– Он поддержал мое ходатайство и при мне направил с порученцем документы в наркомат.
– Подскажи, кто может убавить спесь Окоемова, если он и в самом деле захочет испортить твою биографию?
– Только Александр Сергеевич Щербаков. Он – секретарь ЦК. Сталин во всем ему доверяет.
– Какой номер телефона у Щербакова?
Сбоев достал из кармана записную книжку, принялся листать ее, но вдруг остановился и посмотрел на часы.
– Поздно, Дмитрий Александрович, уже половина первого. И потом, звонок по личному вопросу к секретарю ЦК…
Скорбная улыбка еще четче обозначила и без того глубокие морщины на лице Казаринова.
– Говоришь – личное дело? Нет, генерал, мой звонок будет не личной просьбой, не приглашением прогуляться за грибами или пойти на спектакль в Большой театр. Я буду говорить с Щербаковым по государственному делу. И не как старик Казаринов, а как академик и как депутат Верховного Совета. Немедленно телефон Щербакова!
– Домашний или служебный? – растерянно спросил Сбоев и снова принялся листать записную книжку.
– Чудак!.. Кто же из секретарей ЦК сейчас сидит дома? Конечно служебный.
Сбоев подошел к письменному столу и цветным карандашом крупно написал на чистом листе бумаги телефон Щербакова и положил его на журнальный столик.
Прислонившись спиной к книжным стеллажам, занимающим всю глухую стену от пола и до потолка, Сбоев застыл напротив кресла, в котором сидел академик и медленно крутил диск телефона. Генерал чувствовал, как учащенно, упругими толчками забилось его сердце.
– Дежурный? Соедините меня, пожалуйста, с Александром Сергеевичем. Кто просит? Академик Казаринов. Пожалуйста, доложите, что у меня к нему очень важный и неотложный разговор. Что?.. Сейчас занят? Тогда прошу вас, как только Александр Сергеевич освободится, доложите ему, пожалуйста, что с ним по очень важному вопросу хочет связаться академик Казаринов. Да, да, он знает. Пожалуйста, запишите мой телефон. – Казаринов продиктовал дежурному номер своего телефона. – Я буду ждать звонка. И желательно – сегодня, в любой час ночи. Благодарю вас. – Дмитрий Александрович положил трубку, встал, прошелся по кабинету. – А теперь, дорогой мой, посмотрим, какова цена старику Казаринову в базарный день: ломаный грош или он чего-то еще стоит.
– Думаете – позвонит? – Сбоева удивил такой смелый и свободный разговор академика с дежурным Секретариата ЦК. – Ведь Щербаков так занят. К нему член Военного совета и то с трудом пробивается.
– Александр Сергеевич не из тех, к кому нужно пробиваться. Я хорошо знаю этого человека. Уверен, если будет минутная передышка в неотложных делах – позвонит непременно.
Дверь бесшумно открылась, и в кабинет вошла Фрося.
– Может быть, чайку?
– Обязательно, Фросенька, с лимоном, да покрепче. Прихвати и бутылочку, в буфете в самом низу стоит. Да дай пожевать чего-нибудь легонького.
Фрося взяла с журнального столика хрустальную пепельницу с окурками и вышла.
– Как Григорий? – спросил Сбоев и в душе устыдился, что только сейчас удосужился вспомнить о внуке Дмитрия Александровича.
– До сих пор ни слуху ни духу. – Дмитрий Александрович тяжело вздохнул. – Я тебя, Володя, позвал сегодня, чтобы поговорить о Грише. Сны мне плохие снятся. Хотя я не верю ни в сны, ни в предрассудки, а тяжело утром на душе, когда по ночам Григорий снится мне то в белом нательном белье, то в каких-то черных монашеских мантиях. Снится таким, каким я его в жизни никогда не видел.
– Все это – нервы, Дмитрий Александрович.
– Ты – генерал, Володя. Ты – человек штабной. Помоги узнать, цела ли или разбита часть, в которой Григорий начал войну. – Казаринов смолк, и его костистая сухая рука легла на грудь, словно защищая ее от удара.
– Какой его последний адрес?
– Я его помню точно: войсковая часть 1635, литер «Б». Казаринов Григорий Илларионович. Не забудь – Илларионович. Рождения семнадцатого года. Узнай все, что можно узнать о нем, о его части, и позвони мне. А лучше – заезжай.
– Когда было от него последнее письмо?
– В начале июля. Сообщил, что уже вступил в горячие бои, что жену вместе с командирскими женами отправил на восток. Дал ей мой адрес и наказал, чтобы при первой возможности приехала ко мне в Москву.
– И до сих пор нет?
– Нет. А они уже ждут ребенка. Так и написал в письме, чтоб я берег и жалел его женушку.
Сбоев заметил, как губы старика дрогнули и он принялся глотать слюну, борясь со спазмами, подступающими к горлу. И все-таки, как ни крепился Казаринов, скупая слеза скатилась по его дряблой, морщинистой щеке.
– Я сделаю для вас все, что в моих силах, Дмитрий Александрович. Поднимем все штабные документы по журналу боевых действий Западного фронта и точно установим дислокацию полка, в котором служил Григорий. Наведу персональную справку и через управление кадров наркомата. Дайте мне на это неделю.
– Разве о сроках речь? – Рука Казаринова расслабленно легла на подлокотник кресла. – Из рода Казариновых Григорий – последний.
Сбоев в растерянности молчал: не знал, чем ответить на эту исповедальную тоску совершенно одинокого старого человека, такого знаменитого в науке и такого беспомощного и ранимого в личной жизни.
Телефонный звонок заставил генерала вздрогнуть. Слушая внимательно Казаринова, он как бы подсознательно ни на секунду не забывал о звонке. По лицу Казаринова, поднесшего к уху трубку, Сбоев понял, что звонят из ЦК.
Лицо Дмитрия Александровича преобразилось. Оно стало живее, моложе, в глазах засветились искорки радости.
– Александр Сергеевич?! Приветствует вас старик Казаринов, в ополчение не взятый, друзьями по нашей постоянной комиссии забытый. Что, что?.. Здоровье? Под медленный уклон, Александр Сергеевич. Да, да, да… Но до конца войны, до матушки-победы, думаю добежать галопом, а уж потом побредем, как обозные лошади. – С минуту Казаринов слушал Щербакова, время от времени кивал головой, лицом выражая то удивление, то возмущение. Потом продолжил: – Дорогой Александр Сергеевич, наш разговор я начну без банальных «как живете?» и «как самочувствие?». Есть в Московском военном округе один храбрейший из храбрых летчиков, по званию – генерал, по фамилии – Сбоев Владимир Николаевич. О нем когда-то писали газеты… Как – вы его тоже знаете? Ну и прекрасно!.. Тогда мне легче будет с вами разговаривать. Его сегодня обидел Окоемов, начальник управления НКВД. Летчики генерала Сбоева сегодня совершили подвиг. Они первыми донесли Генеральному штабу и лично Сталину, что к Юхнову подошли немецкие танки. Разведку они вели под огнем зенитной артиллерии врага, самолеты вернулись с пробоинами, два летчика ранены. И за все эти доблести Окоемов пообещал генералу Сбоеву, если будет необходимость, заняться им по линии своего управления. Я только что узнал об этом и потерял покой… Что? Вы хорошо знаете этого генерала? Давно вы его знаете? О!.. А я этого молодого человека знаю столько, сколько он живет на свете. Верхом на себе катал, когда он был крошечным.
Сбоев замер и не сводил глаз с Казаринова. И снова сердце… Почему оно после шестого удара пропускает седьмой и делает упругий толчок?.. То, что разговор идет хороший, Сбоев понял с самого начала, но о чем говорит сейчас Щербаков Казаринову – не догадывался: уж очень резко менялось выражение лица старика. Оно то озарялось улыбкой, то вдруг мрачнело.
– Так что ему передать? Он будет у меня завтра. Спасибо!.. Спасибо, дорогой Александр Сергеевич. За генерала Сбоева я ручаюсь головой. Это честнейший коммунист и храбрейший воин. Вы должны знать о нем по хасанским событиям. Он уже там показал себя!.. Я рад… Рад, что вы о нем такого же мнения. Еще раз спасибо. При случае рад буду доказать, что заслужил ваше доверие, Александр Сергеевич. А Михаилу Ивановичу от меня – стариковский привет. Что?.. Шутник?.. А что мне остается делать, когда не берете на войну? Только и остается что шутить. Будьте здоровы, Александр Сергеевич.
Телефонную трубку Казаринов положил на рычажки осторожно, словно этим движением хотел подчеркнуть высшую степень уважения к человеку, с которым только что разговаривал.
– Ну как?.. Слышал? – Казаринов встал, распрямился и по-молодому повел плечами. – Ну вот, а ты говорил, что не пробиться…
– У меня аж дух захватило, когда вы разговаривали. Что он сказал, Дмитрий Александрович?
Казаринов подошел вплотную к Сбоеву, крепко стиснул руками его плечи и долго смотрел ему в глаза.
– Секретарь ЦК знает тебя с положительной стороны. Он сказал мне… – Казаринов поморщился и вздохнул. – Он сказал мне нерадостную весть. Два часа назад средствами наземной разведки установили: вчера, ровно в пятнадцать тридцать по московскому времени в Юхнов вошла огромная колонна немецких танков. Эти сведения поступили непосредственно в Генштаб и в Ставку. – Казаринов прошелся по ковровой дорожке и, заметно волнуясь, подошел к журнальному столику, налил в принесенные Фросей хрустальные рюмки армянского коньяку. – Юхнов… Юхнов… Это же рукой подать!.. Враг рядом!.. Что же это происходит? Тут есть отчего заболеть сердцу… У Сталина оно тоже не каменное. – Некоторое время сидели молча. Потом Казаринов, вспомнив то, что хотел сказать, но еще не сказал, устало проговорил: – А еще знаешь, что сказал Александр Сергеевич?
– Что?
– Щербаков сказал, что твое представление к награде летчиков-разведчиков уже пошло на подпись к Михаилу Ивановичу Калинину. – И тут же, словно спохватившись, что не сказал что-то еще очень важное, неподвижно замер с рюмкой в руке. – Да, чуть не забыл. Оказывается, мой звонок к нему насчет тебя – не первый. Звонил по этому же вопросу член Военного совета Тареев и тоже дал тебе блестящую характеристику. Даже поручился за тебя. А полчаса назад из Тулы звонил командующий округом генерал Артемьев. Так что, видишь, голубчик, какая непробиваемая броня на твоей груди? А сейчас – давай по махонькой и… – Казаринов посмотрел на часы и чокнулся со Сбоевым. – За твое здоровье, генерал! За нашу победу в этой большой и трудной войне!..