Когда Воронов и Веригин вымыли руки и сели за стол, на нем, как по щучьему велению, в большой кастрюле появилась дымящаяся пахучим паром рассыпчатая картошка. Рядом с ней, в обливном блюде, под льняным полотенцем лежали ровные, как близнецы, пупырчатые соленые огурцы. Копченая колбаса и сыр были нарезаны толстыми кусками. Огромный круглый каравай ржаного хлеба, испеченного на поду в русской печке, был нарезан длинными ломтями, какими режут хлеб только русские крестьяне: левой рукой прижав ребро каравая к груди, правой нарезают толстые длинные отвалы-лещи, из которых одного может вполне хватить на первое и на второе блюдо проголодавшемуся богатырю.
Посреди стола, сбитого из пахнувших смолой сосновых досок, возвышалась пирамидка, накрытая чистым холщовым полотенцем. Рядом с пирамидкой стояли два граненых стакана.
Где мне сегодня ночевать, товарищ генерал? — спросил ординарец, поправляя под пилоткой прядь буйных русых волос.
Командующий вскинул на ординарца глаза и улыбнулся так, словно хотел спросить: «И когда же ты наконец сознаешься, что дьявольски устал? Ведь целый день на ногах». А сказал другое:
— Владимир Романович, помоги уговорить моего ординарца, чтобы шел в армейский ансамбль. Талант пропадает.
Веригин молча пожал плечами, усмехнулся и пододвинул Воронову стакан.
Лицо командующего стало неожиданно строгим.
— Если еще раз увижу, что ты кокетничаешь с медсестрами и в это время забываешь о командующем — будешь ходить у меня в обмотках и в замасленной фуфайке! — Воронов разлил по стаканам водку, достал из блюда соленый огурец, разрезал его пополам и, поднеся к лицу ломоть хлеба, потянул в себя терпкий ржаной дух.
— Вы же сами говорили, товарищ генерал, что розы цветут даже тогда, когда стреляют пушки, а соловьи поют, когда от ран умирают солдаты… — ответил ординарец, картинно подбоченясь.
— Знаешь что, мил человек… Хватит краснобайствовать. Сегодня я дьявольски устал. Не до тебя. — Чокнувшись с Веригиным, Воронов спросил: — Чей блиндаж у вас тут поближе?
— Штабной, — ответил Веригин, встал и вышел за тесовую перегородку. — Лейтенант! Проводи ординарца командующего к полковнику Реутову! На ночлег. И доложи.
Когда ординарец вышел из отгороженной части блиндажа, где стояли две кровати, стол и два стула, Веригин сел на чурбан и поднес свой стакан к стакану командующего.
— Спасибо, Николай Николаевич.
— За что?
— За то, что навестили нас, посмотрели, как мы тут живем и сухари жуем.
Ели молча, с аппетитом похрустывая крепкими огурцами, пахнущими укропом и чесноком.
Было уже двенадцать ночи, когда Воронов заговорил о своих впечатлениях, которые он вынес, посетив полки и батареи дивизии.
— Что я тебе скажу, Романыч? От зари до зари колесил я по твоей линии обороны. Приказ Верховного: побывать во всех московских дивизиях народного ополчения и доложить об их боеготовности. Завтра утром вылетаю в Москву. В обед должен докладывать. Твою дивизию оставил напоследок. У Сталина к ней особое внимание. Почему — ты понимаешь. Линия нанесения немцами стратегического удара, железная дорога, автострада… и все такое прочее. — Командующий смолк. Прикурив от керосиновой лампы, закрепленной на неструганом сосновом столбике, он продолжил: — Побывал я у тебя и расстроился. — Выпустив облачко дыма, Воронов как-то испытующе посмотрел на Веригина, словно ожидая его обязательного «почему». И не ошибся.
— Почему? — Веригину сразу стало душно.
— Ты из деревни, Романыч?
Вопрос показался комдиву странным.
— Из глухой, смоленской, самой что ни есть захолустной.
— Ты не обращал внимания, как свиньи пробираются в огороды и как потом вспахивают грядки?
Веригин встал, прошелся по блиндажу, прикурил от лампы. Он даже не знал — зачем это сделал: у него в кармане лежала коробка спичек.
— Что-то не пойму, Николай Николаевич. Какая тут связь? Война и свиньи?
— Не с войной связь, а с тактикой фашистских бронированных свиней! — резко проговорил командующий. Он тоже встал и тоже зашагал по отсеку блиндажа. Высокий, могучий, разгоряченный разговором. — Свинья никогда не сунется в огород там, где ограда прочна. Ткнется носом — и в сторону. И рыщет, и рыщет, пока не найдет в изгороди слабое место. Ведь так?
— Так.
— А уж если свинья найдет в изгороди слабое место — вот тут держись!.. Ей бы только просунуть пятачок, а там она раздвинет любые колья, холкой поднимет любые жерди. Прозевал этот момент — и у тебя пол-огорода вспахано. Так вот, дорогой мой, у немцев та же тактика. Только в отличие от вульгарной деревенской свиньи, которая рыщет, как бы залезть в огород, огромная фашистская бронированная свинья тактикой своего проникновения клиньями захватила Европу. На первый взгляд, все очень просто, как дважды, два четыре. А в действительности… на душе у меня тревога.
— Чего вы боитесь, Николай Николаевич? — Веригин заметил, что щеки командующего порозовели.
— Боюсь одного — когда эта ненасытная бронированная лавина подойдет к полосе днепровской обороны, она не пойдет на твои батареи, на твои гаубицы, на твои морские дивизионы тяжелых орудий. Она свернет левее — к твоему правому, менее сильному соседу, а у твоего правого соседа тоже есть правый сосед… А он еще слабее… И вот там-то эта бронированная скотина может прорвать линию обороны. Она будет стараться рвать там, где тонко. А где именно тонко — это немецкая армейская разведка за годы войны научилась определять классически. — Придавив догоревшую папиросу в консервной банке, служившей пепельницей, командующий достал спички и закурил новую папиросу. Он заметно волновался. — Вот этим-то я и встревожен, Владимир Романович. И тревога эта во мне усилилась трижды, когда я осмотрел твое хозяйство. Ты сильнее своих соседей в три-четыре раза. Организация обороны в твоей дивизии надежная, грамотная. Учтено все: вероятное направление удара, складки местности, отработаны вопросы взаимодействия и поддержки… Вся огневая система организована продуманно, противотанковая оборона тревоги тоже не вызывает. Не поленились ополченцы и с запасными позициями и маскировкой… Твою полосу обороны можно приводить в академиях как классический пример на занятиях по тактике оборонительного боя. Обо всем этом вкратце я должен доложить Сталину…
— Спасибо, Николай Николаевич. Ополченцы Москвы поклялись с Днепра не уйти.
— Электризованные проволочные сети между Шатиловым и Яковлевым меня порадовали. Такого я еще ни у кого не видал. Правда, с конной тягой у вас, как и у соседей, дело швах. Лошади хорошие, свежие, упряжка — дрянь. Выкручивайтесь пока как-нибудь на местных ресурсах.
— За лошадей, Николай Николаевич, передайте командующему фронтом спасибо. Семен Михайлович прислал то, что надо. А вот с артиллерийской амуницией бьемся как рыба об лед. Хомуты и седелки с помощью райисполкома достали в местных колхозах, а постромки рвутся, как гнилая пряжа. Пушки тяжелые, а сыромятные ремни никуда не годятся. Нам бы десятка два тягачей для тяжелых орудий. И надежную амуницию. А то ополченцы чуть ли не на руках таскают пушки. При содействии местных райкомовских товарищей военизировали всех стариков шорников окрестных деревень.
— Твою просьбу, Романыч, передам Буденному. Хотя не обещаю, что все, что просишь, получишь завтра же. Буденному сейчас очень трудно. Всем трудно.
— А как вы находите ложные батареи моряков?
— Художники! Настоящие муляжисты! В двадцати шагах не отличишь от настоящих орудий. Для хитрости даже немножко подмаскировали их, чтобы не обнаружить явную ложь. А вот маскировка гаубиц до конца не доведена. Подскажи командиру полка, чтобы погуще забросали вениками маскировочные сети. Благо, сейчас осень. Все желтеет, а рядом лес.
Веригин сделал пометку в блокноте.
— Да, чуть не забыл, — спохватился командующий. — Подошли к соседу справа с десяток технически грамотных саперов. Для борьбы с танками ополченцы Гаранина придумали самодельные мортиры. Из этих штук можно прицельно бить по танкам бутылками с зажигательной смесью. Радиус точного попадания — пятьдесят — шестьдесят метров. Видел своими глазами. Эффект впечатляющий. Хотя средствами противотанковой обороны ты по сравнению с соседями не обделен и вопрос этот не вызывает у меня даже малейшей тревоги, но тем не менее кашу маслом не испортишь. Хорошее перенимать не грех. Если дело дойдет до утюжки окопов, эти мортиры будут незаменимы в борьбе с танками.
Веригин снова сделал пометку в блокноте.
— Я об этих мортирах-самоделках слышал. Но, честно говоря, в эффект не верил. Завтра же пошлю к Гаранину своих людей.
— Сошлись на меня. Гаранин с норовом. Вдруг не захочет поделиться секретом фирмы? — Только теперь командующий заметил на дверной сосновой стопке осколок зеркала, закрепленный гвоздями. — У тебя, брат, полный сервис.
— Привык бриться стоя. И каждое утро.
— Посоветуй регулярно делать это своему начальнику штаба. Вид у него прямо-таки неважнецкий. Да и руки почему-то трясутся…
Веригин привернул фитиль керосиновой лампы, и в блиндаже разлился мягкий полумрак. Были слышны вдалеке глухие разрывы.
— Кажется, в полку Гаранина рвутся? — сказал Воронов, снимая сапоги. — Мне где ложиться? — Он посмотрел на две заправленные койки у стены, обитой горбылями. Две другие стены были земляные, по ним стекала вода.
— Ложитесь на мою. Тут посуше, рядом с печкой, она еще теплая.
— А на этой кто спит?
— Мой ординарец.
— А он у тебя молодец. — Командующий зевнул. — Таких огурцов я не едал. А вот мне попался — артист! Веселья хоть отбавляй, а спать иногда ложусь не после ужина, а после его нового анекдота. А ведь люблю, шалопая. И он это знает. Вот уже второй год кочуем с ним по городам и весям. — Командующий снял ремень, повесил его на шпиль, вбитый в горбыль, и, не снимая гимнастерки и брюк, залез под ватное одеяло.
Веригин перевесил портянки командующего с голенищ сапог на теплое железное колено трубы блиндажной времянки, а чуть ниже, где печка была похолодней, повесил свои.