Во-первых, французские газеты теперь называют Павла Петровича никак иначе, а Павлом Салтыковым. Мол, и вовсе нет никаких сомнений, что им стало известно «из достоверных источников при дворе русского императора», что Павел не сын Петра III, и он об этом знает, знают об этом все русские элиты, но под страхом жёстких казней, на которые способны русские варвары, не использующие гильотину, общество безмолствует.
Дошло до того, что в одной из французских газетенок уверенно писали, что дело Салтычихи сфабриковано и сделано это было потому, что родственника истинного отца Павла, Сергея Салтыкова, стала много болтать. Мол, в России такие Салтычихи, измывающиеся над крестьянами, каждая первая помещица, но больше никого не судят.
Вот такие, нравы в нынешнем русском дворе. Павла называли никчёмным отцом, который воспитал ужасного сына, способного поднять руку на собственного родителя, катастрофически неумелым любовником, так как он не смог удержать свою жену в узде, и она также против него восстала. А первая жена, так вовсе изменяла Павлу с его лучшим другом. И столько грязи…
По моим агентурным сведениям всё это было рассчитано на то, что Павел начал действовать крайне опрометчиво, вступил в перепалку, показал себя, как неспособный политик, вспыльчивый, чтобы иметь возможность обвинить русского императора в сумасшествии. Не получилось это сделать у англичан, вот, принялись за подобное французы. Ну и спровоцировать именно Россию на атаку. Даже Наполеону нужна, якобы справедливая война. Между тем, в иной истории и Гитлер не просто так напал на Польшу, его спецслужбы создали прецедент.
До поры мы вели себя более сдержанно, умерив тон. Однако, срабатывала истина, по которой всегда, когда за небольшим проступком не следует наказания, эти проступки повторяются, превращаясь в преступления. Причём, от достаточно небольшого проступка до истинного преступления у французов прошло всего лишь полтора месяца. А самое ужесточение риторики произошло после побега герцога Энгиенского.
— Российская империя признает право герцога Энгиенского, в ком течет кровь французских королей, на трон во Франции и призывает все прогрессивный силы, всю цивилизацию, воспротивиться узурпатору. Французы, будьте честны и справедливы, не превращайтесь в безмолвных рабов. Вы не такие! Вива ля Франс! — закончил я свою речь.
Глава 10
Петербург
4 июля 1800 года
Хорошо, когда ты знаешь точную дату наступления противника. Все мои источники, и не только мои, но и те, которые решили сообщить искренне и честно лично императору, все они сообщали, что Наполеон выбрал дату нападения. 19 июля этого года планируется переход французских войск через Нёман.
Первоначально начало войны было назначено Наполеоном на 12 июля, но корсиканский пухлыш, а Наполеон изрядно за год набрал в весе, немного оттянул время, так как ему было непонятно, что именно происходит на фронтах русско-турецкой войны. Но, по донесениям, полученным от разных источников, даже от «Анны Иоанновны», Бонапарт всё-таки решился в этом году начать войну, потому как опасался, что русское перевооружение до следующего лета позволит нашей армии в значительной степени укрепиться [Анна Иоанновна и в реальной истории — псевдоним Талейрана, который шпионил и для России, и для Англии].
Все эти уловки, что были нами запланированы, сработали. Наполеон поверил, что русская армия находится в стадии реорганизации, что большая часть боеспособного контингента была распущена на землю, а русские готовятся больше к войне с Османской империей, чем с кем бы то ни было. Не уложилась в головах европейцев, что мы готовы отдать на короткий срок часть наших территорий, чтобы разбить «Армию Европы». А наша дипломатия, прежде всего, Александр Куракин, сработала «на отлично».
Да, Александра Борисовича я использовал в тёмную, как-то не порядочно получилось. Ведь ему была поставлена задача постараться всеми силами предотвратить русско-французскую войну. И он старался, за что я даже ходатайствовал перед государем о награждении князя.
Действия русского посла в Париже не прошли даром. Он потратил немало средств, в том числе собственных, чтобы подкупать чиновников, финансировать статьи в газетах, призывая дружить, но не воевать. До поры, это вполне удавалось, пока во французской газете «Монитор» всё-таки не начали публиковаться оскорбительные статьи в адрес русской императорской фамилии. Да и по мне прошлись. Мол я, как кукловод, дергаю за ниточки Павла, такую вот курносую куклу, изготовленную бесталанным мастером.
Кроме всего прочего, это дало нам время, чтобы подготовить армейские магазины, выстроить оборонительные черты. А еще перенос на чуть более поздний срок начала войны, даже на пару недель — это возможность вовлечь в противостояние между Францией и Россией могущественного генерала, имя которому «Мороз». И к зимней войне мы готовы всяко лучше, чем наш противник. Только тулупов и полушубков в войсках имеется больше полумиллиона, да и валенки, шапки-ушанки, варежки. Я бы и вовсе хотел, чтобы война началась к зиме. Вот только, к сожалению, Наполеон не настолько кретин, хотя о русских климатических реалиях, если судить в том числе и по иному варианту истории, он знает немного.
Надежда на мороз была на случай того, если нам всё-таки не удастся под Смоленском или под Опочкой разбить француза. Кстати, Москву сдавать я ни в коем разе не собирался. Уже был готов план строительных оборонительных работ по укреплению Первопрестольной. Как только начнётся война, сразу же начнутся работы. Для этого есть уже и проект, и инженеры, и люди, и инвентарь… Всё есть, чтобы только не сдать Москву французам. Нечто похожее будет происходить и на подступах к Петербургу и Киеву.
Причём, в ходе информационного противостояния мы сделали общедоступными проекты обороны именно Петербурга, а также Киева. Я всеми силами направлял Наполеона на Москву. Нет, я любил этот город, не собирался его подставлять. Вот только то, что мы сделали из Смоленска, стоящего на пути в Москву, — это очень сильно, мощно, здесь Наполеон должен быть остановлен. Другие направления укреплены также неплохо, но всё же слабее, чем Смоленский укрепленный район.
Между тем, началась финансовая война. Как я не стремился содействовать тому, чтобы в России не появились фальшивые деньги, но это всё же произошло. Возможно, намного в меньших масштабах, чем это было перед началом Отечественной войны 1812 года в одной реальности. Но, есть свои нюансы…
В ином варианте истории французы различными путями вливали в российскую экономику миллионы фальшивых рублей, стремясь ускорить и без того обесценивание денег. И это было огромной проблемой, если бы не то, что деньги, которые печатались во Франции, получались намного лучше, чем те, которые производились в Российской империи в иной реальности. Французская бумага была намного лучше, подпись казначея чёткая, везде одинаковые рисунки, четкие линии отреза. А чернила были выполнены столь хорошо, что они никогда не размазывались. И всё это сильно отличалось от русских денег того времени. Так что фальшивые купюры изымались из оборота по простому принципу: лучшего качества убрать, худшего оставлять.
Сейчас же, проблема становится в полный рост, несмотря на то, что более двух миллионов рублей нам удалось перехватить и не допустить их вливания в нашу экономику. Кстати, эти деньги было решено оставить. Потом мы просто не будем сами печатать, потому как французское качество русских рублей более, чем соответствовало весьма высокому в этой реальности качеству денег Российской империи, которые печатались у нас же.
В некоторой степени финансовая диверсия французов была нивелирована тем, что англичане нам передавали четыре миллиона фунтов стерлингов. Я хотел намного больше, однако, Англия нынче не та, у них у самих проблем с деньгами выше крыши. И так они сильно напряглись, чтобы хоть в какой-то степени соответствовать статусу той великой державы, которая ранее щедро платила за войны. Сейчас с Великобритании и вовсе предреволюционная обстановка, хотя движение луддистов после жестоких мер пошло на убыль.
Слова все уже сказаны, акценты расставлены, объявление войны — лишь формальность. Потому и я сам работал, и заставлял работать весь свой Комитет Министров, даже государя напрягал деятельностью, чтобы сделать как можно больше в преддверии Великого противостояния.
Я не стремится заниматься шапкозакидательством и утверждать, что французская армия нынешняя в какой-то мере слабее, чем та, которая вторглась в Российскую империю в 1812 году в иной реальности. Нет, возможно, даже напротив, эта наполеоновская армия более многочисленная, она прошла реорганизацию, имеет боевой опыт, вооружена отменно.
Ведь в иной реальности Наполеону приходилось держать большие контингенты войск в Испании. Теперь же он в Испанию не вторгся, наоборот, сохранились душевные и союзнические отношения между Францией и её южной соседкой. Так что ожидалось даже три испанских дивизии на русском фронте.
До конца непонятной была ситуация с Пруссией. Дипломатические отношения между Россией и этой страной практически прекратились. Фридрих Вильгельм III, король Пруссии, как и в иной реальности, повёл себя не то, чтобы осторожно, а как трус. Король продался французам. И ценой был всего лишь Ганновер. Для меня, это «всего лишь». А вот для пруссаков… Как бы не начало объединительных процессов по созданию единой Германии.
Вопрос заключался только в том, будут ли прусские войска участвовать во вторжении в Россию. Я знал, да и все знали при дворе, что Фридрих Вильгельм III не хочет участия своей армии в этой войне. Оно и понятно. Во-первых, когда два тигра подерутся, обезьяна, что сидит на дереве, может добить оставшегося в живых тигра и стать хозяйкой клетки, где происходит противостояние. Во-вторых, прусский король прекрасно понимал, что он ведёт себя трусливо и непоследовательно в отношении России, потому хотел оставить за собой возможность дипломатического маневра. Пруссия была нейтральной и в войне не участвовала. Поэтому и Россия не имеет никакого права, если она победит конечно, выдвигать претензии своей, вроде бы, всё ещё союзнице. Но всем воздастся по грехам их!