– Наконец-то! – вскричал Лудеак; – я уже начинал бояться…
– Чего? – перебил капитан, – что я не приеду? Плохо же вы меня, знаете, если могли это подумать!.. Куда я хочу ехать, туда и еду… Я не считал ни лесов, через которые пробирался на прямик, ни рек, куда пускал коня вплавь, ни гор, на которые взбирался, ни болот, какие попадались на пути… и вот явился перед вами. Товарищем у меня была жажда мести, а проводником – злоба и ненависть…
– Вы знаете, – сказал Цезарь, поспешивший его поблагодарить за усердие, – что мы должны быть каждую минуту готовы ехать дальше: прихоть графини де Монлюсон – закон для нас всех…
– А всем известно, что прихоти приходят к графине де Монлюсон всегда вдруг, внезапно, – прибавил Лудеак.
– Ну, а если мы выедем так неожиданно, – продолжал Шиври, – то первый же переезд приведет нас в гористую местность, усеянную ущельями, где так легко встретить кого-нибудь совершенно нечаянно…
– Если я хорошо понял, – возразил капитан, – то вы желаете, чтоб я был готов действовать быстро?…
– При графине де Монлюсон есть три или четыре лакея, хорошо вооруженных и очень храбрых: с ними придётся, вероятно, и подраться…
– У меня будут такие люди, что научат их держать себя посмирней… Но есть еще одна вещь, которой вы не знаете и которою однако же пренебрегать вовсе не следует: к графине де Монлюсон спешат на помощь… О! успокойтесь, эта помощь является в виде женщины… принцессы Мамиани.
Лудеак встревожился. Откуда она едет? С какой целью? с кем? Капитан рассказал со всеми подробностями про свою неожиданную встречу с Паскалино у ворот Меца, открывшую ему все планы принцессы.
– Паскалино уже не в состоянии помешать нам, – прибавил он; – а что касается до принцессы, то пустилась ли она в путь, отказалась ли от своей поездки, чего я не думаю, или в последнюю минуту не послала ли кого-нибудь другого, этого я хоть и не знаю, но во всяком случае благоразумие требует, чтобы мы не теряли напрасно времени… завтра, до восхода солнца, я на беру себе отряд…
В сумерки, капитан Балдуин д'Арпальер и Карпилло отправились по кабакам Зальцбурга вербовать себе разных бездельников.
– Рыбаки, – говорил капитан, – закидывают обыкновенно удочку в мутную воду, а нашей дичи мы наловим скорей всего в таких притонах, где побольше бьют посуды…
Оба сообщника скоро пришли в глухую часть города, где по трущобам кишела целая толпа разного сброда. Его довольно было тогда по городам священной империи, особенно поближе к границам; в Зальцбурге недостатка в нем тоже не было.
Вниманье их было привлечено красноватым светом и хором пьяных голосов, выходившим из одной пивоварни, стоявшей в углу на площади.
– Войдем-ка сюда, – сказал капитан.
Карпилло толкнул дверь и они уселись перед столом, на который дебелая служанка скоро поставила два больших стакана и кружку пива. Вокруг них, в облаках дыма, шумела целая толпа народа, одетого в самые разнообразные костюмы, кто в лакейский балахон, кто в кроатский доломан; весь этот люд играл, чокался и распевал песни. Тут были авантюристы всех стран и дезертиры всех наций. Особый говор, составленный из всех языков света, гудел под черными балками потолка; по углам раздавались взрывы хохота. При входе двух незнакомых лиц, все замолчало и обратило глаза на вошедших.
– Вот таких-то именно лиц нам и нужно, – шепнул капитан на ухо Карпилло.
Он вынул из кармана кошелек и с силой бросил его на стол; раздавшийся металлический звон привлек вниманье всего общества. Человек десять привстали с места вдруг, машинально, десять пар рук оперлись на столы и десять пар блестящих, хищных глаз жадно впились в тяжелый кошелек.
– Гм! – произнес Карпилло на ухо капитану, – это все равно, что класть голову в волчью пасть!
– Перестань… я знаю, чего хочу!..
И встав во весь свой огромный рост, он сильно хлопнул ладонью по столу и крикнул громким голосом:
– Нет ли между вами храбрых солдат, которые не прочь бы были заработать денег из этого кошелька? Кто хочет, выходи вперед… Я скоро доставлю случаи.
Человек двадцать перепрыгнули через скамейки и, опрокидывая кружки и стаканы, бросились к столу, вскрикивая в один голос:
– Я хочу! и я! и я!
Великан с целым лесом остриженных, как щетка, волос над низким лбом раздвинул соседей локтем и, протянув руку, как тигр свою лапу, сказал:
– Можно с горсть и так взять, пока представится случай отработать остальное.
Но как ни быстро было его движенье, капитан, зорко следивший за всем своими рысьими глазами, предупредил великана и, схватив руку его своей железной рукой, сдавил ее так сильно, что тот вскрикнул от боли прежде, чем успел дотронуться пальцами до кошелька.
– Пойми хорошенько, – сказал капитан: – дать – я даю, но красть у себя никому не позволяю.
Он выпустил руку великана, открыл кошелек, вынул золотой и, положив его в онемевшую руку, объявил:
– Тебя я возьму, если хочешь, но с одним условием, чтобы ты слушался.
– Десять тысяч чертей! – отвечал великан, ощупывая свою руку, – да за таким капитаном я пойду, куда он прикажет!
Вся толпа почтительно поклонилась; те, кто был поближе, сняли даже шапки.
– А вы, друзья, – продолжал капитан, – вы тоже готовы идти за мной?
– Все! все!
– На тех же условиях?
– Приказывайте; мы будем слушаться.
Высокий и худой человек с лукавым и решительным видом выступил из толпы вперед.
– Я парижанин и путешествую, чтоб поучиться, – сказал он; – я принимаю ваше предложение, но прибавлю только одно условие: где бы мы ни очутились, чтоб повсюду было порядочное вино. Пиво мне только пачкает желудок, а вино напротив веселит меня и прочищает мозг.
– А как тебя зовут?
– Пемпренель. Только чтоб было вино, а остальное – мне все равно…
– Белое и красное, будешь пить что угодно.
– Хорошо! готов служить всякому, кто меня станет поить!
Капитан опять встал и, окинув взглядом всю толпу, указал пальцем тех, кто показался ему сильней и решительней. Само собою разумеется, Пемпренель попал в число избранных. Капитан сделал им знак выстроиться у стены.
– Вы будете составлять главный отряд; остальные заменят тех неловких, которые будут иметь неосторожность попасть под пулю или наткнуться на шпагу… Все вы позаботьтесь добыть себе хорошее оружие…
Пемпренель улыбнулся, пошел в угол комнаты и сильным ударом ноги вышиб гнилую дверь в темный чулан.
– Не угодно ли взглянуть? – сказал он капитану, показывая на полный выбор разного оружия, наваленного на полу и развешанного по стенам. – Вот наши обноски. Вступая в залу Венчанного Быка, мы обыкновенно закладываем их хозяину, который поставляет нам вино и живность до тех пор, пока какой-нибудь господин не возьмет нас к себе на службу… Хозяин же – и полный наследник всех, кто погибает в стычках.
– Должно быть, честный человек, – проворчал Карпилло.
– И так, считая с этого вечера, вы принадлежите мне, а вот на что и покутить сегодня ночью, – сказал капитан, бросая на стол несколько монет. – Каждое утро собираться здесь и ждать моих приказаний… По первому сигналу – надевать казакины и цеплять шпаги.
– Ура, капитану! крикнула вся толпа, бросаясь в погреба и на кухню.
Капитан д'Арпальер поклонился величественно и вышел, провожаемый восторженными криками, от которых дрожали закоптелые стены Венчанного Быка.
– Ты видишь, – сказал он Карпилло, – эти волки – что твои ягнята!
И, вернувшись к графу Шиври, он доложил:
– Когда будет вам угодно, граф, я готов!
XXXМина и контрмина
Мы расстались с маркизом де Сент-Эллис, когда он, в бешенстве посылая ко всем чертям Гуго де Монтестрюка, собирался обогнать его на зальцбургской дороге. От скорой езды он еще больше выходил из себя и от нечего делать рассыпался в ругательствах.
– Славного молодчика, нечего сказать, предпочла мне! – говорил он, стегая до крови бедную лошадь свою хлыстом. – Молод, говорят, и красавец… Велика важность!.. Что же я, стар и неуклюж, что ли?.. А откуда он явился, позвольте спросить? Что, у него хоть два или три предка сложили голову в Палестине от меча сарацин, или хоть один пал в битве при Бувине? Дворянство-то у него вчерашнее, а туда же гоняется за принцессами, дерзкий мальчишка!.. И что за предательство!.. Ведь я от него не прятался со своими мученьями! Еще дал лучшего жеребца с конюшни для дурачества! А как ловко напал я на мошенников, чтоб его выручить! И вот в благодарность он, с первого же разу, отнимает у меня инфанту!.. Ну, уже только бы догнать мне ее! Как она ни кричи там себе, а я уже её не выпущу и весь свет объеду с нею!
С криками, с бранью, с проклятиями он скакал себе да скакал, как вдруг, раз вечером, при заходе солнца и при выезде из бедной деревеньки, нагнал карету, лежащую на боку посреди дороги: одно колесо было на воздухе, а другое валялось на земле, разбитое на двое. Лошади бились в упряжи, а ямщики бегали от одной к другой, наделяя их кнутами и бранью. Из кареты слышались нежные и жалостные стоны.
Как ни сердит был маркиз, а растаял от нежного голоса и, соскочив с седла, подбежал к карете, открыл дверцу и вытащил заплаканную женщину. При первом взгляде на него, она вскрикнула;
– Как! это вы, маркиз де Сент-Эллис!
– Принцесса Мамиани!
– Ах! милый маркиз, само Небо вас посылает!
– Нет, принцесса, нет, совсем не Небо, а разве бешенство.
Он отступил шаг назад и, не спуская с неё глаз, начал так:
– Осмельтесь признаться, зачем вы едете в Зальцбург? Попробуйте отречься, что не для того, чтоб встретиться с графом де Монтестрюком? Достанет ли у вас смелости сказать, что вы не назначили ему там свиданья?
– Да сознаюсь же, напротив, сознаюсь!
– Как! сознаетесь? и мне, Гаспару-Генриху-Готфриду де Сент-Эллис?…
– Да, без сомненья… кому же и сознаться, как не вам, его другу, его лучшему другу?
– Я – друг его?… никогда! я терпеть его не могу!
Услышав это, принцесса зарыдала и, ломая руки, воскликнула в отчаянии: