— Что случилось?
— Новый приказ генерала Лукина.
— Где он?
— Текст приказано передать лично вам.
На командном пункте Веригина ждал тот же самый старший лейтенант, который вчера доставил записку от командарма Лукина. Его шинель была захлюстана грязью так, что с нее стекала мутная жижа.
Генерал разорвал пакет и подозвал к себе комиссара и начальника штаба. Все трое склонились над столом, на котором лежал приказ командующего армией.
«Комдиву 2 сд. Боевое приказание № 073. КП командарма, лес, 4,5 км зап. Никулино, 8.10.41 г. 15.15. Карта 100 000.
1. Пр-ник занял Вязьму. Его передовые части, двигаясь с запада, заняли Холм, Богородицкое.
2. 19А, прикрываясь с севера и северо-запада, отходит на Можайский укрепленный район.
3. Приказываю, оставив части прикрытия на р. Днепр, в 19.00 8.10 начать отход на новый оборонительный рубеж по реке Вязьма на участке Борково, Артемово, который занять к утру 9.10.
4. Справа 91 сд. к исходу дня 8.10 должна занять Зюньково, Бараново. Слева части 20А занимают рубеж обороны Пролетарская, Семлево».
Веригин расписался в получении срочного секретного пакета и отпустил старшего лейтенанта.
— Противник занял Вязьму… Вот это новость!.. Губы Веригина искривились в желчной улыбке. — О том, что противник вчера занял Гжатск, нам сообщат через неделю как самые свежие сведения о положении на нашем фронте!..
— Будем вызывать командиров полков и служб? — спросил начальник штаба.
— Нет, полковник, совещаться уже некогда. Мы сделали все, что могли. Сегодняшняя ночь будет тяжелой. — Веригин положил перед Реутовым несколько чистых листов бумаги и принялся диктовать приказ о выводе полков в приданных дивизии подразделений на реку Вязьму с точным указанием для каждой части маршрута движения и времени прибытия в пункт сосредоточения и занятия новой линии обороны. А когда закончил диктовать, остановился и, задержав взгляд на начальнике штаба, распорядился: — Прошу срочно перепечатать!
— Что будем делать с тяжелой артиллерией? — спросил комиссар.
— Все, что не сможем поднять и вывести, — взорвем на месте. А перед взрывом — расстрелять весь запас боеприпасов по врагу. Дадим сегодня ночью прощальный днепровский залп.
— Какое будем оставлять прикрытие? — Задав этот вопрос, начальник штаба раскрыл блокнот, чтобы записать решение генерала.
— Об этом я уже думал. Записывайте, полковник: для прикрытия дивизии оставим четыре усиленные роты. Две роты от 282-го стрелкового полка и две роты от 284-го полка. Так и запишите в приказах по этим полкам!
— Какую конкретную задачу поставим перед четырьмя усиленными ротами прикрытия? — не поднимая головы от блокнота, спросил Реутов.
— У них будут две задачи: первая — использовать все возможное и невозможное, чтобы до завтрашнего утра не пропустить противника на левый берег Днепра. Второе — ни в коем случае не допустить разминирования противником наших минных полей.
— Как будет двигаться на Вязьму штаб?
— Вместе с войсками. В боевых порядках.
ГЛАВА XXV
Казаринов лежал на соломе, постеленной на земляном полу железобетонного дота, и через низенькие бойницы наблюдал в бинокль за мостом и движущимися по нему беженцами и отходящими войсками. Тяжело было смотреть на эту картину горестного шествия. Правый локоть Григория касался подрывной машинки, от которой через уголок бойницы сразу же в землю уходил электрокабель, зарытый на добрый штырь лопаты и замаскированный дерном так искусно, что в двух шагах от дота даже наметанный глаз сапера не мог определить, где проходит кабель.
«Стоит всего лишь один раз крутануть рукоятку этой адской машинки — и мост взлетит на воздух», — подумал Казаринов, и ему стало не по себе от пришедшей в голову мысли.
«Нет, Иванников не мог прозевать ночью вторую колонну госпитальных машин. Он в курсе дела. Хотя я его об этом специально не просил, но он знает, что последние две ночи я не сплю в ожидании этих машин».
Тревожно-нудный зуммер телефона заставил Григория вздрогнуть. Положив перед собой бинокль, он взял трубку. Звонили из штаба дивизии. Полковник Реутов справлялся об исправности электросети и бикфордовой подводке.
— Обе подводки — огневая и электрическая — в полной готовности, — доложил Григорий и, затаив дыхание, приготовился слушать указания начальника штаба.
— Получил ли капитан Дольников письменное приказание генерала Лукина взрывать мост по команде штаба дивизии?
— Получил час назад, товарищ полковник.
— Вы лично уяснили свою задачу?
— Уяснил. А мой перевод в подрывную спецкоманду вы согласовали с моим командованием?
— Все согласовано, лейтенант. И запомните: все мы воюем в одной армии. А ту бумажку, с которой вы прибыли к нам, на всякий случай сохраните. О серии цветных ракет забудьте. Команду на взрыв буду давать я. Только я или генерал Веригин. Поняли?
— Понял, товарищ полковник.
— Следите за кабелем в штаб. Возможны обрывы. Держите для этого специально двух-трех связистов.
— Будут выделены, товарищ полковник! — бросил в трубку Казаринов, когда на другом конце провода уже был дан отбой.
Григорий взял бинокль, поудобнее улегся на отсыревшей соломе и продолжал наблюдение за мостом и за автострадой по правую сторону Днепра.
Оба берега в районе моста были исклеваны и изрыты бомбами, снарядами, минами… А мост стоял целехонек. Щадили его и немцы. Он им был очень нужен, чтобы без задержки, форсированным маршем, не возводя неустойчивых понтонных переправ, двигать свои танковые и мотомеханизированные дивизии и корпуса через Днепр. А там несколько ошеломляющих по своей тактической неожиданности и неразгаданности танковых клиньев во взаимодействии с бомбардировочной и штурмовой авиацией — и армии группы «Центр» будут у стен Москвы. Этого наступательного порыва немецких войск требовало верховное главнокомандование вооруженных сил Германии. Такой ритм войны был задан изначала стратегическим планом «Барбаросса», к этому вынуждала надвигающаяся русская зима, которая в планах блицкрига не была учтена.
Если первые две недели позиционной войны на рубеже Днепра в душе капитана Дольникова еще жила смутная надежда, что мост удастся сохранить, то последние дни эта зыбкая надежда таяла с каждым часом.
Правобережье Днепра покидали последние группы и батальоны дивизий 19-й и 30-й армий.
По семь-восемь раз в день приходилось саперам Дольникова после налетов штурмовой авиации восстанавливать порывы электрокабелей, протянутых от бетонированного дота до ферм и пролетов моста, где были заложены внушительные «порции» тола.
Сегодня утром капитан Дольников сообщил своим бойцам, что дивизия, которой придана их спецкоманда, получила приказ отходить на Вяземский рубеж обороны. Вместе с 282-м стрелковым полком после взрыва моста будет выходить из окружения и команда Дольникова. На Днепре, как стало известно Казаринову, по приказу командира дивизии были оставлены четыре усиленные роты двух стрелковых полков. Свои боевые позиции эти четыре роты занимали ночью по обе стороны автострады, где врылся в землю 282-й полк, на довольствии у которого состояла подрывная команда.
Как ни всматривался Казаринов в идущие через мост машины — тех, долгожданных санитарных машин с крестами на бортах все не было. Уже проползли армейские обозы, пронесли на плечах своих катушки кабелей связисты, догоняли свои дивизионы отставшие орудия, которые не столько тянули взмыленные и исхудавшие лошади, сколько толкали плечами измученные бойцы.
А тут, как назло, не выходил из головы разговор с матросами из дивизионов тяжелых орудий. Они пришли сегодня утром, когда было еще темно. Пришли за взрывчаткой. Старшим из четырех черноморцев был уже немолодой старшина 2-й статьи с двумя шевронами на рукаве бушлата. Прочитав записку полковника Реутова, в которой начальник штаба приказывал остатки взрывчатки и бикфордова шнура передать морским артиллеристам, Дольников спросил: зачем им понадобилась взрывчатка? Здоровенный матрос с шевронами на бушлате, как в бездну глядя в глаза Дольникову, мрачно ответил: «Будем рвать свои души, капитан…»
По ответу старого комендора Дольников понял, зачем матросам понадобился тол и почему из-под золотых букв на лентах морских бескозырок на него смотрели глаза, в которых стыло горе и безысходное отчаяние.
Вот и сейчас эти глухие беспорядочные взрывы, доносившиеся откуда-то справа… При разрыве снаряда и бомбы звук бывает совсем другой. А этот — глухой, как задавленный гром..
«Матросы рвут тяжелые орудия…» — подумал Казаринов, и перед его глазами возникла фигура комендора-гиганта с шевронами на бушлате.
Точно такие же звуки взрывов доносились сзади и слева. Это рвали орудия в другом дивизионе…
«Наверное, зря я вчера разоткровенничался и рассказал Дольникову о Галине, о том, что она военврач в армейском госпитале по ту сторону Днепра, и о том, что ее санитарная машина еще не пересекла мост».
Сегодня с самого утра капитан нет-нет да посматривал на Казаринова с каким-то особым значением. Догадывался, что Григорий не находит себе места: Галина еще на том берегу. А сегодня к вечеру, пожалуй, и на этом берегу будут немцы. Четыре роты — разве это заслон для бронированной армады? Если даже мост будет взорван, к утру немцы наведут понтонный.
«Неужели что-то случилось? Неужели немцы отрезали госпиталь от Днепра, и их санитарные машины не могут прорваться к автостраде?» — мучился в догадках Казаринов, всматриваясь через бинокль в измученные лица бойцов, бредущих по мосту.
В дот протиснулся Иванников и лег рядом. Григорий, не отрываясь от бинокля, всматривался в лицо часового, стоявшего с автоматом под мостом, почти у самого обреза воды. Всего лишь два раза видел Казаринов этого могучего ополченца, но он как-то особенно запал ему в душу, когда после короткого разговора они выяснили, что оба — москвичи и что этот усатый пятидесятилетний рабочий хорошо знает академика Казаринова, за которого он голосовал на выборах в Верховный Совет. И не только голосовал, но и был в инициативной группе по выдвижению его кандидатуры в депутаты Верховного Совета СССР. Может быть, и не произошло бы этого задушевного земляческого разговора, если бы отца и сына Богровых, а вместе с ними четырех бойцов из их же роты не прислали неделю назад в распоряжение капитана Дольникова для усиления караула моста.