– Так едем же скорей! – вскричал маркиз, – и сто пистолей попадут тебе в карман, если выгадаешь еще полчаса из тех двух, о которых говоришь!
Через две минуты, весь отряд вступал, при самом выезде из Зальцбурга, на тропинку, которая вилась узкой лентой по склонам гор и спускалась в тесные ущелья. Обещание маркиза удвоило усердие конвойных; у коней будто выросли крылья. Несмотря на непроходимую почти местность, они быстро подвигались вперед, один за другим. Принцесса Мамиани пустилась тоже с ними и подавала всем пример храбрости, не пугаясь ни глубоких рытвин, ни шумящих потоков, через которые надо было переправляться в брод, по скользким камням.
– А что, мы выгадаем полчаса? – спрашивала она время от времени у проводника.
– Выгадаем, да еще несколько минут лишних, – отвечал он, И как только встречалось место поровней, хоть и поросшее густым вереском, он пускал своего коня вскачь.
Случалось иногда, что принцесса, увлекаемая нетерпеньем, обгоняла его.
– Быть любимым подобной женщиной и самому не любить её, – что за болван однако же мой друг! – ворчал маркиз про себя.
Наконец они вобрались на вершину горы, спускавшейся крутым, заросшим кустарниками, склоном в мрачное ущелье, сжатое между двумя стенами сероватых скал. Вдоль самой дороги, которая вилась внизу, яростно шумел белый от пены поток.
– Вот оно! – сказал проводник, указывая пальцем на глубокое ущелье.
Оно было пустынно и тянулось черной змеей в густой темноте. Солдат взглянул на солнце, лучи которого не достигали еще до этой ямы.
– Когда спустимся вниз, – сказал он, – полчаса будет выгадано.
В то время, как принцесса Мамиани и маркиз де Сент-Эллис спускались вслед за проводником по крутому обрыву высокой горы, карета графини де Монлюсон въезжала в ущелье.
Дикий вид его привлек её вниманье. По обе стороны дороги, скалы поднимались высоко двойной стеной, а внизу несся еще более, стесняя дорогу, бешеный поток, клубясь и пенясь между кучами камней. Там и сям цеплялись ели по скатам изрытой дождями скалы и ветер шумел их ветками, нарушая тишину безмолвного ущелья. На вершине голой скалы высились развалины зубчатой башни. Лошади ступали медленно. Несмотря на полуденный час, дорога оставалась в густой тени.
– Мне кажется, – сказала Лудеаку Орфиза, привыкшая к плоским берегам Луары и видевшая теперь в первый раз эти суровые горы и дикие ущелья, – мне кажется, что если рыцарь, о котором вы говорили, существует не в одном вашем воображении, он нигде не найдет более удобного места для своих смелых подвигов.
– Могу вас уверить, – возразил Лудеак, – что если бы мне суждено было сделаться атаманом разбойников, то я именно здесь выбрал бы себе притон.
– Вы заставляете меня дрожать от страху со всеми вашими рассказами, – сказала старая маркиза д'Юрсель: – ждать опасности – значит накликать ее…
– Э! э! – продолжала Орфиза, – а я, право, была бы довольна, если б мне представился случай рассказать о каком-нибудь приключении моим прекрасным приятельницам в Лувре: после Фронды, это не со всяким случается!
– И вы это говорите, вы, которую прекрасный кавалер вырвал недавно из челюстей смерти в ту самую минуту, как вы были на самом краю страшной пропасти! – вскричал граф де Шиври насмешливо.
– Разумеется, и это чего-нибудь стоит, но именно этот случай, о котором вы мне напомнили, и развил во мне охоту насладиться еще раз такой же опасностью. Нападение, попытка похитить меня, неожиданная помощь от руки защитника, освобождение – все это сделало бы из моей скромной личности героиню романа, и я должна сознаться, что не была бы слишком огорчена, если б мне досталась такая роль, хоть бы на час или на два.
– Мысль прекрасная, – отвечал Цезарь, – но я позволю себе однако же выкинуть из нее одно только слово. Зачем же называть помощь, которая спасла бы вас, неожиданною? Разве я не с вами и неужели вы не верите, что я готов пожертвовать жизнью вашей красоте? Пускай явится похититель и он узнает всю тяжесть моей руки!
В эту самую минуту подъезжали к тому месту, где узкое ущелье терялось в долине, как ручей в озере. Обе стены, вдруг раздвигались и составляли род цирка, покрытого мелкой травой; дорога шла по самой середине. Орфиза предложила остановиться здесь и позавтракать.
Криктен сначала было зашумел, но потом представил покорным голосом несколько робких возражений. Что за странная мысль – останавливаться в такой глухой стороне, отдаленной от всякого жилища и от всякой помощи! Было бы гораздо благоразумней ехать дальше, пока не встретится какая-нибудь гостиница… Там успели бы и позавтракать в четырех стенах.
Граф де Шиври рассмеялся.
– Если тебе страшно, любезный, – сказал он ему, – можешь себе убираться; найдутся и другие охотники осушить здесь несколько бутылок и закусить чем-нибудь холодным.
Криктен вздохнул и принялся помогать товарищам, вынимавшим провизию из каретных сундуков.
– Как жаль, что с нами нет музыки, чтоб еще более украсить этот милый привал, – прошептал потихоньку Лудеак, отыскивая для Орфизы местечко на траве в углу долины.
Он посмотрел внимательно кругом и заметил по выходившему из густой чащи сверканию металла, что если не музыканты готовили свои инструменты, то люди, присутствие которых едва ли можно было разве отгадать, но не различить, готовили свое оружие.
Один из них выставил даже украдкой голову между ветками. Это был Пемпренель, который смеялся себе в бороду, узнав графа де Шиври среди путешественников.
– Очень ловкий этот граф де Шиври! – прошептал он, – и очень красивая эта графиня де Монлюсон!.. Пари держу, что он сейчас прикинется, что намерен пощипать нас!.. Получит себе, значит, и все выгоды от результата, и всю пользу от нежной преданности…
– А ты догадался, – сказал Бриктайль, улыбаясь, – ну! вот и пора нам пришпорить коней…
Слуги едва успели открыть сундуки и разложить часть провизии, как вдруг общество было окружено шайкой верховых, выскочившей во весь опор из темного углубления в горе. Впереди скакал человек огромного роста, размахивая тяжелой шпагой; первым же ударом он свалил с ног лакея, собиравшегося выстрелить. Нельзя было ошибиться: напали разбойники.
Графиня де Монлюсон побледнела, маркиза д'Юрсель вскрикнула и упала в обморок, а граф де Шиври, обменявшись взглядом с кавалером, выхватил шпагу, делая вид, что хочет броситься на нападающих.
– Ведь я говорил! – проворчал Пемпремель.
Отпор был и не долгий, и не сильный. Три или четыре лакея однако же, и во главе их Криктен, кинулись смело на выручку графини и составили вокруг неё оплот из своих рук. Они рубили направо и налево, как честный народ, не желающий погибнуть без отпора; но их бы очень скоро всех перебили, если б жадные мошенники, набранные капитаном д'Арпальером, не бросились грабить карету, что придало бедным слугам немного больше стойкости. Между тем граф де Шиври отчаянно злился и охотно бы стал колоть своих бездельников, кинувшихся на чемоданы, а не на графиню, но для виду ему пришлось скрестить шпаги с начальником шайки. При первых же ударах он вдруг ослабел и громким голосом стал звать к себе на помощь.
Само Небо, казалось, услышало эти крики. В ту самую минуту, как Орфиза де Монлюсон, считая себя погибшею, уже искала оружия, чтоб наказать дерзкого, который осмелится к ней прикоснуться, – отряд солдат, вооруженных с головы до ног, показался при въезде в долину и со шпагами наголо бросился на грабивших сундуки бездельников. Люди эти спустились, казалось, с вершины гор, как соколы. Командир летел впереди и раскроил до самой бороды череп разбойнику, который неудачно выстрелил в него из пистолета.
– Скверно! – проворчал Лудеак, раздумывая ужо о последствиях этой схватки.
Цезарь считал глазами врагов, с которыми приходилось биться. Поддержи его, как следует шайка капитана, он мог бы выдержать их напор и даже, быть может, одолеть их. Орфиза была тут, рядом: еще одно усилие – и она попадет к нему в руки. В одно мгновенье у него в голове мелькнула мысль схватить ее, взвалить на седло и ускакать с ней; но раздавшийся с другого конца долины крик остановил его.
– Бей! руби! – ревел кто-то страшным голосом.
И в ту же минуту трое всадников, пришпоривая белых от пены коней, налетели сзади, как молния, на мошенников, которых солдаты епископа зальцбургского рубили спереди.
В одно мгновенье ока человек пять упало замертво. Цезарь узнал по воинскому крику Гуго де Монтестрюка, а с ним Коклико и Кадура, и позеленел от ярости. Не броситься-ль на него, сделав знак Лудеаку, чтоб он бросился на маркиза? Но уже бездельники капитана, захваченные врасплох, начинали подаваться; те, у кого лошади были поисправней, скакали уже прочь во весь опор. Нерешительность Цезаря продлилась всего одну секунду и, понимая, что он может погубить себя навеки в глазах графини де Монлюсон, он кинулся горячо на своих сообщников.
– А! и вы тоже! – проворчал сквозь зубы Бриктайль, только что сваливший одного из людей маркиза де Сент-Эллиса.
– Да! и я, чёрт побери! – возразил Цезарь тем же тоном. – Ведь надо ж мне показать!.. смотрите… вот ваши плуты бегут… а вот и маркиз де Сент-Эллис с этим проклятым Монтестрюком!..
– Ах! если б их было только двое! – продолжал д'Арпальер, узнав принцессу, спешившую подъехать к Орфизе, и смутившись от этой неожиданной встречи.
Лудеак проскользнул к ним, как лисица.
– Совсем было хорошо, а теперь все пропало! – сказал он. – Бегите скорей.
Капитан зарычал, как бульдог; губы у него побелели, глаза горели. Он еще не решался бежать: у него блеснула безумная мысль – кинуться на Монтестрюка и вырвать у него жизнь или самому погибнуть. Вдруг он почувствовал, что лошадь его слабеет и падает под ним.
– Гром и молния! – крикнул он, – моя лошадь ранена!
При этом знакомом восклицании, Гуго обернулся, но не заметил капитана, впереди которого вертелись Лудеак и Шиври, делая вид, что рубятся с ним.
– Скорей хватите меня шпагой, чтоб я мог упасть, – возразил быстро кавалер с обычной своей находчивостью, – и берите мою лошадь! Она надежная и вывезет вас из беды.