Совет был хорош, но одна вещь озабочивала Монтестрюка более, чем все козни и ловушки на скользкой придворной почве: ему хотелось разгадать загадку, которая хранилась у него в кармане, в виде записки с подписью Орфиза де М…
Прежде всего, после представления королю, так ловко устроенного графом де Колиньи, он поспешил к герцогине д'Авранш. Он нашел ее в великолепном наряде, она собиралась ехать на прием у королевы. Граф де Шиври был с нею и рассыпался в похвалах с драгоценными вещами, которые одна из горничных подавала ей. Цезарь не мог скрыть удивления при виде Гуго, но поспешил к нему на встречу.
– Что это мне говорили? за вами гоняется полиция?… Слава Богу, это неправда, как я вижу!
– Теперь это действительно неправда, но еще недавно я бы не мог этого сказать.
– Как это?
– Целая история: беготня по улицам, прыжки через стены, падение в сад, переодеванье в шутовской наряд, и всё это, чтоб отделаться от полицейских, выпущенных на меня целой стаей.
– Выходит, настоящая Одиссея? – спросил Цезарь.
– Которая окончилась только в Фонтенбло, у короля.
– Теперь все для меня ясно! Вот почему, должно быть, я вас так давно и не видела, – сказала Орфиза, смотрясь в зеркало. – Мне тоже говорили, кажется, о какой-то дуэли, в которой вы наделали чудеса… Кто-то еще вчера сравнивал вас с знаменитым Амадисом Галльским!
Сарказмы Орфизы затронули Гуго за живое.
– Эта дуэль, о которой вам рассказывали, вероятно, от нечего делать, разные любезники, – отвечал он, – имела удивительные последствия, и первым из них была схватка, в которой два или три бедняка лишились жизни.
– Столько разом! и, без сомнения, от вашей могучей шпаги?
– Увы, да! другое последствие – то, что ваше имя было замешано в этой истории.
– Мое имя?! – вскричала Орфиза.
– Ваше имя, лучшее доказательство – вот эта записка.
Гуго вынул из кармана записку, переданную ему вечером в Маломускусной улице, и подал ее раскрытою герцогине. Пробежав ее глазами, она расхохоталась.
– И вы могли подумать, что я написала подобную записку? – спросила она. – Вот наивность, очень близкая к дерзости! взгляните, граф де Шиври!
Герцогиня передала записку Цезарю; он улыбнулся.
– Меня обвиняют в тщеславии, – сказал он, взглянув на записку; – но сказать по правде, если б мне прислали подобное нежное письмецо, то прежде всего, разумеется, я бы вздохнул от сожаления, что не могу этому поверить, но никогда бы не подумал, что написала его герцогиня д'Авранш!.. Ах! бедный друг мой! какая же странная мысль пришла вам в голову!
Орфиза улыбнулась одобрительно, и эта улыбка окончательно рассердила Монтестрюка. Он взял из рук у де Шиври записку, скатал ее шариком и спокойно бросил в огонь.
– Немного чернил… немного золы… и ничего не останется! – сказал он.
Потом продолжал шутливым тоном:
– Это однако же неблагодарно!.. я бы должен был сохранить этот кусок бумаги, какая бы рука ни исписала его, хоть на память о том добре, которое он принес мне.
– Что же это такое? – спросил Цезарь.
– Вещь очень ценная – благоволение короля.
– Да, в самом деле, вы видели короля! – вскричала Орфиза, – а я совсем уже было об этом забыла… в Фонтенбло, кажется? по какому случаю? зачем?
– Но разве не в обычае, чтобы все дворяне королевства представлялись его величеству?… Спросите у графа де Шиври… Кроме того я должен еще был просить короля о милости.
– И получили?
– Он сделал больше: со вчерашнего дня, по высочайшему повелению, я принадлежу в военной свите его величества.
– А! – протянул де Шиври.
– Это только начало, – прибавил Гуго, – но я надеюсь пойти гораздо дальше и гораздо выше, во что бы то ни стало, per fas et nefas.
– Да куда же, позвольте узнать? – спросила герцогиня, улыбнувшись при этом намеке и вперив в него блестящий взор.
– Но ведь вы сами знаете… до завоевания Золотого Руна.
– А! так это дело решенное, что вы похитите меня на корабле «Арго», и даже не крикнув: берегись!
– Вы сами видите, что нет: ведь я вас предупреждаю.
– Много милости! А если б однако же я вздумала отказать? Женщины так причудливы!
Гуго был просто в припадке хладнокровия; он улыбнулся, поклонился и отвечал:
– Нет, герцогиня, нет! вы согласитесь.
– Сейчас вы были наивны до дерзости; теперь вы смелы до наглости.
Орфиза встала с явным желанием прекратить разговор. Но Гуго решился идти до конца.
Он хладнокровно положил руку на эфес шпаги и поклонившись еще раз Орфизе, глаза которой сверкали от гнева, сказал ей:
– Если смелость – действительно преступление, то все-таки ничто не заставит меня отступить… Вы – или смерть!
Лишь только он вышел, Цезарь пожал плечами и вскричал:
– Это просто сумасшедший!
Но Орфиза, под влиянием внезапного, столь обычного у женщин переворота, посмотрела ему прямо в лицо и сказала:
– Он не похож однако же на прочих… Кого он возьмет, того сумеет и охранить!
Выйдя из отеля герцогини, Гуго пошел бродить без цели по улицам Парижа. Он мечтал о воздушных замках, над которыми видал в облаках образ Орфизы. Он сладит наконец с этой гордой герцогиней, с которой вечно приходилось начинать дело сызнова; он пожертвует для этого всей кровью, всей жизнью. Она увидит наконец, что он не шутил, когда принимал её вызов.
– С ней, – говорил он себе, – то улыбается надежда, то находит отчаяние; сегодня у ней – мелькала ласковая улыбка, завтра – ирония, сарказм… Молодая и прекрасная, она забавляется переменами, питается капризами… Но я сам из упрямого рода и покажу ей! Волей или неволей она должна сдаться и сдастся!
Гуго всё шёл да шёл.
Настали сумерки, потом и шла ночь. Опомнившись, он уже не знал и сам, куда зашёл. Он ждал первого прохожего, чтоб спросить дорогу в отель Колиньи, как вдруг вблизи раздались крики. Он кинулся на шум и в узком переулке, в ночном сумраке, увидел брошенный у стены портшез, между тем как несшие его лакеи с трудом отбивались от целой шайки мошенников.
Гуго выхватил шпагу и бросился на грабителей. Как только самый отчаянный из них упал от первого же его удара, все прочие бросились бежать, опасаясь, чтоб дозор не вмешался в дело, если борьба затянется далее. Гуго и не думал их преследовать и уже вкладывал шпагу в ножны, как вдруг дверца портшеза отворилась и из него вышла дама, закутанная в плащ и с черной бархатной маской на лице.
– Если она старая и дурная, – сказал себе Монтестрюк, – то пусть это доброе дело зачтется мне, по крайней мере, на небесах.
Незнакомка взглянула на него, пока он кланялся.
– Послушайте, что это значит? – спросила она.
– Извините, но я сам хотел спросить вас об этом, – отвечал Гуго, успокоившись: голос был молодой и свежий.
– Извините и вы меня, я привыкла спрашивать, но не отвечать.
Дама толкнула ногой тело человека, которого ранил Гуго; он не двинулся.
– А! вот как вы их отделываете! – продолжала она, взглянув опять на своего защитника.
– Да, я уже так привык, – отвечал Гуто тоже гордо, не желая уступить и в этом незнакомке; – когда я бью, то всегда падают.
Она осмотрелась кругом. Из двух носильщиков и двух лакеев, которые были при ней, один был убит, двое убежали, четвертый стонал под стеной, возле опрокинутого портшеза.
– Милостивый государь, – продолжала дама, – когда спасают кого-нибудь, то тем самым отдаются им в распоряжение.
– Приказывайте. Что я должен делать?
– Не угодно ли проводить меня домой, но с условием, что вы не будете стараться увидеть меня, ни узнавать, кто я.
– Боже сохрани! Уже и то иногда бывает скучно, что надо смотреть на тех, кого знаешь, и знать тех, на кого смотришь.
– Какая дерзость!
– Вот это самое слово мне сказали уже раз сегодня, и потому-то мне не хочется говорить ни с кем.
Незнакомка подошла к раненому лакею и, толкнув его ногой в плечо, сказала:
– Перестань стонать, и марш!
Бедняга встал и потащился кое-как к концу переулка.
– Приятное приключение, нечего сказать! – проворчала незнакомка, идя за ним, – и вот бы посмеялись, если б узнали, с кем оно случилось!
– Посмеялись бы или поплакали, – сказал Гуго, шедший рядом.
– А! а почему вы так думаете?
– Потому что одно без другого не бывает. Женщины, как кошки, то прячут когти, то царапаются… Когда одни смеются, другие плачут.
– Вы это знаете?
– Что бы вы подумали обо мне, если б я не знал!
– Немного или много?
– Довольно, чтоб не иметь желания делать новые опыты.
Разбуженный шумом, жилец одного из соседних домов, не слыша больше ничего, приотворил немного окно, чтоб узнать, что случилось. При свете бывшей у него в руках свечи, дама посмотрела на Гуго внимательно, почти в упор. Гуго рассмеялся.
– Мое лицо говорит вам что-нибудь?
– Ничего.
– Ему больше и сказать нечего. Мы встретились с вами, как два ночных призрака.
Скоро показались стены большого сада; сквозь деревья виднелся смутно в темноте дворец.
– Э! да это Люксембург! – сказал Гуго будто сам себе.
– Теперь мне уж нечего здесь бояться; можете уйти.
Монтестрюк внезапно остановился и уж было повернулся назад, чтоб идти, как вдруг она его удержала.
– А если б мне пришла фантазия поблагодарить вас, неужели вы не дали бы мне к этому способа? – спросила она, удивляясь, что он так скоро её слушает.
– Ничего нет легче. Угодно вам снять перчатку?
– Вот, – сказала она, подумав с минуту.
Она подала ему тонкую, гибкую, изящную руку, уходившую в шелковый рукав.
Гуго взял ее почтительно концами пальцев и, сняв шляпу и поклонившись, поднес к губам. Выпрямившись, он сказал ей:
– Теперь я должен благодарить вас.
Он еще раз поклонился незнакомке и ушел, не поворачивая головы, между тем как она следила за ним глазами.
– Э! э! – сказала она, – человек с сердцем, а будет придворным!
Фраза, которою заключила Орфиза де Монлюсон свой разговор с графом де Шиври, когда ушел от неё Монтестрюк, заставила сильно задуматься раздражительного Цезаря. Он хорошо знал женщин и следовательно знал также, что многие из них любят известную смелость в речах и в поступках. Он чувствовал, что Гуго, не испугавшись сделанного Орфизой приема и её насмешливой улыбки, выиграл много в её мнении. Сверх того, он выпутался удачно из такой беды, в которой другие могли бы потерять или свободу, или жизнь, и не только ничего не проиграл, но напротив приобрел милостивое внимание короля. Если он вышел с таким успехом из положения трудного, то чего нужно было ожидать от такого человека, когда ему подует попутный ветер?