Одно перечисление членов семьи Майорова говорит, что женская рука была необходима. Сам Илья не тяготел к семейным хлопотам, не мог обиходить своих старого и малого. Маруся и ее товарки взяли на себя все заботы по организации относительно удобного быта.
Сначала все было очень душевно, весело, напоминало интересную захватывающую игру.
Лев Ильич Майоров[13] в книге воспоминаний рассказывал: «…С весны и до поздней осени каждый выходной все они отправлялись за город, часто с ночевкой у костра. В праздничные дни, особенно 1-го Мая, приходили другие ссыльные, было чаепитие, иногда пели песни. Из песен запомнились: „Колодники“, „Беснуйтесь, тираны“, „Славное море“ и другие, в которых упоминались тюрьмы, неволя и революция. Пели и русские народные песни. Когда в город прибывали новые ссыльные (особенно их много было из Ленинграда в 1935 году), то некоторые из них иногда приходили знакомиться».
Можно сказать, что существование ссыльных не намного отличалось от жизни всей массы советского народа: бедно, тесно, трудно, но интересно. Конечно, городские культурные центры были предпочтительнее для проживания просвещенных интеллигентных женщин, нежели провинциальная Уфа. Но и здесь можно было найти интересных собеседников и неотупляющие занятия.
Илья Майоров … в свободное летнее время занимался ловлей жуков и устройством коллекций. Он начал этим увлекаться в Средней Азии, и к периоду жизни в Уфе у него уже было шесть ящиков с жуками, уложенными в коробки с ватой. Он мечтал привести коллекции в должное состояние, составить сводное описание на двух языках и затем передать в Казанский университет, где когда-то учился он и будет, как он мечтал, учиться его сын.
Но иногда нарастала усталость от коммунальной жизни, Саня и Ирина отселялись и некоторое время жили отдельно, но на их дружбу это не влияло. Потом опять съезжались — скучали друг без друга, да и у «совслужащей» Маруси не хватало сил обслуживать троих мужчин. Она была очень слабого здоровья и сильно уставала. У дедушки Майорова болела изувеченная нога, Илью изнурял туберкулез. Постепенно «у меня с Майоровым стало много по-разному, но обоим была лень и неохота хоть когда об этом договориться, т. к. вся эта область умственной жизни перестала быть актуальной. Мы жили всегда будто в общей камере и никогда не имели возможности отдельных личных бесед, и он как-то черкнул мне записку, что у нас намечается как будто бы крупное политическое разложение» — откровенно рассказывала Спиридонова на следствии.
К членам «коммуны» как к людям опытным и доброжелательным нередко обращались за советом и помощью в сложных житейских ситуациях. Как-то приятель, ссыльный электромонтер, беспартийный поляк Антон Маковский расстроенно рассказал «четверке», что его вызывали в НКВД «по очень странному и неприятному делу». Он делал проводку в новом Доме Правительства Башкирии и просил, чтобы администрация приняла его работу. Однако этого не сделали. Вдруг одна из люстр в кабинете следователя упала. Маковского с другими рабочими повезли осматривать проводку. Все люстры оказались на пробках, вмазанных в потолок, что противоречило правилам и грозило опасностью серьезно ушибить при падении находящихся в комнатах людей. Маковский был в отчаянии, боялся, что его привлекут за халатность и умолял в случае чего поддержать жену и детей. Его успокоили, не подозревая, как описанное Маковским рядовое происшествие отзовется на их дальнейшей судьбе.
Ссыльные старались держаться вместе, составлялись группы по интересам, с разбором заводились новые знакомства, Проживавший в Уфе молодой социалист-революционер Леонид Драверт, осужденный в 1925 году в Нижнем Новгороде за написание листовки, сдружился с «четверкой» Марии Спиридоновой. Он был сыном известного народника, естествоиспытателя П.Л. Драверта, геолога и минералога-метеоритоведа, председателя Западно-Сибирского отделения Русского географического общества, организовавшего первую советскую экспедицию для изучения Тунгусского метеорита.
Муж Спиридоновой Майоров хорошо знал Павла Драверта по совместной работе в Казани. Четверка стала поддерживать его сына Леонида, страдающего серьезным нервным заболеванием. Его болезнь подтверждалась документально, а в Тюмени в декабре 1922 года его привлекали к суду за убийство. В Уфе молодой человек работал экономистом Башкирской конторы «Заготскот», потом женился на высланной с Украины участнице сионистского движения Хаве Аптекарь. Крестными родителями их младшего сына стали Майоров и Каховская. Впоследствии Ирина Константиновна казнила себя за беспечность: ее не насторожило, что «ссыльному левому эсеру Драверту Леониду неожиданно предоставили в центре города прекрасную многокомнатную квартиру со всей обстановкой и хозяйственными аксессуарами». Как вспоминала Каховская, «за несколько дней до нашего ареста Драверт пригласил к себе всех ссыльных — без различия фракций — на день рождения сына, которому исполнилось два года. Мы пробыли там с полчаса (Майоров, Измайлович и я). Драверт во время нашего визита был мрачен, молчал и жаловался на головную боль». Видимо, он уже знал о планируемом аресте своих знакомых.
Пока отошедшие от политической борьбы ссыльные собирали жучков, пели революционные песни, ходили в гости и кое-как поддерживали скудное существование, в советской стране происходили большие перемены.
Последние муки
Большевики построили, наконец, свой «город солнца» — государство с отсутствием гражданских и политических свобод, свободы слова и реальных выборов в органы власти. Главным способом проведения каких-либо социальных преобразований оставался террор. Активизировалась шпиономания, поиск внутренних врагов, первыми кандидатами в которые намечались «бывшие люди».
Давно почил «Железный Феликс», превративший свое ведомство в инструмент тотального террора. При нем чекисты доказывая свою полезность, сами проявляли инициативу, придумывали врагов и фальсифицировали дела. Жестокость и беспощадность оправдывались и поощрялись. За либерализм могли сурово наказать, за излишнее рвение слегка пожурить. Учителя превзошел Генрих Ягода — одна из самых зловещих фигур в советской истории. Дальний родственник Я. Свердлова (их отцы были двоюродными братьями, сам он женился на племяннице Свердлова Иде Авербах), в прошлом участник Нижегородской группы анархистов-коммунистов, Ягода присоединился к большевикам только в 1917 году. В следующем году он устроился в Петроградскую ЧК и в 1931–1932 годах сделал головокружительную карьеру в органах безопасности, заменив на посту главы НКВД В.Р, Менжинского. Но на смену ему с 1936 года пришел человек не менее страшный — Николай Ежов, садист, «кровавый карлик» — его рост равнялся 152 см, — по собственным словам, «почистивший» всего лишь 14 тысяч человек. Но только по официальным данным при нем было вынесено 681 692 смертных приговора.
30 июля 1937 года был подписан секретный приказ НКВД № 00447, которым объявлялась «кулацкая операция». В рамках этого мероприятия арестовывали крестьян, священников, бывших дворян, а также людей, так или иначе заподозренных в связях с белым движением или оппозиционными политическими партиями. Эсеры записывались приказом во враждебные элементы едва ли не в первую очередь, причем со значительной вероятностью попасть в так называемую «первую категорию» лиц, к которым должен быть применен расстрел. Почти параллельно с этим проводились «национальные» операции — по заранее составленным спискам арестовывали немцев, поляков, латышей и многих других иностранцев и граждан СССР. С арестами нескольких крупных военачальников начались чистки в армии. Тысячи ЧСИР — «членов семей изменников Родины» — попали в лагеря по обвинению в связях с врагами народа.
День 30 июля считается днем начала Большого террора — периода политических репрессий, во время которого в 1937–1938 годах в СССР было арестовано не менее 1,7 миллиона человек: «врагов народа», «контрреволюционеров», «вредителей», а также их родных и близких. Более 700 тысяч из них были казнены. Следствие по делам зачастую велось с активным применением пыток — физическим насилием, угрозами семьям обвиняемых, «пыткой сном» (запрет спать днем и постоянные ночные допросы), — и доля «признавшихся» была близка к 100 процентам. Признательные показания оставались важнейшим аргументом в пользу виновности человека — так же, как и показания уже арестованных или расстрелянных знакомых и коллег. Что касается доносов, то многие из них писались под колоссальным психологическим давлением — уже на стадии следствия люди оговаривали своих близких. Очень часто перед ними стоял выбор между возможностью (чаще всего иллюзорной) личного выживания и необходимостью подписать бумагу против другого человека.
Приказом наркома внутренних дел Н. Ежова «Об оперативной работе по социалистам-революционерам» от 13 ноября 1936 года начальники управлений НКВД краев, областей и республик подробно информировались об «активизации» подрывной деятельности бывших эсеров (как правых, так и левых), направленной на воссоздание их партии, и организацию широкого повстанческого движения.
Ежов поставил задачу выявления всех эсеровских групп и одиночек-террористов. Особое внимание следовало уделить ссыльным эсерам как наиболее опасным организаторам антисоветских акций. Нарком откровенно рекомендовал внедрять в эсеровскую среду опытных агентов с целью опорочить ссыльных.
Начались аресты бывших эсеров по всей стране.
9 февраля 1937 года в разгар арестов, появился еще один циркуляр НКВД об усилении оперативной работы по «эсеровской линии». Его появлению предшествовало подробное спецсообщение Ежова на имя Сталина от 1 февраля. Нарком докладывал, что «в результате агентурной и следственной работы удалось вскрыть и приступить к ликвидации широко разветвленного подполья, руководимого ссыльными членами ЦК партии левых и правых эсеров». Ежов утверждал, что «для руководства нелегальной работой в областях были созданы областные (или краевые) бюро эсеров преимущественно из видных в прошлом деятелей эсеровской партии» и перечислял руководителей «нелегальных эсеровских организаций», в числе которых были Камков Б.Д., Спиридонова М.А., Майоров И.А., Самохвалов М.Д., Каховская И.К. и Измаилович А.А.