска позавидовал бы сам Мухаммед Али. — Вован, ты посмотри — эти козы драные явно хамят. Есть предложение поучить манерам.
Мы оглянулись. Внешность Вована была еще более колоритной. Стало неуютно. Малой кровью не обойтись, тоскливо подумалось мне. Я оглядела комплекцию парня — в ближнем бою шансов у меня не было. Оставалось одно — делать ноги, но Вилька, как всегда, была на высоченных каблуках. Вован, меж тем, гадко щерясь, выпрастывал массивное тело из салона.
Я мысленно сосчитала секунды до приближения Вована, потом закинула сумку за спину и, резко нагнувшись, схватила парня под коленки и боднула головой в живот. Прием, не раз выручавший в детстве в потасовках с дворовыми хулиганами, не подвел и сейчас — парень взмахнул руками и грузно шлепнулся на землю, крепко приложившись стриженым затылком об асфальт. Недолго думая, я схватила за руку Вильку, которая так и стояла с открытым ртом и горящей зажигалкой, и мы дернули со всех ног.
Несмотря на каблуки, Вилька резво бежала впереди меня. Мы свернули за угол, Вилька подбежала к поребрику и замахала руками в надежде поймать тачку. К счастью, одна из машин затормозила рядом с нами, и мы запрыгнули в салон.
— Ничего себе за хлебушком сходили! — бормотала Вилька. — Это что ж получается — приличной женщине уже и на улицу выйти нельзя? Хвоста нет? — то и дело интересовалась она, нервно оглядываясь. Я тоже оглядывалась, но, естественно, ничего не видела.
— Все БМВ на одно лицо, как тут разглядишь, — успокаивала я, то ли ее, то ли себя.
— Все, стригусь наголо или перекрашусь, на худой конец.
— Нет, только пластическая операция, — заверила я.
— Ничего смешного. Тебе тоже маскироваться надо — ты ж его приложила задницей об асфальт, но второй раз твой приемчик не сработает. Кстати, здорово это у тебя — хрясь и с копыт!
— Годы тренировок, — вздохнула я, — наш район исторически — самый бандитский в городе.
— Эмигрировать что ли? — нервно хохотнула Вилька.
— Э, — отмахнулась, — бомба два раза в одно место не падает. И потом, пять миллионов жителей, вероятность повторной встречи равна нулю.
— Зато чуешь, как мужики столбенеют? — вдруг возрадовалась Вилька. — Это ж они на твою новую внешность клюнули.
— Вот счастье-то! Нас заметила местная гопота. Ну, теперь я добьюсь, что бы нас записали в первые красавицы королевства! — дурным голосом воскликнула я. Водила, опасливо покосился на нас через плечо.
— Точно! — закричала не менее дурным голосом Вилька и схватила меня за руку. — Идея! Класс! Мы поставим Золушку!
— Ты что — перегрелась? — попыталась я пощупать ей лоб.
— Отстань! — отмахнулась она. — Слышала же, там народ капустники готовит? Чем мы хуже?