Что именно повлияло на то, что и уланы, спешно присоединившиеся к отражению русской атаки, и кирасиры, уже набравшие скорость, рванули за наглыми русскими, было не понять. Вероятно, что настолько французы с поляками были злыми на лесные русские отряды, что при виде гусар, вышедших из леса, рванули мстить за многие свои беды. Или же иное повлияло, например, плохое знание степной тактики с ложными отступлениями, но конная франко-польская лавина направилась к лесу.
И все выглядело так, что французам удастся настигнуть русских, как вдруг…
Гусары порскнули в разные стороны, открывая для взора наступающих франко-польских кавалеристов несколько тяжелых телег.
— Бах! Бах! — раздались выстрелы карронад, выкашивающие первые ряды конных врага.
Часто зазвучали ружейные выстрелы. Стрелки заранее организовали себе огневые точки и теперь работали с двухсот шагов, но чуть сбоку, выбивая не только офицеров, но и тех вражеских всадников, которые могут создать препятствие своим товарищам, скачущим сзади. А колючая проволока стала истинным бедствием для вражеских лошадей. Началась свалка, выйти из которой было крайне сложно. Кони топтали своих наездников, взбрыкивали, падали сами.
— Всиу! — двадцать три ракеты устремились по скоплению врага, прямо туда, где находился командующий корпусом маршал Мюрат.
Гусары не стали терять динамики разгона, а, как и было запланировано, они развернулись и вновь устремились на врага, прямо в сторону опешивших от разрывов ракет передовых отрядов французского авангарда. Враг ошибся… Причем дважды: первый раз, когда сам маршал Мюрат, показывая свою лихость, шел впереди всех своих колон; второй раз, когда решил, что можно разбить наглых русских всего-то превосходящими втрое силами кавалерии. Французы не брали в расчет ракеты, как и карронады. Хотя последние, наверняка, должны были применять другие русские партизаны. А вот ракеты почти все предполагалось использовать для решительного сражения, потому лесные отряды ранее еще никогда не производили ракетные залпы.
— Вперед! — кричал Денис Давыдов, понимая, что у него только один шанс сделать что-то по истине великое.
Сейчас, когда французы были в смятении, когда на их пути возникла до до конца не понятная сила, еще не все осознали, что колючая проволока мешает проходу, вражеская кавалерия оказывалась в стороне от гусар Давыдова и сейчас методично выбивалась, а из земли «вырастали» еще и зубья, мешавшие кавалерии врага устремляться вперед. У Давыдова появилась возможность атаковать самого Мюрата.
— Бах! Бах! — звучали выстрелы.
Гусары поливали противников из револьверов, в ответ прозвучали разрозненные выстрелы от французов, не ожидавших такой прыти от русских. Давыдов слышал свист пролетающих пуль, понимал, что он сегодня недосчитается многих своих братьев по оружию, но он не собирался сворачивать. Между тем, рядом с группой генералов не было более солдат с ружьями, а те, кто уже произвел выстрел, успевали только выставить свои штыки в сторону русских гусар. Подобие каре получилось только вокруг раненного маршала, но частые выстрелы с револьверов выкашивали бреши у солдатского неплотного построения.
Давыдов использовал тактику, которую можно было бы сравнить с той, что применял адмирал Ушаков. Сам майор Денис Васильевич с отрядом из сотни гусар устремлялся вперед, а в это время остальные русские кавалеристы «отсекали» французов от основной сотни, завязывая бои по флангам. В то же время, продолжался разгром французской кавалерии, где меткие и грамотные стрелки выбивали польских улан и французских кавалеристов таким образом, чтобы создавать заторы, не давая врагу возможности организованного выхода из боя.
А следом начался сущий ад для вражеской кавалерии, и без того погрязшей в безумии. Загорелись канавки с горючей жидкостью, которые были по всему тому месту, где франко-польские кавалеристы уже не стремились атаковать, а пробовали выйти из боя. Ржание коней, стоны людей — все зловещие, адские звуки боя усилились в разы.
— На! Руби! Братцы руби! — кричал Давыдов, находясь на острие атаки.
Уже было понятно, что в ноге у майора застряла пуля, но командир рвался вперед. И вот он… Мюрат, не узнать которого просто невозможно, настолько пестро и с перьями любил этот маршал одеваться. Но… спрыгнуть нет мочи, раненая нога и уже хуже получается управлять лошадью.
— Поручик Лосев! — увидев своего подчиненного, закричал на разрыв голосовых связок Давыдов. — Ко мне! Взять к себе маршала. Всем прикрывать поручика!
Русские воины погибали, уже набирал разгон для атаки большой отряд польских уланов. Это генерал Вандамм спешил на помощь маршалу, наконец, разобравшись, что к чему.
— Эх… Братцы, кто может, вперед! Отсекаем от командира француза! — кричал Федор Потрашков, подымая стрелков в атаку.
Да, бессмысленно, если только не иметь шанса взять маршала. В бинокль Федор видел, что Мюрату уже дали по голове, чтобы не трепыхался, перекинули через коня и горстка гусар направилась с ним к лесу. Но метров шестьсот впереди, получиться ли дотянуть Давыдову? А гусары погибали, сдерживали озверевших французов, в прямом смысле подставляясь под сабли, но не давая организовать массовой погони. Вот только кони уже подустали, а лошадь, на которой и везли маршала, и вовсе была вынуждена нести на себе двух человек. Потому по ней и ровнялись гусары.
— Стреляй на ходу по лошадям! — кричал Потрашков, стреляя на бегу из своего ружья.
Стрелки знали, как бить, они вновь устраивали заторы, не давали полякам нагнать русских гусар. Да и кони у преследователей все же, не свежие, как никак, но почти полудневной переход совершили.
— Стоять! Распределить цели! Быть готовым убегать! Прикрывает второй и третий десяток! — раздавал команды Потрашков.
— Всиу! — в небе раздался свист множества ракет.
— Всем отход! — закричал командир стрелков. — Нынче француза остудят и без нас.
Это была последний приказ Федора Потрашкова. Так бывает… Своя же ракета накрыла и его и весь первый десяток стрелков. Но командир успел дать приказ на отступление. И, если бы удар ракетами не был комбинированным, с применением и зажигательной смеси и с кассетами поражающих элементов, то выжили бы стрелки, а так…
Стена из огня выросла перед поляками, которых вел в бой Вандамм. Он намерено чуть отстал перед столкновением, пусть и с горсткой оставшихся русских гусар и стрелков. Трусость спасла генерала. Он смог, пусть и не без труда, но остановить свою лошадь, когда впереди стали прилетать множество ракет. А русские уже ушли в лес.
Именно Вандамм, так как вся свита маршала Мюрата была перебита, взял на себя обязательство организовать погоню. Сотни французских солдат вошли в лес, когда в нем скрылись остатки русских лесных мстителей. Лес прочесывался и то там, то здесь, но раздавались и взрывы и стрельба. Было быстро определено, как именно уходили тяжелые телеги, их даже нагнали, но… Русские устроили засаду и выкосили еще не менее сотни французов.
Давыдов же не стал возвращаться на Базу. Он послал туда вестовых, чтобы те два десятка бойцов, что оставлены для охраны партизанской заимки, готовили к вывозу все, что только можно. Только командование отрядом знало, где находится третья, резервная База, хуже всего оборудованная, но более иных спрятанная в лесной чащи. В самом крайнем случае можно было туда отправиться. Но разве не крайний случай, что почти половина отряда полегла?
Но самое главное — Мюрат, раненный только в ногу, был у Давыдова.
* * *
Петербург.
22 августа 1800 года
— Что это? — потрясал бумагами перед моим лицом государь. — Вам есть что ответить? Наше бесславное отступление в этих бумагах?
Я молчал и смотрел на императора. Он же обо всем знает и должен понимать, что это за бумаги держит в руках. Да и само по себе обвинение меня в государственной измене выполнено более чем топорно. Я знал, что нечто готовится и думал переиграть своих недоброжелателей, сработать, так сказать «на противоходе». Они, эти недоброжелатели, идут обвинять меня, ну а я предоставляю на них компромат.
Но пришлось свои планы менять. Как не говори, что черное — белое, оно белым не будет. Общественность возмущена тем, что Наполеону не дают отпор. Попытки вразумить людей производились. В газетах то и дело, но появлялись сравнительные таблицы численности армий. Казалось, что такая наглядность должна вразумить, ведь по всем статьям Наполеон вел в Россию армию, превышающую в разы те силы, что мы можем противопоставить. Использовался нарратив, что нам приходится воевать еще и с турками, что Австрия выдерживает, скорее, воинственный нейтралитет, что Пруссия предала.
Однако, последние победы над Османской империей с теми реляциями, что слались с мест сражений еще при Екатерине, приучили людей думать, что сотня русских воинов лихо и непринужденно бьет тысячи турок. Победа над шведами, лихой поход Суворова в Северной Италии… Все это выглядело так, что сейчас имеет место чуть ли не предательство, иначе ничем другим люди не объясняют, казалось что триумфальное шествие Наполеона по русским землям.
Сейчас в руках императора были множественные обвинительные доносы на меня, что в последнее время сыплются, как из Рога Изобилия. Я имел возможности сделать так, чтобы император их не видел, но я не играл против государя, оставлять его в неведении не собирался.
Как только Наполеон пересёк границу Российской империи, на меня начали отовсюду сыпаться обвинения. То, что наша армия топчется на месте на турецком фронте, и все еще не взяла Стамбул. Что против Наполеона ничего не делаем, а вовсе трусливо отступаем. Все эти нарративы начали использовать мои недоброжелатели, коих оказалась больше, чем я предполагал.
Если раньше главным моим критиком был лишь только Растопчин, то сейчас к нему прибавился ещё и Николай Петрович Румянцев. Неблагодарный Кочубей в этой же компании затесался. Он желая заручиться политическим весом на фоне хайпа против меня, также начал говорить, что, видите ли, предупреждал меня, что он был против такой скифской тактики, которую мы применяем, и всё прочее в этом же духе.