– И благодарность совершит остальное… Будьте покойны, приют будет самый таинственный и безмолвный.
После этого разговора, Цезарь употребил в дело все свое влияние на кузину, чтоб убедить ее ехать из Зальцбурга как можно скорее. Венский двор хотел встретить французов празднествами, и это окончательно убедило маркизу д'Юрсель, которая уже мечтала, как она будет рассказывать обо всем этом в Лувре. Решено было выехать в конце недели, рано на заре.
Но пока Бриктайль ходил беспрерывно между гостиницей, где остановился граф де Шиври, и трактиром, где пьянствовали его рекруты – и Пемпренель с своей стороны тоже ходил взад и вперед по городу, который, как уверял он, ему особенно нравился своим живописным местоположением и своими оригинальными постройками. Немудрено потому, что ему случилось раз встретить своего капитана с одним дворянином, и как человек, долго шатавшийся по парижским мостовым, он узнал этого дворянина с первого взгляда.
В другой раз, так только Бриктайль кончил свое совещание с Цезарем, Пемпренель толкнул локтем капитана и сказал ему:
– Это тоже парижанин, как и я, этот прекрасный дворянин… немножко только побогаче, вот и все!
– Что такое? – проворчал капитан, – об ком это вы говорите?
– О! я совсем не хочу выпытывать у вас ваши тайны: вы даете деньги, я пью – этого с меня и довольно – но все-таки не мешает знать, для кого работаешь. Это может пригодиться.
Пемпренель принял самодовольный вид и, раскачиваясь, продолжал:
– Вы понимаете, что кто положил двадцать лет жизни на шатанье от Нового моста до Луврской набережной и от Королевской площади до Кардинальского дворца, тому нельзя не знать людей. Я могу назвать самых знатных придворных только по их манере носить перо на шляпе или подавать руку дамам… Вот, например, граф де Шиври, что сейчас был с вами, когда кланяется с улыбкой, то так, кажется, и говорит: «ну, сударыня, нравится ли вам это, или нет, а так нужно!» Это – настоящий вельможа и я поистине горжусь тем, что состою у него на службе.
Сказав это, Пемпренель преважно завернулся в плащ и пошел дальше.
– Э! да в этом малом есть-таки толк! – проворчал Бриктайль сквозь зубы.
Когда был назначен день отъезда, капитан побежал в трактир Венчанного Быка. Судя по раздававшимся оттуда песням и крикам не могло быть никакого сомненья, что вся шайка в полном сборе. Он застал ее, в самом деле, пирующею вокруг столов со множеством кружек и засаленных карт.
– Вставай! – крикнул он, входя; – поход на завтра, а выступаем сегодня ночью. Вот вам на ужин сегодня.
И он гордо бросил на залитую вином скатерть два или три испанских дублона.
В ответ раздалось ура и все встали.
– Вот это так честно сказано! – крикнул Пемпренель: – деньги цветом солнечные, а вино – рубиновое – с этим можно заполонить себе все сердца!..
– Будьте все готовы к полуночи, – продолжал капитан, – и запаситесь оружием и наступательным, и оборонительным. Нам нужно стать на дороге у людей, провожающих одну знатную особу, которую мне поручено доставит к кавалеру, который ее обожает.
– Значит, похищение? – спросил Пемпренель. – Как это трогательно!
– Да, что-то в этом роде. Может статься, будут там слуги с задорным нравом, которые захотят вмешаться в такое дело, что до них вовсе не касается.
Великан, которому капитан сдавил так сильно кулак при первом знакомстве, бросил об стену оловянный стакан и совсем сплющил его.
– Я не видал еще глотки, которая бы не замолкла когда в нее всадят вершка три железа, – сказал он.
– А как повалите наземь всех через чур горячих и любопытных, – продолжал капитан, – надеюсь, никто из вас не услышит стонов и воплей дамы?
– Ну, они ведь вечно стонут…. Мы будем глухи и немы, – отвечал Пемпренель.
– Но никто также не коснется её и рукой!
– Мы будем однорукие.
– А чтоб никто не жалел, что пошел со мной, то если кто no неловкости лишится жизни в свалке, его часть из приза пойдет товарищам, а эти могут ее пропить или проиграть, как сами захотят.
– Когда б так, то побольше было бы мёртвых! – крикнул парижанин.
Горожане, которые выходили, покачиваясь, из пивоварен и из кабаков доброго города Зальцбурга, могли видеть среди ночи – пока дозор его преосвященства епископа блуждал по темным улицам – отряд всадников, ехавших к предместью правильным строем вслед за командиром огромного роста, который сидел прямо и крепко в седле, важно подбоченясь рукой. Гордая осанка его пугала пьяниц, которые прятались под навес лавочек, и ночных воров, которые убегали сломя голову.
А запоздавшие честные люди думали, что это едет капитан со своим эскадроном, которого государь их епископ посылает на помощь к императору Леопольду, вздыхали о грозящих Германии бедствиях, поспешали домой и набожно крестились, вспоминая о турках.
Выехав за город, капитан д'Арпальер смело пришпорил своего коня и направился в горы, лежащие на дороге, по которой должна была проезжать графиня де Монлюсон. В этих горах он знал отличное тесное ущелье, будто нарочно созданное для засады.
XXXIКоршуны и соколы
Несколько часов спустя после выступления этого молчаливого отряда, граф де-Шиври с гордой улыбкой подавал руку графине де Монлюсон, садившейся в карету с своей теткой, чтобы ехать по той же самой дороге. Солнце вставало в горах Тироля и освещало их свежие вершины. Розовые облака на небе внушали мадригалы Цезарю, который сравнивал их нежные оттенки с румянцем Орфизы и с её алыми губками.
– Взгляните, – говорил он, – небо улыбается вашему путешествию и утро окружает вас венцом из лучей. Не вы ли сами заря, освещающая эти поля?
Хотя Орфиза, особенно с некоторого времени, чувствовала очень мало симпатии к высокомерной особе своего прекрасного кузена, но все-таки она была женщина и эти любезные речи приятно щекотали ей слух. В веселом расположении духа она простилась с живописным Зальцбургом, оставшимся за ними в туманной дали.
Веселости этой однако же не разделял доверенный человек, распоряжавшийся их путешествием. Слышанное им в Зальцбурге рассказы о свирепых татарах, грустный вид пустынной местности – все внушало ему печальные мысли. Перед отъездом, Криктен попробовал отговорить графиню; она только посмеялась над его страхом.
– Ну! – сказал себе честный слуга, – теперь мне остается только поручить свою душу святым угодникам и исполнить свой долг, как следует.
И он смело поехал вперед в голове поезда.
Граф де Шиври ехал верхом у дверцы кареты и обменивался взглядами и довольными улыбками со своим другом, кавалером де Лудеаком, который восхищался прелестными видами окрестностей. Никогда еще не бывал он в таком восторге от красот природы. Вековые леса, шумящие водопады, улыбающиеся в тени деревьев долины, снеговые горы, висящие на гребне скал древние замки – все это вызывало у него крики удивления. Стада и хижины его трогали. Он не был уже придворным, он был пастушком. Орфиза, слушая его, улыбалась и сравнивала его с Мелибеем.
– Смейтесь, сколько угодно, – возражал он, – а я чувствую, что мое сердце расширяется! Бог с ним с этим воздухом, которым мы дышим во дворцах! Невозможно, чтоб поездка, начатая при таких очаровательных условиях, не привела к чудным результатам!.. Я, по крайней мере, уверен, что счастье ждет нас на повороте дороги!
– Вас или меня? – спросила Орфиза.
– О! счастье будет настолько любезно, что обратится прежде всего к вам – и этим оно только докажет свой ум.
– А в каком же виде оно появится? – продолжала Орфиза, забавляясь шуткой.
– Это знает? в виде прекрасного кавалера или прелестного принца, окруженного свитой пажей и конюших, который предложит вам следовать за ним в очарованное царство.
– Где поднесет мне, не правда ли, корону и свое сердце?
– Признайтесь однако же, графиня, что лучше этого он ничего и не может выдумать.
В эту самую минуту, когда графиня де Монлюсон весело болтала, а дорога углублялась в горы и в леса, принцесса и маркиз де Сент-Эллис узнали, что рано утром она выехала из Зальцбурга.
Забыв об усталости, принцесса бросилась во дворец епископа, назвала себя стоявшему в карауле офицеру, пробралась в собственные покой его преосвященства и вышла оттуда, добившись всего, чего хотела, т. е. конвоя из смелых и решительных солдат. Ее мучило мрачное предчувствие.
– Теперь уже мало догнать её, – сказала она маркизу, – надо её спасти… Дай Бог, чтоб мы не опоздали!
Из сведений, собранных в гостинице, где останавливалась графиня де Монлюсон, было очевидно, что граф де Шиври опередил их четырьмя или пятью часами. Конный отряд мог еще, прибавив рыси, вернуть часть потерянного времени, но успеет ли он догнать путешественниц? Кроме того, принцесса узнала еще, что ночью видели, как другой отряд, тоже конный, выезжал из города по той самой дороге, по которой поехала после Орфиза с теткой. Приметы командира этого другого отряда весьма напоминали авантюриста, встреченного маркизом де Сент-Эллисом в Меце, что он не мог этого не сообщить принцессе.
– Никакого больше сомненья! засада! – вскричала принцесса. – В эту самую минуту, бедная Орфиза уже, мажет быть, попалась в нее!
– А вам бы в самом деле было больно, если б ее похитили?
– Я останусь безутешной на всю жизнь!
– А между тем однако же вы избавились бы от соперницы!.. Чем больше я думаю, тем меньше тут что-нибудь понимаю… Что же у вас за сердце, в самом деле?
– Сердце любящей женщины, очищенной страданием от всякого эгоизма!
– И вы хотите, чтоб я не обожал вас?
– Обожайте, но только спасите ее!
– Ну, принцесса, надо, видно, прибегнуть к талисману, сокращающему всякие расстояния и отворяющему всякие двери.
С кошельком в руке, маркиз обратился к командиру конвоя, данного им епископом. Хотя он и служил князю церкви, но был старый и опытный солдат. Он подумал с минуту.
– Пять-шесть часов времени, – сказал он, – это каких-нибудь пять-шесть миль в гористой стороне по скверным дорогам. Значит, надо взять напрямик и не для того, чтоб догнать карету, а чтоб опередить ее. Ну, а я знаю именно такую тропинку, что часа через два мы будем в том самом ущелье, где должна ждать засада, если только она есть в самом деле.