Коркин налил кипяток в тазик, стал бриться, смотрясь в круглое зеркальце на переборке. Солнечный луч скользил по квадратному лицу, по широкому, покрытому мыльной пеной подбородку, которым Коркин двигал влево и вправо, натягивая глянцевую кожу щек.
Пушков проворно орудовал утюгом, гладил брюки сквозь мокрый лоскут на сложенном вчетверо одеяле. Электрический утюг был нагрет на славу. Лоскут то и дело высыхал, то и дело Пушков мочил его в стоящем рядом тазике и, слегка отжав, расправлял на горячем влажном сукне.
- Может быть, и ваши заодно погладить, товарищ старшина? - сказал Пушков, покосившись на Костикова.
- Успеете - погладьте, - откликнулся, не поворачивая головы, старшина. - Сейчас большой надобности в этом не вижу.
- На бережок разве снова не пойдете?
- Не знаю еще, - откликнулся Костиков. Его мысли были заняты другим. Совсем недавно прилег он на койку с записной книжкой в руках, а до этого долго бродил по стапель-палубе, заходил на ледокол, что-то чертил и писал на клочках бумаги, о чем-то совещался со старшим помощником капитана «Прончищева».
- Надоело, что ли, в чужом городе, товарищ старшина? - спросил Коркин.
- Не то чтобы надоело, а вчера нагулялся вволю. Поднялись на этот их фуникулер, на рейд посмотрели сверху, по кружечке пива выпили. - Костиков вскинул руку, взглянул на циферблат часов. - Пиво здесь не того, наше ленинградское лучше.
- Нет, я люблю незнакомыми городами бродить. Набираешься, так сказать, впечатлений. - Коркин вытер и сложил широкое лезвие бритвы, перекинул полотенце через плечо, исчез в люке.
Старшина лежал молча. Пушков осторожно снял с одеяла, повесил на шкертик у койки свои, еще исходившие струйками пара, брюки. Ловко бросил на одеяло и расправил брюки старшины.
Вернувшись из умывальника, Коркин протер лицо одеколоном. Раскрыв свой рундук, достал две картонные коробочки, стал прикалывать к форменке большую серебряную медаль «За отвагу» и бронзовые поменьше - «За оборону Ленинграда», «За победу над фашистской Германией».
- Пойдем побродим по Бергену, - сказал Коркин. - Девушки у них здесь, говорят, обходительные. В магазинах или в пивных так и улыбаются тебе из-за прилавка.
- Им за улыбки хозяин деньги платит, - откликнулся Костиков. - Видал, сколько здесь покупателей? Кот наплакал. У народа с деньгами туго, а продавцы торговый план должны выполнять, над ними хозяин, как коршун, навис. Вот они и улыбаются не тому, кому бы хотели.
- Так думаете - улыбаются мне, а думают о другом?
- Точно!
- Недооцениваете взрывчатой силы любви…
Коркин самодовольно улыбнулся, расправил на форменке звякнувшие друг о друга медали, стал надевать перед зеркалом бескозырку. По охватившей тулью ленточке бежала золотая надпись «Беспощадный».
- Товарищ старшина! - окликнул Пушков Костикова.
Он наконец решился, хотя был уверен давно, что не получит отказа в просьбе. Старшина Костиков по широкой своей натуре обычно не отказывал товарищам ни в чем. Правда, на тот раз просьба была несколько необычной.
- Выпаливай! - подбодрил его Костиков.
- Бескозырку бы мне дали свою. На бережок. Только на сегодня.
Костиков взглянул, будто не понимая.
- Какую бескозырку?
- А вот что в рундуке у вас лежит… гвардейскую. С надписью «Гремящий».
Костиков молчал.
- Вы же не носите ее все равно, у вас фуражка старшинская, - просительно говорил Пушков. - Погуляю и обратно вам в полной сохранности верну.
Пушков пришел на корабли в конце войны, еще не заслужил орденов и медалей, не мог щегольнуть ими на берегу. А тут - бескозырка с черно-оранжевой лентой цвета солнца и пламени, с золотым именем прославленного корабля!
- Этого, друг, не проси, не могу, - твердо сказал Костиков.
- Жадничаете, товарищ старшина, - пробормотал Пушков. Не мог сдержать разочарования и обиды.
- Не жадничаю, вздора не городи, - старшина сел на койке. - Только есть вещи, пойми ты, которые с рук в руки передавать нельзя! Знаешь ли ты, что такое советский гвардеец? Он со своим коллективом родному флоту бессмертную славу помог добыть…
Костиков взволнованно замолчал.
- А вы - «одолжите». Словно какой-то бабий наряд. Денег тебе нужно - пожалуйста, бери, а это… Вы, товарищ, почитайте о боевых традициях нашего флота, тогда в другой раз будете соображать, с какими просьбами можно обращаться, а с какими нельзя, - четко и раздельно добавил старшина, и Пушков понял, что получает скрытый выговор за вольность.
- Стало быть, прения по данному вопросу исключены, - закончил весело Коркин. - Ты, Пушков, закругляйся, сейчас на увольнение строиться будем.
Пушков молча одевался. Старшина лежал, закинув за голову руки: свет из люка падал на его немолодое мужественное, белеющее длинным шрамом повыше виска лицо. «А ведь он прав, - с раскаянием подумал Пушков. - Гвардейское звание - его заслужить нужно».
Фролов вышел на палубу «Прончищева». Серый выходной костюм, ботинки как зеркало, чуть сдвинутая на глаза мягкая фетровая шляпа. С юта, из-за надстройки, раздавались голоса, но он, медленно закуривая, стоя у ведущего наверх трапа, не спешил сходить на берег. Сейчас подойдет друг Жуков - еле уговорил его пройтись вместе в город. Совсем загрустил парень в последние дни…
Фролов ждал, покуривал, вдыхал теплый морской ветерок. Скользил зорким взглядом по людям, толпящимся на пирсе. «Стоят, удивляются на советские корабли. Так и должно быть, порядок!»
А публика, видно, разная. Есть здесь и трудовой народ - ишь какие худые, в заношенной робе, смотрят на нас, как на счастливцев из сказочного мира. Есть, похоже, и другие: одеты по-рабочему, но в движеньях странная развязность, на лицах, затемненных полями шляп, слишком широкие, будто нарисованные улыбки.
Вот один подошел к высокому борту «Прончищева», у самого среза набережной, стоит, задрав голову, с сигарой в зубах. Молодое, почти симпатичное, но какое-то бесцветное, незапоминающееся лицо. Вот будто судорога прошла по этому лицу, сощурился, подмигнул глаз из-под шляпы.
Фролов осмотрелся. Подмигивает, ей-богу! Кому может подмигивать этот парень, уставившийся прямо на ледокол? Кругом на палубе - пустота, на баке тоже как будто никого нет… Фролов взбежал по трапу на бак.
Здесь, около поручней, стоял старший механик. Тревожное, растерянное выражение было на его красном, одутловатом лице.
- Видали, Тихон Матвеевич? - спросил Фролов.
- Что видел? - Тихон Матвеевич вздрогнул от неожиданности, сунул в карман большой платок, которым вытирал покрытое потом лицо.
- Этого бродягу на пирсе, который гримасы строил! Будто семафорил кому-то, сюда вот, где вы стоите… - Фролов взглянул вниз, на пристань, но у скулы «Прончищева» уже никого не было.
- Чепуху несете, вздор! Какой там бродяга! - раздраженно сказал Тихон Матвеевич. Старший механик был явно удручен, почти испуган чем-то. Рассерженно топая, он стал спускаться по трапу.
- Чудно! - следуя за ним, протянул Фролов,
Увольняемые группами сбегали на берег. Фролов снова шагал у сходней, хмурился - уж очень долго заставляет себя ждать Жуков. И вдруг подтянулся, заулыбался, притронулся к шляпе: Таня Ракитина вышла на палубу всегдашней своей деловой легкой походкой в нарядном и вместе с тем скромном, светлом выходном платье.
- А, Танечка, тысячу лет вас не видел! Нет, постойте, не убегайте, - весело улыбался Фролов. - В город вместе не прогуляемся? Одной вам здесь лучше не ходить, уже бродят вокруг корабля всякие нахалы, подмигивают, девушку нашу хотят обольстить…
- Кто подмигивает? - вскинула глаза Таня.
- А вот только что один под баком стоял, с сигарой в зубах. Уставился на пустое место. Не без того, что ваше приближенье почуял.
- Болтун вы, Дима! - сказала Таня сердито. Сверкнула глазами - не выносила этого самоуверенного, всегда подшучивающего над ней моряка. - Вечно вы со своей ерундой!
- Нет, шалишь, мы за нашими девушками иностранцам ухаживать не позволим! - С удовольствием смотрел Фролов в ее сердитое, еще больше похорошевшее от этого лицо. - Пусть-ка вам подмигнет - я ему шею намну… Так пройдемся по Бергену? И платьице на вас выходное. Ясно вижу - согласны!
- Я на берег не пойду! - Таня глядела мимо него, ее черно-карие, оттененные длинными ресницами глаза вдруг просветлели. Фролов оглянулся.
По сходням «Прончищева» взбегал с пирса Агеев: чинный, нарядный, в белом кителе со сплошным золотом мичманских погонов на прямых, могучих плечах. На груди мичмана мерцала широкая радуга орденов и медалей.
- А что, разве и главный боцман ваших чар не избежал, Татьяна Петровна?
- Все-то у вас пустяки на уме, - отпарировала Таня. - Вот поучитесь вежливости у Сергея Никитича. Как нужно не надоедать людям, которым до вас дела нет.
- Да, Сергей Никитич к девушкам вполне равнодушен. У него против вас противоминная защита номер один, - смеялся Фролов. - Некоторым с этим, конечно, трудно примириться…
Отвернувшись, Таня смотрела на Агеева.
- В дом-музей композитора Грига разве не поедете с нами, Татьяна Петровна? - спросил мичман, остановившись, торжественно отдав честь. - Вот уже машина подходит.
- Нет, Сергей Никитич, не могу, - с искренним сожалением сказала Таня. - Никак не могу, Сергей Никитич, - повторила она грустно, но твердо. - Голова смертельно болит. Я и в город из-за этого не пойду.
- В город не идти - правильное решение, - сказал Агеев, мрачнея. - А вот съездить за город, так сказать, на лоно природы - полный резон. Я сейчас доктору нашему просигналю, он вам от головы порошок даст. Точно - побледнели вы что-то…
- Спасибо, Сергей Никитич, не нужно. Лучше пойду прилягу. А потом чай командирам нужно готовить.
Агеев не настаивал - никогда не навязывал кому-либо свои личные желания и вкусы.
Внизу, недалеко от сходней, уже стояла машина. Молодой человек в штатском костюме, сотрудник нашего посольства, рассаживал едущих в экскурсию моряков.