Былъ ли онъ счастливъ или недоволенъ? — этого онъ и самъ не зналъ.
XXIVОткрытая борьба
Та же самая карета, въ которой Брискетта привозила Гуго въ первый разъ, опять пріѣхала за нимъ на слѣдующій день и по тѣмъ же пустыннымъ улицамъ привезла его къ калиткѣ сада, гдѣ тотъ же павильонъ открылъ передъ нимъ свои двери.
Никто не ожидалъ его, чтобъ проводить, но память у него была свѣжая и онъ не забылъ ни одного поворота дороги, пройденной такъ недавно. Онъ дошелъ по дорожкѣ, взошелъ на крыльцо безмолвнаго домика, пробрался черезъ темныя сѣни, взошелъ на лѣстницу, отворилъ одну дверь, услышалъ тотъ же сильный запахъ, увидѣлъ тотъ же блестѣвшій, какъ золотая стрѣла, лучъ свѣта и вступилъ въ ту самую комнату, гдѣ въ первый разъ огни свѣчей ослѣпили его.
Но на этотъ разъ Гуго не увидѣлъ самой богини храма. Веселый смѣхъ доказалъ ему, что она ждала его не въ этомъ пріютѣ, всѣ очарованія котораго были имъ уже извѣданы. Онъ сдѣлалъ шагъ въ ту сторону, откуда слышался смѣхъ, и черезъ узкую дверь, скрытую въ шелковыхъ складкахъ, увидѣлъ Олимпію въ хорошенькомъ будуарѣ. Въ прелестномъ домашнемъ нарядѣ, графиня сидѣла передъ столомъ, уставленнымъ тонкими кушаньями и графинами, въ которыхъ огонь свѣчей отражался рубинами и топазами испанскихъ и сицилійскихъ винъ. Улыбка играла на ея губахъ, глаза горѣли яркимъ пламенемъ,
— Не хотите-ли поужинать? спросила она, указывая ему мѣсто рядомъ съ собой.
— Въ полночь? сказалъ онъ съ видомъ сожалѣнія.
— Заря не блеститъ еще, продолжала она съ улыбкой. Онъ поцѣловалъ ей обѣ ручки и сказалъ:
— Какъ бы она ни была далеко отъ того часа, который приводитъ меня къ вашимъ ногамъ, она все-таки слишкомъ близко.
— Развѣ вы меня любите?
— Неужели вы въ этомъ сомнѣваетесь?
— Гм! въ этихъ вещахъ никогда нельзя быть совершенно увѣренной!…
— Что вы хотите сказать этими нехорошими словами? Долженъ-ли я думать, что не имѣю права разсчитывать слишкомъ на ваше сердце?
— Э! кто знаетъ? Король-Лудовикъ XIV, вашъ и мой государь, любитъ-ли въ самомъ дѣлѣ герцогиню дела Вальеръ? Можно бы такъ подумать по тому положенію, какое она занимаетъ при дворѣ; а между тѣмъ онъ оказываетъ вниманіе и трогательнымъ прелестямъ сестры моей Маріи.
— Не говоря уже, что онъ и на васъ смотрѣлъ, говорятъ, и теперь еще смотритъ такъ…
— Такъ снисходительно, хотите вы сказать? Да, это правда. Но развѣ это доказываетъ, что онъ обожаетъ меня?… Полноте! Только безумная можетъ повѣрить этимъ мимолетнымъ нѣжностямъ! А я что здѣсь дѣлаю? Я одна съ любезнымъ и молодымъ рыцаремъ, обнажившимъ разъ шпагу для защиты незнакомки. Между нами столъ, который скорѣе насъ сближаетъ, чѣмъ раздѣляетъ… Вы подносите ко рту стаканъ, котораго коснулись мои губы. Глаза ваши ищутъ моихъ, которые не отворачиваются. Мебель, драпировка, люстры, освѣщающія насъ веселыми огнями, хорошо знаютъ, что я не въ первый разъ прихожу сюда. Еслибъ онѣ могли говорить, онѣ поклялись бы, что и не въ послѣдній… вы берете мою руку и она не отстраняется отъ вашихъ поцѣлуевъ… Мой станъ не отклоняется отъ вашихъ рукъ, которыя обнимаютъ его… что же все это значитъ? и что мы сами знаемъ?
Олимпія положила локоть на столъ; упавшій кружевной рукавъ открывалъ изящную бѣлую руку, а черные и живые глаза блестѣли шаловливо. Она нагнула голову къ Гуго и, съ вызывающей улыбкой, продолжала:
— Можно бы подумать, что я васъ люблю… а это, можетъ-быть, только такъ кажется!
Вдругъ она обхватила руками его шею и, коснувшись губами его щеки, спросила:
— Ну, какъ же ты думаешь, скажи?
Онъ хотѣлъ удержать ее на груди; она вырвалась какъ птичка, выскользнула у него изъ рукъ и принялась бѣгать по комнатѣ, прячась за кресла и за табуреты, съ веселемъ, звонкимъ смѣхомъ. Бѣгая, она тушила вѣеромъ свѣчи:; полумракъ замѣнялъ мало по малу ослѣпительное освѣщеніе; но даже и въ темнотѣ Гуго могъ бы поймать ее по одному запаху ея духовъ. Она давала себя поймать, потомъ опять убѣгала и снова принималась весело бѣгать.
Наконецъ, усталая, она упала въ кресло; руки Гуго обвили ея гибкій и тонкій станъ; она наклонила томную головку къ нему на плечо и умирающимъ голосомъ прошептала:
— Такъ вы думаете, что я васъ люблю?
Голова ея еще покоилась на его плечѣ, какъ вдругъ, открывъ глаза и улыбаясь, она сказала:
— Да, кстати! мнѣ кто-то сказалъ на дняхъ, не помню кто именно, что вы идете въ походъ съ графомъ де Колиньи? я разсмѣялась.
— А! сказалъ Гуго, а почему жь это?
— Хорошо вопросъ! Развѣ я была бы здѣсь, да и вы тоже былили бъ здѣсь, еслибъ должны были уѣхать?
Монтестрюкъ хотѣлъ отвѣчать; она перебила его:
— Вы мнѣ скажете, можетъ быть, что я это знала, что вы мнѣ это говорили и что я ничего не имѣла противъ…
— Именно.
— Да, но я передумала… Все измѣнилось. Чего вамъ искать тамъ, чего бы не было здѣсь?
— Разумѣется, еслибъ я хотѣлъ искать въ этой далекой сторонѣ, наполненной турками, прелесть и красоту, — было бы глупо ѣхать отсюда.
— Ну?
— А слава?
— А я?
Гуго не отвѣчалъ. Онъ смутно понималъ, что рѣшительная борьба начинается.
— Вы молчите? продолжала она, бросивъ на него оживленный взглядъ, должна ли я думать, что вы все еще не отказываетесь отъ намѣренія ѣхать въ Венгрію, когда я остаюсь въ Парижѣ?
— А служба короля, графиня?
— А моя служба?
Она встала; выраженіе ея лица было уже не то: гнѣвъ согналъ съ него свѣжій румянецъ, губы плотно сжались,
— Ну, что же? продолжала она, вѣдь это не серьезно, вѣдь вы не уѣдете?
— Я долженъ съ сожалѣніемъ сказать вамъ, что напротивъ нѣтъ ничего вѣрнѣе того, что уѣду.
— Даже еслибъ я просила васъ остаться?
— Вы только прибавили бы еще одно сожалѣніе къ тому, которое я уже такъ испытываю, поступая противъ вашего желанія.
Графиня де Суассонъ сильно поблѣднѣла.
— Вы знаете, графъ, что если вы уѣдете, — это будетъ разрывъ между нами?
Голосъ ея сталъ жесткимъ и суровымъ; къ несчастью, Гуго былъ изъ такихъ людей, которые сердятся, когда имъ грозятъ, и которыхъ легко возмутить окончательно.
— Сердце мое будетъ разбито на вѣки; но когда идетъ дѣло о моей чести, я ни для кого и ни за что не могу отступить.
— А! да! ваша честь! вскричала она. Теперь я вспомнила: должно быть, обѣтъ, данный графинѣ де Монлюсонъ?
Гуго гордо поднялъ голову.
— Сознайтесь, покрайней мѣрѣ, что эта причина стоитъ всякой: другой!
— И это вы мнѣ говорите? Послушайте! это крайне не ловко и даже крайне неосторожно!…
Она совсѣмъ позеленѣла; черные глаза горѣли зловѣщимъ огнемъ. Гуго стоялъ передъ ней, не опуская взора. Эта гордость и раздражала ее, и плѣняла.
— Еще одно слово, сказала она, можетъ быть, — послѣднее!
Монтестрюкъ поклонился.
— Еслибъ я согласилась все забыть, еслибъ я согласилась разстаться съ вами безъ злобы, даже протянуть вамъ руку, но съ однимь только условіемъ; что вы не увидите больше графини де Монлюсонъ, — согласитесь-ли вы?… О! пожалуйста, безъ фразъ — одно только односложное слово: да или нѣтъ?
— Нѣтъ!
— Чтобъ ни случилось теперь — не моя вина!
И, сдѣлавъ гордое движенье, она сказала глухимъ голосомъ:
— Графъ, я васъ не удерживаю.
Въ ту минуту, какъ Гуго, сдѣлавъ глубокій поклонъ графинѣ де Суассонъ, шелъ по темной комнатѣ къ выходу, онъ почувствовалъ, что его схватила за руку маленькая женская ручка.
— Какъ! уже? прошепталъ ему на ухо веселый и ласковый голосъ Брискетты.
— А! это ты, крошка! сказалъ Гуго…. Откуда ты явилась! Я не видалъ тебя сегодня вечеромъ ни въ саду, ни въ павильонѣ.
— У всякой горничной могутъ быть свои дѣла, какъ и у знатной дамы… Потомъ я вспомнила, что могу здѣсь понадобиться, и вернулась… Такъ дѣла-то идутъ не совсѣмъ ладно?
— Твое отсутствіе принесло мнѣ несчастья. Только отвѣдали крылышка курапатки — и доброй ночи!
— А! а!
— Что дѣлать?… здѣсь не то, что на Вербовой улицѣ! Съ обергофмейстеринами утро бываетъ иногда близко къ вечеру, хотя первый часъ и не давалъ мнѣ повода ожидать такой злополучной развязки.
— Но почему же?
— Потому, что графиня де Суассонъ сначала полюбила меня немножко, а теперь вздумала ненавидѣть много.
— Увы! это въ порядкѣ вещей!
Они вошли въ темный садъ. Звѣзды сверкали на темносинемъ небѣ. Брискетта шла безмолвно рядомъ съ Гуго, продолжая держатъ его за руку.
— О чемъ ты задумалась, Брискетта, дружокъ мой? спросилъ Гуго.
— Объ тебѣ — этотъ разрывъ стоитъ, повѣрь мнѣ, чтобъ объ немъ подумать… Но, скажи же мнѣ — вѣдь во всемъ есть оттѣнки — какъ именно ты разстался съ графиней?… Холодно, или совсѣмъ поссорились? только дурно, или очень дурно?
— Такъ дурно, какъ ты только можешь себѣ представить, и даже еще хуже, какъ ни богато твое воображеніе!
— Чортъ знаетъ, какъ скверно!
— Именно вотъ это самое и я сказалъ себѣ въ сторону, но что-жь тутъ дѣлать?
— Надо взять предосторожности.
— Противъ женщины-то?
— Особенно противъ женщины! когда ты уѣзжаешь?
— Сегодня надѣюсь кончилъ послѣдніе сборы, а графъ де Колиньи, я знаю, будетъ готовъ сегодня вечеромъ.
— Значитъ, завтра уѣдете?
— Или послѣ завтра, самое позднее.
— Ну! не уѣзжай же, не повидавшись со мной.
— Очень радъ! Но гдѣ и какъ?
— Это не ваша забота, графъ, а ужь мое дѣло; васъ извѣстятъ, когда будетъ нужно. Только не забудьте побывать завтра въ Луврѣ и подождать въ галлереѣ на берегу озера, пока не получите обо мнѣ извѣстій.
На этомъ они разстались и садовая калитка закрылась безъ шума за Брискеттой.
— Какой однако у меня другъ! говорилъ себѣ Гуго, идя по темному переулку, гдѣ ужь не было ожидавшей кареты. Вотъ у маленькой дѣвочки великая душа, а у знатной дамы — такъ маленькая!
На углѣ улицы садовая стѣна была въ одномъ мѣстѣ пониже. Бросивъ взглядъ въ эту выемку, Гуго увидѣлъ красный свѣтъ, блестѣвшій какъ звѣзда на верху павильона, изъ-за деревьевъ. Онъ вздохнулъ.