В «Собаке» устраивались театральные представления, лекции, поэтические и музыкальные вечера. Именно там впервые читались многие стихи и звучали музыкальные пьесы. «Основной предпосылкой ’’собачьего” бытия было деление человечества на две неравные категории: на представителей искусства и на "фармацевтов”, под которыми подразумевались все остальные люди, чем бы они ни занимались и к какой бы профессии они ни принадлежали», — вспоминал поэт-футурист Бенедикт Лившиц. «В этот артистический подвал акмеисты и их друзья съезжались обыкновенно после полуночи, а расходились — только под утро». В своем известном мемуарном произведении «Петербургские зимы» Георгий Иванов живописал уклад жизни и нравы этого круга. Собирались «поздним вечером — после 12 и сидели всю ночь. Сводчатые комнаты становились к утру чуть волшебными, чуть «из Гофмана»: кто-то читает стихи… кто-то ссорится, кто-то объясняется в любви… расходились под утро, Гумилев с Ахматовой уезжали на утреннем поезде в Царское село… Вот стиль жизнь был у людей… Отоспаться — и снова за стихи».
Ему вторил Бенедикт Лившиц: «Затянутая в черный шелк, с крупным овалом камеи у пояса, вплывала Ахматова, задерживаясь у входа, чтобы по настоянию кидавшегося ей навстречу Пронина вписать в «свиную» книгу свои последние стихи, по которым простодушные «фармацевты» строили догадки, щекотавшие их любопытство. В длинном сюртуке и черном регате, не оставлявший без внимания ни одной красивой женщины, отступал, пятясь между столиков, Гумилев, не то соблюдая таким образом придворный этикет, не то опасаясь «кинжального взора в спину».
Красивые талантливые раскрепощенные женщины создавали непередаваемую атмосферу В большой моде был образ «женщины-вамп». Тэффи (Надежда Лохвицкая), в рассказе «Демоническая женщина» списала этот образ с Паллады Богдановой-Бельской, самой известной куртизанки Петербурга начала XX века, своего рода достопримечательности клуба. «Демоническая женщина отличается от женщины обыкновенной, прежде всего, манерой одеваться. Она носит черный бархатный подрясник, цепочку на лбу, браслет на ноге, кольцо с дыркой «для цианистого калия, который ей непременно пришлют в следующий вторник», стилет за воротником, четки на локте и портрет Оскара Уайльда на левой подвязке. Носит она также и обыкновенные предметы дамского туалета, только не на том месте, где им быть полагается. Так, например, пояс демоническая женщина позволит себе надеть только на голову, серьгу на лоб или на шею, кольцо на большой палец, часы на ногу».
Паллада была в моде, пользовалась бешеным успехом. Ее поносили, ею восхищались, ей подражали.
Уродливый и бледный Гумилев
Любил низать пред нею жемчуг слов,
Субтильный Жорж Иванов — пить усладу
Евреинов — бросаться на костер.
Мужчина каждый делался остер,
Почуяв изощренную Палладу…
Была популярна прекрасная актриса Ольга Высотская, родившая от Гумилева сына Ореста. Блистала «Коломбина десятых годов», первая жена Судейкина, разносторонне талантливая Ольга Глебова; сверкала красотой и вторая жена художника, роскошная Вера Шеллинг, на которой он женился, не потрудясь развестись с Ольгой. Вера Гартевельд, жена композитора Георгия Гартевельда, проводила много времени в «Бродячей собаке» и была «очарована собственной внешностью»: «я сама собой восхищалась, и часто меня охватывало желание встать из-за стола и посмотреться в зеркало, чтобы снова почувствовать удовольствие быть красивой». На диване у камина устраивалась Анна Ахматова. «В полутьме сидела она, покуривая тонкую папироску в длинном мундштуке, попивая кофе, всегда в окружении влюбленных мужчин и женщин с глазами, словно углем нарисованными…». Здесь бывали Мариетта Шагинян, Кузьмина-Караваева, Мария Моравская, М.А. Кузмин, В. Хлебников, И. Северянин и другие, чьи имена украсили и обогатили эпоху..
В эмиграции, мысленно возвращаясь в те чудесные времена, в «Собаку», Георгий Иванов писал
В тринадцатом году, еще не понимая,
Что будет с нами, что нас ждет —
Шампанского бокалы подымая,
Мы весело встречали — Новый Год.
Целых полтора года из трех отпущенных ей судьбой «Бродячая собака» была, как первоначально задумывалось, «только для себя, для своих, для друзей, для знакомых. Было замечательно и интимно». «Фармацевты» лишь изредка робко пробивались, чтобы поглазеть на «богему» и заплатить за их выпивку…
В этот замкнутый мир благодаря своей исключительной красоте и литературным притязаниям вошла и Лариса Рейснер.
Здесь, в главном кабаре Серебряного века в 1914 году она впервые увидела героя «романа всей своей жизни». Ее выбор пал на властителя умов молодежи, Николая Степановича Гумилева (1886–1921), человека необыкновенно одаренного, страстно влюбленного в Африку и экзотические путешествия. Лидер от природы, «рыцарь с открытым забралом», признанный поэт, глава акмеистов, герой войны, дамский баловень, изнеженный вниманием публики — он производил огромное впечатление.
Акмеисты[18] были не столько организованным течением, сколько группой талантливых и очень разных поэтов, которых объединяла личная дружба. Акмеисты, или — как их еще называли — «гиперборейцы» (по названию печатного рупора акмеизма, журнала и издательства «Гиперборей»), сразу выступили единой группой.
Осенью 1911 года в знаменитой «Башне», где собиралось поэтическое общество и проходило чтение и обсуждение стихов, вспыхнул «бунт». Надежда Мандельштам так описывает этот случай: «"Блудный сын" Гумилева был прочитан в "Академии стиха", где княжил Вячеслав Иванов, окруженный почтительными учениками. Он подверг "Блудного сына" настоящему разгрому. Выступление было настолько грубое и резкое, что друзья Гумилева, несколько талантливых молодых поэтов, возмущенные оскорбительной критикой, демонстративно покинули "Академию" и организовали "Цех Поэтов". В 1913 году появились манифесты Гумилева и его соратника Сергея Городецкого, прославляющие «простоту и ясность» — с этого момента принято вести отсчет существованию акмеизма как оформившегося литературного течения. Но оно, объединившее исключительно одаренных поэтов — Гумилева, Ахматову, Мандельштама, — не смогло закрепиться в роли ведущего поэтического направления из-за резко изменившейся действительности».
Все большее распространение получал реализм, присущий революционной эпохе. Поэты-реалисты не прятались за слова и называли вещи своими именами:
По-французски друг и брат,
А у нас — изменник.
У французов бюрократ —
А у нас мошенник.
По-французски дилетант,
А у нас любитель.
По-французски интендант,
А у нас — грабитель.
Второй «Цех поэтов, основанный летом 1916 году, возглавили два Георгия — Иванов и Адамович. Но и второй «Цех» просуществовал недолго, однако собрал под своей эгидой такие известные имена, как Н. Оцуп, Н. Чуковский, И. Одоевцева, Н. Берберова, Вс. Рождественский, Н. Олейников и других. Третий «Цех» был позже основан Гумилевым. Лидер акмеистов представал в своих стихах одной из ярчайших личностей жестокого времени революций и мировых войн.
Любимая ученица Гумилева Ирина Одоевцева вспоминала, каким впервые увидела его. «Так вот он какой, Гумилев! Трудно представить себе более некрасивого, более особенного человека. Все в нем особенное и особенно некрасивое. Продолговатая, словно вытянутая вверх голова, с непомерно высоким плоским лбом. Волосы, стриженные под машинку, неопределенного цвета. Жидкие, будто молью траченные брови. Под тяжелыми веками совершенно плоские глаза. Пепельно-серый цвет лица. Узкие бледные губы. Улыбается он тоже совсем особенно. В улыбке его что-то жалкое и в то же время лукавое. Что-то азиатское… У него иконописное лицо — плоское, как на старинных иконах, и такой же двоящийся загадочный взгляд».
В 1914 году в жизни Николая Гумилева появилась новая страсть — Татьяна Адамович, сестра его приятеля, выпускница Смольного института, девушка бойкая, деятельная, волевая, подчинившая себе Гумилева и упорно толкавшая его на разрыв с Анной, болезненно переносившей появление новой соперницы. Энергичная Татьяна полностью завладела поэтом.
Но она не стала его последним увлечением.
Очаровательный Николай Гумилев пользовался бешеным успехом у женщин. Валерия Срезневская, знавшая его с юности, писала: «Он не был красив, — в этот ранний период он был несколько деревянным, высокомерным с виду и очень неуверенным в себе внутри… Роста высокого, худощав, с очень красивыми руками, несколько удлиненным бледным лицом… Позже, возмужав и пройдя суровую кавалерийскую военную школу… подтянулся и, благодаря своей превосходной длинноногой фигуре и широким плечам, был очень приятен и даже интересен, особенно в мундире. А улыбка и несколько насмешливый, но милый и не дерзкий взгляд больших, пристальных, чуть косящих глаз нравился многим».
Роман всей жизни
О первой встрече Ларисы и Гумилева (где-то до 3 марта 1915 года, когда «Собаку закрыли) не осталось никаких свидетельств, кроме автобиографического романа самой Ларисы.
Ариадну (имя героини) пригласили читать. «…На ее лице выразилась вся боязнь начинающей девочки, не искушенной в тяжелой литературной свалке, и в руках так растерянно забелел смятый лист бумаги, в который еще раз заглянули, ничего не видя и не разбирая, ее мужественные глаза юноши-оруженосца, маленького рыцаря без страха и упрека, — Гафиз ощутил черное ликование… Видеть ее, эту незнакомку с непреклонным стройным профилем какой-нибудь Розалинды, с тонким станом, который старый Шекспир любил прятать в мужскую одежду — …ее, недосягаемую, и вдруг — на подмостках литературы, зависящей от прихоти критика, от безвкусия богемской черни, от одного взгляда его собственных воспетых глаз, давно отвыкших от бескорыстия… Это было громадное торжество, сразу уравнявшее его и Ариадну». «Гафиз… смотрел на Ариадну. Ее красота, вдруг возникшая среди знакомых лиц, в условном чаду этого литературного притона, причинила ему чисто физическую боль. Какая-то невозможная нежность, полная сладостного сожаления, — оттого, что она недосягаема. …Высоко над толпой сидел Гафиз и улыбался. И хуже нельзя было сделать: он одобрил ее как красивую девушку, но совершенно бездарную».