– Распишитесь. Поставьте точное время. Буду докладывать маршалу.
«Я бы, наверное, этого формализма не потребовал», – подумал Сбоев и, присев на кончик кресла, поставил число, время получения телефонограммы и расписался.
– Не обижайтесь, Владимир Николаевич. Этого требует обстановка. С меня могут спросить.
– Я могу идти?
– Обождите. Позвоню Шапошникову.
Разговор Тареева с маршалом был коротким. Член Военного совета по тексту донесения Сбоева слово в слово, чеканно доложил Шапошникову данные авиаразведки, которые Генеральному штабу были не известны. Тареев хотел сказать Шапошникову что-то еще, но тот, не дослушав его, положил трубку.
– Маршала мое сообщение сильно взволновало.
– Сообщение это нужно было сделать четыре часа назад.
– Владимир Николаевич, я немного постарше тебя. А поэтому пословицу: «Доверяй, но проверяй» – не зря записали в военный устав. Правда, другими словами. Я вас не задерживаю.
От голода под ложечкой сосало, во рту ощущался неприятный привкус табачного перегара: за какие-то несколько часов была искурена пачка «Казбека». Сбоев хотел спуститься в буфет, но передумал: до тех пор пока он не получит донесение о формировании двух авиаполков бомбардировщиков и не поступит сообщение из отдельной авиаэскадрильи, находящейся в Егорьевске, о готовности к боевым вылетам, об обеде нужно забыть.
Не успел Сбоев разобраться с самыми неотложными документами, как раздался телефонный звонок. Звонил Тареев. Голос его был тревожным, срывающимся.
– Зайдите на минутку. Я сейчас один. Нужно поговорить с глазу на глаз.
– Иду.
По лицу дивизионного комиссара Сбоев понял, что произошло что-то чрезвычайно тревожное.
– Сразу же после твоего ухода позвонил Поскребышев и соединил меня со Сталиным. – Лицо дивизионного комиссара и сейчас, когда разговор с Верховным Главнокомандующим уже состоялся, сохраняло следы большого душевного напряжения и крайней сосредоточенности. – Сталин задал всего четыре вопроса, и все они касались Юхнова и источника разведданных о Юхнове.
– Час назад в Юхнов вошли немецкие танки, – с крайним раздражением, граничащим с ожесточением, глухо произнес генерал Сбоев.
– Об этом Сталину доложил маршал Шапошников.
– Прямо по тексту моего донесения?
– Прямо по тексту вашего донесения.
– Какие будут приказания, товарищ дивизионный комиссар?
– Сталина наше донесение, как и маршала Шапошникова, крайне встревожило. Не понравилось ему и то, что генерал Артемьев оставил Москву и занялся организацией обороны Тулы. Прошу вас срочно послать в Тулу самолет с письмом к секретарю обкома Жаворонкову и срочно доставить командующего в Москву. Так распорядился Сталин.
– Что еще приказал Сталин?
– Сталин приказал действовать решительно! Собрать для боя все, что имеется. Перед командованием округа он поставил задачу: задержать противника на пять – семь дней на рубеже Можайской линии обороны, пока не будут подтянуты к Москве основные резервы Ставки. – Дивизионный комиссар смолк и продолжал стоять у стола перед Сбоевым, который принимал каждое слово члена Военного совета как боевой приказ Верховного Главнокомандующего, отданный ему, генералу Сбоеву.
– Что ж, будем выполнять приказ товарища Сталина, – сдержанно проговорил Сбоев, все еще не понимая, чем так глубоко был взволнован Тареев.
– Я пригласил вас не только за этим, Владимир Николаевич, – упавшим голосом проговорил дивизионный комиссар. – Об этом я мог бы сказать и по телефону.
– Что-нибудь случилось, Константин Федорович? – обеспокоенно спросил Сбоев. – На вас лица нет.
– Случилось, чего я никак не ждал. После звонка Сталина позвонили из Наркомата внутренних дел. Звонил сам нарком. – Тареев замолк, словно то, о чем он собирался сказать Сбоеву, причиняло ему нестерпимую боль.
– Что же сказал нарком? – Сбоев почувствовал, что волнение дивизионного комиссара имеет под собой какую-то почву.
– Нарком сказал, что и вы и я пользуемся информацией паникеров и провокаторов. – Тареев замолк. Некоторое время он рассеянно смотрел на Сбоева. – Потом он спросил, кто сообщил мне сведения о немецких танках, вошедших в Юхнов. Я назвал ваше имя.
– И правильно сделали, – твердо сказал командующий. – За эти данные я готов ответить головой!
Тареев вздохнул.
– Головы свои, генерал, мы пока побережем. А на всякий случай нужно приготовиться к неожиданному для нас обоих обороту дела. А разговор этот, как я понял по тону наркома, может состояться каждую минуту. Срочно предупредите командира авиаполка, чтобы все разведданные были письменно зарегистрированы. И немедленно!.. Теперь вы поняли, почему и я, как исполняющий обязанности командующего округом, просил вас подписать свое донесение? С докладом по этому вопросу я должен выходить на самый высокий уровень.
– Теперь, кажется, я вас понял.
– В случае чего, Владимир Николаевич, звоните сразу же. Больше задерживать не буду. Ваши телефоны, наверное, захлебываются от звонков.
Вернувшись в свой кабинет, Сбоев сразу же вызвал начальника штаба и распорядился срочно подготовить полки бомбардировочной и штурмовой авиации к вылету на бомбежку противника в район Юхнова, Спас-Деменска и Малоярославца.
Только теперь генерал решил наконец спуститься в буфет, но звонок главного телефона, «вертушки», вернул его от самой двери.
Звонили из Наркомата внутренних дел. Голосом, в котором не прозвучало никаких оттенков, предвещающих тревогу, дежурный по управлению передал, что Сбоеву необходимо срочно явиться к начальнику управления Окоемову.
– Что-нибудь захватить с собой? – Сбоев мучительно припоминал имя и отчество начальника управления, но так и не вспомнил. – Из документов – ничего не потребуется?
– Пока ничего не потребуется, – сухо прозвучал в трубке голос дежурного по управлению.
Сбоев позвонил Тарееву, но дежурный порученец, поднявший телефонную трубку, тихо, с придыханием ответил, что дивизионный комиссар разговаривает с начальником Генерального штаба.
«Ничего, позвоню от Окоемова, – подумал Сбоев. – У Тареева сейчас запарка, беспрерывные телефонные звонки… Тем более – остался за командующего». С этими мыслями Сбоев надел шинель, фуражку и, сообщив дежурному по штабу, что он будет не раньше чем через час-полтора, вышел из кабинета.
Сбоев вышел на улицу и подошел к своей машине. В кабине, отвалившись на спинку сиденья ЗИСа, сладко дремал шофер, которого, несмотря на его молодость, командующий звал по имени и отчеству, чем поначалу смущал молодого человека, а потом тот привык к такому обращению и принимал его как знак особого к нему уважения.
– Обедал, Алексей Николаевич? – захлопнув за собой дверцу кабины, спросил Сбоев.
– Пока нет. Вас ждал, думал, вместе съездим. Вы, наверное, забыли, когда последний раз щи хлебали. Все на ходу да всухомятку.
– В наркомат… На Дзержинку. Четвертый подъезд.
За короткую дорогу от улицы Осипенко до площади Дзержинского командующий силился хотя бы приблизительно представить, зачем он так срочно понадобился Окоемову. Тем более в такое время, когда ему необходимо быть неотлучно в штабе округа. Однако стоило только Сбоеву вспомнить во всех подробностях разговор дивизионного комиссара с наркомом – а этот разговор Тареев передал дословно: и то, как возмущался нарком по поводу разведданных, переданных в Генеральный штаб, как он тут же почувствовал – сердце его защемило, сжалось. «Неужели нарком подключил к этому вопросу Окоемова? – полоснула по сердцу тревожная догадка. – Ведь он так и заявил Тарееву: люди, от которых исходит донесение о сдаче Юхнова, – паникеры и провокаторы».
И Сбоев вспомнил случай: месяц назад штабная машинистка, печатавшая автобиографии членов Военного совета, в спешке перепутала листы и на стол Сбоева положила биографию дивизионного комиссара Тареева, а автобиографию Сбоева, как потом выяснилось, отнесла в кабинет Тареева. Не видя в этом великого греха, Сбоев прочитал биографию члена Военного совета, и после этого прочтения дивизионный комиссар поднялся в его глазах выше, значительней, он предстал перед командующим ВВС человеком, достойным глубокого уважения, солдатом, прошедшим «сквозь бои и войны…». В свои восемнадцать лет Тареев служил в омской Красной гвардии; в Гражданскую войну бил колчаковцев и белочехов; на Каховском плацдарме грудь в грудь сходился в боях с врангелевцами; форсировал Сиваш во время штурма Перекопа; будучи комиссаром полка, освобождал Севастополь; уничтожал белобандитов в Одессе… Многие годы служил комиссаром погранотряда на государственной границе; с 1935 года – начальник политотдела пограничных округов в Казахстане и на Дальнем Востоке; в партии – с начала 1919 года… «И как нарком смог бросить такое грозное обвинение коммунисту и солдату, связавшему свою судьбу с советской властью, с Красной армией?!» Распаляя себя гневом, Сбоев не заметил, как машина подкатила к главному подъезду Наркомата внутренних дел.
Окоемова Сбоев видел всего лишь один раз, и то издалека, случайно. Лично он не был с ним знаком: просто пока не было причин вступать в контакт с этим серьезным управлением. Зато лицо наркома стояло перед ним отчетливо, с чертами, выражающими характер непреклонный, суровый.
Лифт остановился.
Дежурный по управлению с тремя кубарями на петлицах, проверив удостоверение командующего, молча кивнул на высокую дверь, обитую черной кожей.
– Войдите.
В просторном кабинете Окоемова стоял длинный Т-образный стол, застланный зеленым сукном. На стенах – портреты Сталина и Дзержинского. По сторонам длинного стола стояло дюжины две стульев. На маленьком столике, рядом с креслом, под левой рукой Окоемова, стояло несколько телефонов, один из которых был с гербом посредине цифрового диска.
Окоемов закончил что-то писать и поднял голову, рассеянно глядя через плечо Сбоева. Казалось, что он был еще во власти какой-то сложной, еще не до конца решенной задачи. Потом, словно отрешившись от не дающей ему покоя мысли, провел ладонью по лбу, точно разглаживая его, и в упор посмотрел на Сбоева.