– О, да! – отвечала принцесса глухим голосом.
– И как будто этого еще мало, что он пренебрег мною, – он весь предан другой женщине, с которой почти помолвлен…
– Знаю! знаю!
Вдруг она изменилась в лице, положила холодную руку на руку Олимпии и спросила:
– Неужели я поняла? Этот яд, эти булавки, неужели это всё для Гуго?..
– А! и вы тоже называете его Гуго?.. Да, признаюсь, одну минуту… Если он умрёт, где же будет мщение?.. у него едва будет время узнать, какая рука поразила его… он и страдать-то не будет… Нет! нет! он должен жить!
– Так для той, может быть?..
– Для той, кого он любит?.. Для Орфизы де Монлюсон?.. Это было бы лучше… поразить его в его любви… вырвать ее у него… сложить эту любовь в могилу!.. Но нет! и этого еще мало… Он станет оплакивать свою молодую Орфизу, умершую во всей красе… Мне хочется другого… Мне хочется такого мщения, которым я могла бы наслаждаться, сколько хочу… чтоб оно было медленное, продолжительное… чтоб оно текло капля по капле, чтоб оно просыпалось с зарей, но не засыпало бы ночью…. чтоб оно было ежечасное, ежеминутное, и все живей, все злей, все глубже!.. Вы, видно, не умеете ненавидеть?.. Вот увидите!
– Что же такое?
– А! если я не могу потрясти влияние фаворитки на ум короля и заставить ее вытерпеть то же, что я сама вытерпела… то я сумею, по крайней мере, наказать соперницу… и я жду теперь именно кого-то, кто мне поможет!
Она позвонила.
– Отчего это графа де Шиври нет до сих пор? В этот час он бывает обыкновенно в Лувре… – сказала она вошедшему лакею. – Видели ли его? Что он отвечал?
– Граф де Шиври прочёл принесенное мной письмо и сказал, что скоро приедет к графине, – отвечал лакей.
Измученная принцесса встала. Брискетта подкралась к ней.
– Останьтесь, ради Бога!.. я ничего не могу, а вы?
Пораженная и тронутая умоляющим голосом Брискетты, принцесса села опять.
– Я вам не мешаю? – спросила она у графини.
Но Олимпия не отвечала ни слова, а провела платком по сухим губам.
– Орфиза де Монлюсон будет герцогиней! Она богата – она красавица!.. он любит ее… и я увижу их вместе, счастливых, женатых, у меня на глазах?… Ни за что!.. Разве я не права, скажите?
Она взяла руки Леоноры и сжимала их в порыве ненависти и отчаяния; потом отошла от неё и принялась ходить по комнате.
– И еще приедет ли этот граф де Шиври? А между тем дело касается его не меньше, чем меня!
В эту минуту доложили о графе; он вошел гордо, высоко подняв голову.
– Наконец!.. – вскричала графиня.
– Вот слово, которое навлекло бы мне много врагов, если б его услышали придворные, – сказал граф, целуя руку Олимпии.
– Теперь не до мадригалов, граф; если я послала вас звать, то больше для вашей же пользы, чем для себя. Имеете ли вы известия о графине де Монлюсон, вашей кузине, которую вы хотели бы сделать вашей женой, как мне говорили?
– Она уехала недавно в свой замок.
– А! вы так думаете? Ну, так знайте же, граф, что она скачет по дороге в Вену.
– Она – в Вену!
– А разве граф де Монтестрюк не туда же едет?
– А! – произнес Цезарь, бледнея.
– Графиня де Монлюсон приедет туда в одно время с ним… Теперь, если вам нравится, что они вернутся женихом и невестой… то мне-то что до этого? Это ваше дело…. но если б я была мужчиной и если б другой мужчина вздумал занять мое место…. я бы не стала разбирать оружия, а поразила б его, чем попало!
Глаза Цезаря стали страшны.
– Одно преданное мне лицо, имеющее свои причины не терять их обоих из виду, следит как тень за графом де Монтестрюком, – сказал он.
– Хорошо! но довольно ли этого? Его надо поразить прямо в сердце…. он любит графиню де Монлюсон и надо мстить!
Огненный взор Цезаря впился в глаза Олимпии.
– Германия не заперта для вас, сколько я знаю? – продолжала она, – дороги открыты для всякого…. Скачите за ней в погоню, загоните сотню лошадей, если нужно, подкупите сотню лакеев, проберитесь ночью в гостиницу, где она остановилась; ну, а дальше… вы сами понимаете? Устройте так, чтоб ехать с ней день, два, три дня, по доброй воле или насильно, и вы будете очень неловки, если, по возвращении домой, она сама не попросит променять имя Монлюсон на де Шиври. А когда вы станете герцогом д'Авранш… она простит вам, поверьте!
Брискетта, слушавшая внимательно, подошла потихоньку к принцессе Мамиани и, сложив руки, шепнула ей:
– Слышите, принцесса, слышите?
– Но уже нечего терять время на танцы в будущем балете при дворе! – продолжала Олимпия. – Такие дела, когда их начинают, надо вести быстро.
– Я еду сегодня вечером, графиня, – сказал Цезарь.
– И не возвращайтесь назад, пока не достигнете цели, герцог, – вскричала Олимпия с ударением на последнем слове. – Докажите этой гордой графине де Монлюсон, что её дерзкий девиз – per fas et nefas – годится для всякого!
– А для меня особенно.
Делая вид, что ей нужно дать ему еще новые и настоятельные указания, Олимпия проводила его до самой передней, говоря с ним вполголоса.
Как только она вышла из комнаты, Брискетта побежала к принцессе.
– Ах! умоляю вас, спасите ее, спасите его! вскричала она, бросаясь перед ней на колена и обнимая её ноги обеими руками. – По выражению вашего лица, я сейчас заметила, что вы – друг графа де Монтестрюка – я смотрела на вас внимательно и тайный инстинкт толкнул меня к вам – Не отрекайтесь!.. вы изменились в лице, когда узнали, на что годятся эти булавки, и в глазах ваших отразился ужас, когда графиня де Суассон высказала вам свои мысли… Мне говорили, что вы добры, что у вас высокая душа… Дьявол может внушить графине какое-нибудь ужасное дело… От неё всего можно ждать… У меня пробегал холод по костям, когда я слушала, что она говорила… Гуго грозит смертельная опасность… Той, кого он любит, то же грозит страшная беда… Я готова отдать всю кровь свою, чтоб спасти их обоих… но что я могу сделать?… Вы сильны и свободны, неужели же вы ничего для него не сделаете?
– Ах! ты сама не знаешь, чего требуешь!
– Я знаю, что один раз вы уже спасли его от погони. Не краснейте! Какая женщина, у которой есть сердце в груди, не сделала бы того же самого??… Кого мы раз спасли, с тем мы связаны на веки. Посмотрите на эти два лица, вот в той комнате! Сколько желчи у них в глазах! сколько яду на губах!.. Ах! умоляю вас, принцесса, вы можете предупредить обоих! Письмо может не дойти – посланного могут не послушать… Вы же расскажете, что сами слышали. Вы опередите графа де Шиври и вам Гуго будет обязан всем.
– Ну, так и быть! я еду… Чтоб увидеть его, я положу всю преданность, какая только может быть в сердце женщины – Бог совершит остальное!
Брискетта бросилась к рукам принцессы и горячо их целовала. Граф де Шиври ушел, Олимпия вернулась.
– Кажется, теперь я отомщу за себя! – сказала она.
– Разумеется, – прошептала Брискетта и, взглянув на принцессу, прощавшуюся с обер-гофмейстериной, подумала: «А, может быть, и нет!..»
XXVIIВ темном лесу
Мы оставили графа де Монтестрюка на пути в Лотарингию, со свитой из Коклико, Кадура и Угренка. Он уже почти подъезжал к Мецу, как вдруг услышал за собой целый поток страшных ругательств и между ними свое имя. Он обернулся на седле. Целое, облако пыли неслось вслед за ним по дороге, и из этого облака показалось красное лицо маркиза де Сент-Эллиса.
– Тысяча чертей? – крикнул маркиз неистовым голосом, – не мог ты разве сказать, что уезжаешь? Ты мне дашь ответ за такое предательство, животное!.. Не смей говорить ни слова… я знаю вперед, что ты скажешь… Да, я не выходил от очаровательной принцессы и когда не был у её ног, то бродил под её окнами, сочиняя в честь неё сонеты… Я никуда не показывался, я это знаю, но разве из этого следует, что обо мне можно было совсем забыть?… Я взбесился не на шутку, когда узнал совершенно случайно, что ты ускользнул из Парижа. Я бросился вслед за тобой, давши клятву распороть тебе живот, если только ты приедешь в армию прежде меня… Вот-таки и догнал! Теперь я тебе прощаю, потому что в Мец ты без меня уже не выедешь. Но зло хоть и прошло, а пить страшно хочется!
– Успокойтесь, маркиз, – возразил Коклико: – в христианской стороне можно всюду выпить… и уже я слышал о мозельском винце, которое вам верно понравится.
Когда маленький отряд вступил в древний город, отразивший все приступы императора Карла V, Мец представлял самое необыкновенное зрелище.
В нем собрался небольшой корпус войск из четырех пехотных полков: Эспаньи, ла Ферте; Граше и Тюренна, из Шемонтского полка и кавалерийской бригады Гассиона в четырнадцать штандартов. Гарнизон крепости встретил эти войска трубными звуками, и принялся угощать их на славу. Все кабаки были битком набиты, повсюду плясали, пели и пировали.
Солдатам давали волю повеселиться перед походом, из которого многие из них могли и не вернуться, и Колиньи, поддерживая только дисциплину, без которой нельзя было пройти через всю Германию, смотрел сквозь пальцы на разные мелкие грешки.
Рядом с начальниками, назначенными начинавшим забирать силу Лувуа, множество дворян присоединились к армии волонтерами и сам король взял на себя труд распределить их по полкам и по ротам. Среди этой блестящей молодежи, для которой война со всеми её опасностями была истинным наслаждением, находились герцоги де Бриссак и де Бетон, де Бильон, де Сюлли, принцы д'Аркур и де Субиз, де Роган, маркизы де Линьи, де Гравиль, де Муши, де Мортмар, де Сенесе, де Вильярио, де Баленкур, де Терм, де Кастельно, де Рошфор, де Рэни и де Канапль, де Вильруа и де Валлен, де Форбен и де Курсель, д'Альбре и де Матинъон, кавалер де Лоррен, кавалер де Сент-Эньян, де Гюитри, де Коссе, граф д'Овернь и много других – весь цвет французского дворянства. Местные дворяне считали своим долгом встретить их с честью и угощать с полнейшим радушием.
Только и речи было, что о балах и охотах вперемежку со смотрами и с ученьями для поддержки в солдатах воинского духа. Проезд каждого нового лица был предлогом для новых пиров. Играли по большой, ели вкусно и пили исправно. Старые городские отели и все окрестные замки растворили свой двери настежь и хозяева принимали волонтеров самым роскошным образом. Все эти молодые лица сияли радостью, которая, казалась тем живей, что возврат на родину был для всех так неверен. Сколько голов должна была скосить турецкая сабля!