— А где остальные трое? — спросил генерал.
— Троих Богровы уложили в перестрелке. А этих взяли живьем. Правда, одного немного помяли, но сейчас пришел в себя.
— Давайте срочно сюда офицера. Только скажи начальнику разведки, чтобы он предупредил пленного: на все мои вопросы отвечать конкретно и точно!
— Понятно, товарищ генерал! — Адъютант козырнул и вышел.
— Пойду вызову переводчика. — Реутов направился к выходу из блиндажа, но генерал остановил его:
— Только не вчерашнего… «Дер тыш» и «дас фенстер» я знаю и без него. Мне нужен опытный переводчик.
— Я пришлю Белецкого, он до войны преподавал немецкий язык.
— А говорить по-немецки он умеет? Или только преподает?
— Преподаватель Московского университета. Перевел с немецкого два романа. Сам читал их.
— Давайте Белецкого… — И снова Веригин взглянул на часы. — Сообщите сейчас же всем командирам полков и приданных подразделений, а также начальникам служб дивизии, чтобы прибыли ко мне на КП ровно в шесть ноль-ноль. Пока об этом приказе, — Веригин ткнул пальцем в лежащий на столе приказ командарма, — никому ни слова!
Оставшись один, Веригин подошел к дверной стойке блиндажа, на которой поблескивал осколок зеркала. Воспаленные белки глаз и провалившиеся щеки, перерезанные двумя глубокими складками, старили его лицо, делали вид болезненным, хотя ухудшения в состоянии здоровья генерал не только не чувствовал, но даже наоборот: собственное тело последнее время казалось ему как никогда мускульно-сильным, пружинисто-быстрым, реакция на внешние раздражения была молниеносной…
«Сдают нервы, генерал… Все это скажется потом, к старости, если она наступит», — думал Веригин, быстро водя безопасной бритвой по намыленным щекам.
К приходу начальника разведки подполковника Лютова, доложившего, что пленный офицер прибыл и находится в «приемной», Веригин успел закончить утренний туалет, надел до блеска начищенные ординарцем сапоги, освежился «Шипром» и, наглухо застегнув пуговицы гимнастерки, повернулся к Лютову.
— Кто будет переводить?
— Пришел какой-то в очках, Реутов прислал.
— Давайте его сюда.
Через минуту начальник разведки вошел в блиндаж с переводчиком.
Белецкий чем-то напомнил Веригину знаменитого гипнотизера Вольфа Мессинга, которого он видел перед самой войной. Его опыты потрясли тогда зрителей.
Огромные очки в роговой оправе с дымчатыми стеклами, копна густых черных волос, под которыми худое, продолговатое лицо переводчика выглядело болезненным и усталым, твердые линии рта, говорившие о характере сильном и непреклонном, высокий рост и опрятный вид — все это как-то сразу вызвало у генерала доверие.
— Товарищ генерал, лейтенант Белецкий прибыл по вашему приказанию!
— Садитесь. Будете переводить. Ночью взяли «языка». Офицер. — И, повернувшись к подполковнику Лютову, кивнул ему; — Введите.
Пленного конвоировал Богров-старший. Его Веригин узнал сразу же, увидев из-за плеча вошедшего в отсек немецкого обер-лейтенанта пышные, с заметной проседью усы пожилого ополченца. Глаза у пленного были завязаны грязной солдатской обмоткой. Руки за спиной скручены сыромятным чересседельником.
— Снимите повязку! — приказал генерал Богрову.
Николай Егорович поставил винтовку в угол отсека и размотал обмотку на голове пленного.
Обер-лейтенант был чуть выше среднего роста, голубоглазый, со впалыми щеками и четкими линиями подбородка, над которым изогнулись в улыбке-гримасе губы. «Классический образец нордической расы, как ее описывали в своих трудах немецкие ученые», — подумал Веригин, окинув взглядом пленного.
Увидев перед собой генерала, обер-лейтенант расправил плечи и вскинул голову.
— Фамилия?
Переводчик, сидя у краешка стола, почти синхронно переводил вопросы генерала и ответы пленного.
Допрос пленного протоколировал подполковник Лютов.
— Франц Гальдер, обер-лейтенант отдельного саперного батальона мотомеханизированного корпуса четвертой полевой армии, — перевел Белецкий ответ пленного офицера.
— Кто командует вашим корпусом?
— Этого я вам не скажу, господин генерал.
— Почему?
— Не имею права.
— Почему же вы тогда назвали часть, корпус и армию, в которой сражались?
— Все это записано в моей офицерской книжке, которую у меня отобрали ваши солдаты.
Подполковник Лютов положил на стол перед генералом удостоверение обер-лейтенанта.
— С каким заданием вы перешли Днепр и почему очутились под мостом?
— Думаю, и без моих показаний вам все ясно: ваши солдаты взяли у нас целый арсенал пиротехнических инструментов.
— Хотели взорвать мост? — спросил генерал и заметил, как после перевода этого вопроса губы пленного дрогнули в насмешливой улыбке.
— Наоборот. Мы хотели спасти мост.
— Нам мост тоже очень нужен, но мы его все-таки взорвем, когда придет час.
— С этим часом вы опоздали, господин генерал. Он пробил несколько дней назад.
— Вас сюда привели отвечать на вопросы, обер-лейтенант, а не оценивать обстановку, — сдерживая гнев, внешне спокойно проговорил генерал.
В отсек командного пункта вошли начальник штаба и комиссар Синявин. Не мешая ведению допроса, они бочком прошли в свободный угол и сели на длинной лавке, тянувшейся вдоль степы.
Генерал раскрыл удостоверение личности пленного и, остановив на нем взгляд, спросил:
— Где располагается штаб вашего корпуса?
Обер-лейтенант молчал, словно не расслышав вопроса.
Переводчик повторил вопрос. Пленный молчал.
— Вы не знаете, где располагается штаб вашего корпуса?
— Я знаю, где располагается штаб моего корпуса. Но я не скажу об этом, господин генерал.
— Почему?
— Я принимал присягу на верное служение фюреру.
— Кто давал вам задание обрезать электропроводку под мостом? — Задав этот вопрос, генерал был почти уверен, что от этого арийского фанатика он ничего не добьется и только понапрасну тратит время.
— В нашей армии, как и в русской армии, господин генерал, нижестоящий офицер получает приказание вышестоящего.
Генерал прошелся вдоль стола. Пальцы его рук, сомкнутых за спиной, хрустнули. «И откуда?.. Откуда этот гонор?! Ведь в плену, жизнь висит на волоске, а ведет себя… Наглец!..»
— Вы так ничего и не скажете нам об оперативных планах и задачах вашего корпуса?
Пленный оживился. В глазах его засветился воинственный блеск.
— Задача нашего корпуса на сегодня: смять и уничтожить на левом берегу Днепра московскую добровольческую дивизию, которая носит имя Сталина.
— Вам и об этом известно?
— Наша военная разведка, господин генерал, за годы войны приобрела кое-какой опыт.
— Какая же задача у вашего корпуса будет завтра? — стараясь быть как можно спокойнее, спросил Веригин и дал знак Лютову, чтобы этот его вопрос и ответ на него он обязательно записал.
— Москва! — словно давно ожидая этого главного вопроса, чеканно ответил обер-лейтенант. — На четыре машины транспортной роты… — Пленный сделал паузу и посмотрел в сторону переводчика: — Запишите, пожалуйста, это уже точная цифра: на четыре машины транспортной роты уже погружены дорожные стрелки-указатели с надписью «На Москву».
Генерал достал из портсигара папиросу, неторопливо размял ее дрожащими пальцами и долго смотрел на обер-лейтенанта.
— Какой вы представляете себе свою дальнейшую участь?
— Я ее представляю такой, какой она если не сегодня, то завтра будет у вас, господин генерал, и у вас, господа офицеры, — Обер-лейтенант обвел взглядом сидящих в отсеке командиров и остановил его на Богрове. — А ты, солдат, вместе со своим напарником, руками которого можно гнуть подковы, лишил меня рыцарского креста, обещанного мне за спасение моста. Я постараюсь запомнить твое лицо, мы ведь поменяемся ролями.
Богров кашлянул в кулак и вытянулся по стойке «смирно»:
— Товарищ генерал, разрешите ответить пленному? На его родном языке… Я вас не подведу.
Взгляды всех, кто находился в отсеке, метнулись к двери, у которой стоял Богров.
— Давайте. — Генерал кивнул головой.
Глядя на обер-лейтенанта, повернувшегося в его сторону, Богров на немецком языке отчеканил:
— Господин обер-лейтенант, когда вы говорили о боевых задачах своего корпуса и упомянули Москву, для которой уже заготовили четыре транспортные машины с дорожными указателями, я, грешным делом, вспомнил старую русскую пословицу… — Переходя с немецкой речи на русскую, Богров обратился к Веригину: — Разрешите, товарищ генерал?
Генерал удивился, услышав немецкую речь из уст бойца-ополченца, кивнул в сторону переводчика:
— Переведите!
Белецкий перевел слова Богрова на русский язык.
— Разрешите, товарищ генерал, я переведу этому фрицу на его язык старинную русскую пословицу? — попросил Богров.
Генерал одобрительно кивнул головой.
Немецкая фраза, с расстановкой произнесенная Богровым, словно обожгла пленного. Он стоял, пожимая плечами, и сконфуженно смотрел то на Богрова, то на генерала.
— Что такое вы ему сказали — его всего аж передернуло?
— Я перевел ему на немецкий язык нашу старую пословицу про курочку, которая еще не снесла яичко, а хозяин этой курочки уже ставит на огонь сковородку, чтобы пожарить яичницу. Хотя по-ихнему получилось и не в рифму, зато по существу — то же самое.
Веригин рассмеялся.
— Господин генерал, — несколько оправившись от конфуза, произнес обер-лейтенант. — По ассоциации с русской пословицей, которую только что перевел мне на немецкий язык этот солдат, мой ответ будет адресован вам, господа офицеры. — Обер-лейтенант окинул взглядом сидящих.
— Только короче! — обрезал пленного Веригин.
— Услышав вашу русскую пословицу, я вспомнил русскую национальную игрушку. Ее называют «матрешка».
— При чем здесь матрешка? — с заметным раздражением спросил Веригин.
— Попытайтесь представить меня, пленного офицера, самой последней, самой маленькой матрешкой в утробе предпоследней матрешки. А эта предпоследняя матрешка, то есть вы и вся ваша диви