Все перипетии этих сложных романтически-поэтических взаимоотношений широко обсуждались в творческой среде.
Рейснеры со своими литературными потугами были слишком мелкотравчаты и для салона Мережковских, и для Башни, и могли только со стороны наблюдать перипетии этих волнующих событий.
Впрочем, они заняли собственную нишу в творческих кругах.
Лариса вошла в мир петроградской богемы, стала постоянной участницей поэтических вечеров и завсегдатаем нескольких ресторанов, где происходили встречи творческой молодежи. К этому времени относится ее дружба с Михаилом Леонидовичем Лозинским (1886–1955), «взрослым» мужчиной, поэтом и переводчиком, редактором журнала Аполлон. «Очаровательный, изумительный, единственный Лозинский, большой, широкоплечий, дородный. Не толстый, нет, а доброкачественно дородный. Большелицый, большелобый, с очень ясными большими глазами и светлой кожей. Какой-то весь насквозь добротный, на иностранный лад, вроде василеостровского немца. Фабрикант, делец, банкир. Очень порядочный и буржуазный. И безусловно, богатый» — писала о нем Ирина Одоевцева.
Сын известного юриста и страстного коллекционера книг Л.Я. Лозинского, он прослушал курс лекций в Берлинском университете и получил два диплома Петербургского университета — юриста (1909) и филолога (1911). Как много общих воспоминаний! Как много сходства во взглядах! Лозинский приходился дальним родственником А. Блоку, был участником «Цеха поэтов». Дружеские отношения связывали его с О. Мандельштамом, А. Толстым, Н. Гумилевым. Красавица Лариса познакомилась через нового друга со многими «властителями умов» и ощутила себя равной среди равных.
Действительно, она писала изощренную многословную прозу и иногда «творила» декадентские стихи. Поэтическое наследие Ларисы Рейснер составило двухтомник, выпущенный после ее смерти. Особенные восторги вызывало стихотворение, которое приводится почти во всех ее биографиях:
Палитру золотит густой, прозрачный лак.
Но утолить не может новой жажды:
Мечты бегут, не повторяясь дважды.
И бешено рука сжимается в кулак.
Апрельское тепло не смея расточать,
Изможденный день идет на убыль,
А на стене все так же мертвый Врубель,
Ломает ужаса застывшую печать…
В.А. Злобин, критик и публицист, в написанном в эмиграции рассказе «Ларисса» поведал о своих встречах с нею и ее отцом, коснулся и истории возникновения литературного журнала «Богема». «Издавать журнал — настоящий, — было и в те времена в России делом не легким. Но все как-то устроилось довольно быстро, что теперь мне кажется несколько подозрительным. Михаил Андреевич Рейснер стал президентом Российской академии наук при большевиках не случайно. Думаю, что его связь с коммунистической партией была крепкая, давняя, хотя прямых доказательств этому у меня нет. Так что возможно, что «Богема» издавалась на большевистские деньги. С третьего номера среди сотрудников началось «брожение» и нелады, в которых я разбирался плохо, но был неизменно на стороне Лариссы. В конце концов мы с нею вышли из состава редакции, передав журнал главе «оппозиции», поэту Алексею. Лозине-Лозинскому (1886–1916). Вести журнал он был совершенно неспособен, и через два-три номера — не помню точно — издание прекратилось».
Отец ввел свою очаровательную дочь в круг профессиональных литераторов, где она привлекла внимание многих не столько яркой индивидуальностью, сколько юностью и красотой «У меня голова, психика, область абстрактной мысли, объективного познания и личных субъективных переживаний не отделены друг от друга непроницаемыми перегородками. То, что переживает одна часть мозга и нервов, переживается всем организмом. Для меня умственная жизнь не есть трудный и мучительный экзамен, который я сдаю ради интеллигентского аттестата зрелости», — писала она А. Лозина-Лозинскому, одному из своих горячих поклонников. Этот оригинальный незаурядный поэт, писавший под псевдонимом «Любяр», потеряв ногу, несколько раз пытался покончить с собой. Он прожил всего 29 лет.
Георгий Иванов вспоминал: «…я получил повестку общества "Медный всадник" на заседание памяти поэта Любяра. На этот раз самоубийца-неудачник своего добился». Собравшаяся молодежь скоро забыла о поводе, по которому собралась, начались разговоры, шутки, какой-то случайный молодой человек спел, аккомпанируя себе на рояле, куплеты… Вечер превратился в фарс. Лариса расплакалась, топала ногами и обвиняла присутствующих в черствости и бестактности, кричала, что пришла на вечер памяти поэта, а ее угощают пошлостью. И далее: «Вечер был безобразный, что и говорить. Но… мне казалось, что, может быть, именно такими поминками был бы доволен этот несчастный человек».
Ларисе довелось жить в героическую эпоху: старое отчаянно боролось за жизнь, мучительно нарождалось новое. Петербург сотрясали выступления сторонников различных партий. Все вокруг стали политиками. Гениальные мысли теснили голову, их остро хотелось поведать городу и миру. В этом отец с дочерью были солидарны. В результате появился новый журнал «Рудин».
К. Радек после смерти подруги придает стремлению Рейснеров к самовыражению идеологический смысл: «Они закладывают последнее, чтобы получить средства на издание журнала «Рудин», начать борьбу с предателями международной солидарности. Только политическим одиночеством семьи Рейснер, отлично известным охранке, объясняется возможность появления подобного журнала. Иначе достаточно было бы беспощадно злых карикатур на Плеханова, Бурцева и Струве, чтобы его прикрыли. Борьбу с цензурой и с материальными затруднениями вела девятнадцатилетняя Лариса, и она же вела в журнале идейную борьбу блестяще отточенными стихами и острыми саркастическими заметками». Сатирически-оппозиционный журнал был довольно тонок, имел мягкий переплет и большой формат, на обложке — виньетка с профилем тургеневского героя.
А. Блок невысоко оценивал журнал «Рудин»: «До тошноты плюющийся злобой и грязный, но острый… Журнальчик очень показателен для своего времени: разложившийся сам, он кричит так громко, как только может, всем остальным, что и они разложились». В нем Лариса выступала под псевдонимом «Л. Храповицкий» — претензии на родство с сановником не были забыты, а баронский титул уже использовался Михаилом Андреевичем.
Семейный «мушкетерский квартет» выступал дружно, каждому находилось дело. Даже мать, «маленькая, худенькая и презлющая женщина, Екатерина Александровна», внезапно открыла в себе литературный талант.
Свой журнал иметь приятно.
Пишет папа, пишет дочь,
Мама написать не прочь,
И одно лишь непонятно —
Почему читатель прочь?
— иронизировал поэт и критик Ю.Н. Либединский. (Познакомившись через несколько лет с вернувшейся в Россию из Афганистана Ларисой и попав под очарование ее красоты, Либединский наверняка сожалел о своем острословии).
Лариса напечатала в «Рудине» 9 литературно-критических статей и рецензий, что в таком юном возрасте само по себе являлось довольно необычным. Наряду с критическими заметками было опубликовано 10 ее стихотворений: «Сонет», «Памяти Камилла Демулена», «К Медному всаднику» и др., которыми все родные и знакомые искренне восхищались.
Привлечены были молодые дарования: О. Мандельштам, Вл. Злобин, С. Кремков, Вс. Рождественский, Л. Никулин и другие. Из писателей старшего поколения однажды выступил Б. Садовский, был приглашен, но не участвовал А.С. Грин. Журнал изобиловал политическими карикатурами, автором которых выступал студент Академии художеств Е.И. Праведников. Его стиль отличала наряду с незаурядным талантом чудовищная злость.
Создание творческого коллектива во многом определялось присутствием Ларисы: Сергей Кремков и Всеволод Рождественский всю жизнь оставались ее верными поклонниками, восторженно отзывался о Ларисе в мемуарах Лев Никулин…
«Стройная, высокая, в скромном сером костюме английского покроя, в светлой блузке с галстуком, повязанным по-мужски, — так со сдержанным восхищением описывал ее поэт Всеволод Рождественский. — Плотные темноволосые косы тугим венчиком лежали вокруг ее головы. В правильных, словно точеных, чертах ее лица было что-то нерусское и надменно-холодноватое, а в глазах острое и чуть насмешливое».
Складывается впечатление, что родители совершенно сознательно использовали привлекательность дочери для создания себе положения в литературном бомонде. Так, Владимир Злобин вспоминал: «В Лариссе /так у автора/ мне нравилось все: как она играет в теннис и как на коньках катается. Нравились и ее стихи, которым я и многие мои приятели-поэты жгуче завидовали. Молодому и совсем еще неопытному студенту-первокурснику, каким я тогда был, казалась она чудом непостижимым. Впрочем, кто из знавших Лариссу Рейснер не был ею увлечен хотя бы мимолетно?»
Не имеющий четкой политической программы, адресованный довольно узкому кругу интеллигенции, «Рудин» не оправдал возложенных на него надежд и не нашел своего читателя.
В мае 1916 года журнал прекратился на 8-м номере, просуществовав всего полгода.
Судя по воспоминаниям Вл. Злобина, папа и мама Рейснер дали ему понять, что пора делать предложение. Молодой человек в плане интеллектуального развития подходил их очаровательной дочери, к тому же происходил из богатой и просвещенной купеческой семьи. Однако Лариса предложения не приняла, прямо заявив претенденту, что его не любит. Приняв отказ с некоторым облегчением, Злобин остался «другом» и в этом качестве сопровождал ее вместе с еще одним молодым человеком в путешествии на лодке вниз по Волге. Здесь ему открылись новые качества красавицы. «Во время плаванья, длившегося около недели, я, между прочим, заметил, что Ларисса не то что к природе нечувствительна, но как-то вне ее. Она и восхищалась ею и многое замечала, но воспринимала ее как нечто постороннее, неживое…».
Однако Лариса смогла красиво описать природу в письмах родителям: «Милые котики, пишу из Костромы, куда приехали после трех дней путешествия. Описать всего этого невозможно. Но на дно моего я легли черные ночи с блуждающими просветами, журчащие воды под веслами, непрерывные, то желтые, как шафран, берега, то высокие заросли и эти бесконечно умиротворенные, белоснежные церковки, над которыми встают радуги… Володя говорит, что мы сейчас как после бала: так свободно устали, так легки и спокойны. Вот что дала Волга».