19 июня
У немцев имеется много своих агентов, которые распространяют самые невероятные слухи относительно советских войск. Например, сегодня в институт ортопедии вернулась одна медицинская сестра, которая рассказала моей жене ряд небылиц, будто красные при взятии сел расстреливают всех тех, кто имел хоть какие-нибудь сношения с немцами, в частности врачей, а также женщин, гулявших с немецкими солдатами. Все это, очевидно, инспирировано немцами. Но где же правда? Нужно иметь крепкую веру в советскую власть, чтобы не поддаваться этой пропаганде, исходящей якобы от «очевидцев».
8 июля
По городу распространился слух, будто я арестован. Очевидно, это связано с тем, что в июне я вызывался дважды в гестапо в связи с моей поездкой в Германию и, в частности, в связи с поданным мной заявлением о тяжелом положении украинских рабочих в «трудовых» лагерях в Германии. Как бы этот слух не превратился в действительность!
10 июля
Целый день я работал вместе с дочкой на огороде. Часам к шести вечера, усталые, мы возвращались домой. Недалеко от огорода я поднял небольшую доску длиной сантиметров в 30. Прошли мы еще километр и сели около одного домика. Я набрал воды в бутылку из имевшегося на улице крана. Мы напились воды, отдохнули минут пять и тронулись в путь. Вдруг я услышал позади себя дикий крик «Держите его! Он украл мою доску! Он хотел обокрасть мой дом!» Я обернулся и увидел женщину лет тридцати в голубом платье. Она бежала ко мне, размахивая руками. Выяснилось, что ее крики относятся ко мне. Я ей объяснил, что доски я у нее не брал, а нашел около огорода, но так как эта маленькая доска не представляет никакой ценности, я предложил отдать ей этот кусок дерева. Но она не успокоилась. Собрался народ. Она продолжала кричать: «Я его отведу к Адольфу! Где Адольф?» Мне это надоело, и я решил, что целесообразнее будет пойти с ней в немецкую комендатуру. Она вцепилась в мой рукав и повела меня в поперечную улицу. Дочке я сказал, чтобы она ждала меня на том же месте. По дороге мы встретили немецкого офицера. Он дотронулся до своей шеи и сделал выразительный жест: мол, повесят. Я тогда не обратил на это внимания, но сейчас я отдаю себе отчет в том, что я избежал очень серьезной опасности и действительно мог быть повешенным.
Мы дошли до хатки с открытыми окнами. На крики женщины появились три немецких фельдфебеля. Я начал им объяснять по-немецки, что я нашел доску вблизи огорода и не думал ее красть у этой женщины. Но они не слушали меня. Один из них, очевидно Адольф – любовник этой женщины, – спросил ее: «Крал?» Она стала кивать утвердительно головой. Тогда все три немца выбежали из хаты. Они внезапно набросились на меня и начали меня бить. Один из них наступил мне своим сапогом на большой палец левой ноги и поломал одну фалангу. Но тогда я боли не почувствовал: я бросился бежать. Немцы меня не преследовали.
К сожалению, я заметил, что уличка упиралась в тупик. Я вспомнил, что меня ждет дочка, и повернул обратно. Немцы продолжали стоять посреди улицы в угрожающих позах. Я попросил их пропустить меня, так как меня ждет дочь. Но они набросились на меня вновь и стали опять бить. На этот раз я отбежал довольно далеко, перелез через забор и круговым путем дошел до того места, где должна была ждать меня дочь. Однако ее больше там не оказалось. Очень обеспокоенный, я пошел домой в надежде, что дочь уже дома. Но ее и там не оказалось. Жена, которой я все рассказал, набросилась на меня с криками, очень разволновалась и заявила мне, что погубил ребенка и что, очевидно, немцы ее взяли и где-нибудь истязают. Мы выбежали с намерением искать ребенка, хотя было уже поздно и темнело. К счастью, все окончилось благополучно и мы встретили дочку недалеко от нашего дома.
Это избиение произвело на меня глубокое впечатление. Я почувствовал особенно остро, насколько немцы жестоки и несправедливы. Они поверили взбалмошной бабе и не пожелали выслушать меня. Они избили меня как мелкого воришку! И тем не менее я могу благословлять судьбу, что дело окончилось так благополучно для меня. Я думаю, что меня спасло мое знание немецкого языка. Благодаря этому я отделался «только избиением». Могло быть хуже: они могли меня расстрелять или повесить, и жест офицера отнюдь не был шуткой!
Я дал себе слово: впредь я буду по мере сил активно бороться с немцами. Буду делать все возможное, чтобы вредить этим гадам.
12 июля
Немцы превратили нас в колониальных рабов и вызвали искусственный голод, обесценивши советский рубль и приравнявши марку к десяти рублям. Этим они вызвали подорожание продуктов в десять раз. Впрочем, некоторые дефицитные товары подорожали в 20–30 раз. Бумажные марки, распространенные немцами по Украине, не имеют хода в Германии, и, таким образом, они фактически не имеют никакой цены. Каждый день на базар мы тратим минимум 200 рублей, а жалованья я получаю в университете лишь 675 рублей в месяц. Таким образом, моего жалованья нам хватает лишь на три дня. Мы живем тем, что продаем вещи. Продаем все, что только можно продать – ботинки, платья, белье. Скоро нечего будет продавать. Сейчас заболел мой сын. Боимся, что у него тиф. Нужно ему купить немного риса, манной крупы, яиц, масла. А где взять деньги? Я готов продать свою душу дьяволу. Но, увы, где его искать?.. Часто на меня нападает такое отчаяние, что я подумываю о самоубийстве через повешение. Удерживает лишь мысль о том, что эти испытания временные и что рано или поздно советская власть вновь установится в Харькове. Но пока наши все отступают и отступают и немцы празднуют победу за победой.
18 июля
Вчера на Павловской площади меня окликнул чей-то голос. Я обернулся и увидел моего бывшего ассистента знакомого Б. А. Никитского. Рядом с ним стоял какой-то гражданин средних лет, на которого я не обратил никакого внимания. Никитский стал меня расспрашивать относительно моей поездки в Германию. Зная, что он психически не вполне уравновешенный человек, я сначала отвечал ему очень сдержанно. Но он почему-то настойчиво стал добиваться от меня подробностей. Моя бдительность ослабилась, и я стал отвечать более откровенно. Разговор принял примерно следующий оборот:
Никитский. Какие же у вас впечатления от поездки?
Я. И хорошие, и плохие.
Никитский. Может быть, у вас были тяжелые моральные переживания?
Я. Да. Были и такие.
Никитский. А где вы служили в Германии?
Я. В течение десяти дней я служил в качестве врача в «трудовом» лагере для русских рабочих в Нейкельне, на южной окраине Берлина.
Никитский. Говорят, что с рабочими плохо обращаются?
Я. Да. Неважно. В этом-то все и дело! В министерстве по восточным делам (Ostministerium) мне предложили подать по этому поводу письменное заявление и рассказать, что делается в том лагере, где я был. Я изложил всю правду про голод, побои, издевательства. А теперь меня обвиняют чуть ли не в большевизме.
Незнакомец. Очевидно, вы написали только то, что видели лично?
Я. Да. Написал только правду.
Никитский. Какие же последствия?
Я. Неприятные. Меня вызвали в гестапо для объяснения.
Никитский (представляя мне незнакомца). Разрешите вас познакомить: это сотрудник гестапо!
Я понял, что стал жертвой провокации, и постарался смягчить мои прежние слова относительно бедственного положения русских рабочих в Германии. Я заявил также, что политикой я никогда не занимался.
Незнакомец хотел предложить мне свои услуги для разъяснения этого дела: «Как член тайной полиции я, может быть, могу…» Но я поспешил прервать его: «Нет. Благодарю вас. Это дело, кажется, уже закончено. Не стоит его возбуждать вновь!» Обменявшись еще несколькими фразами, мы расстались.
Когда я рассказал моей жене, что произошло, она побранила меня за мою неосторожность. Я вполне согласен с тем, что вел себя необдуманно. Но кто мог предположить, что Никитский так подведет меня. Ведь это настоящая провокация. Как он смел так настойчиво задавать мне подобные провокационные вопросы в присутствии агента немецкой тайной полиции. То обстоятельство, что он психически не вполне нормальный человек не может извинить его. По-видимому, он устроил все это сознательно. А ведь я мог ляпнуть и нечто похуже. Я мог в присутствии гестаповца обругать их или назвать Гитлера соответствующими подходящими для этого эпитетами. В таком случае арест, пытки в гестапо и расстрел были мне обеспечены.
20 июля
Там, где служит мой сын Олег, работает в качестве помощницы повара бывшая актриса. Она еще молодая и миловидная. Но ее лицо и улыбку портит дыра, зияющая на месте нескольких выбитых зубов. Вчера она рассказала по этому поводу следующее. Несколько месяцев тому назад она служила горничной в Frontsammelstelle, гостинице, расположенной неподалеку от Южного вокзала и предназначенной для немцев. Там как-то раз остановилась немецкая «сестра милосердия». Вечером эта немка выставила свои ботинки в коридор, чтобы их почистили. Горничная была очень занята и почистила обувь недостаточно хорошо. Утром разъяренная немка позвала горничную и, взявши ботинок за носок, ударила каблуком по лицу горничной. Удар пришелся по зубам: несколько зубов были выбиты. Немецкие солдаты присутствовали при том, как немецкая «сестра милосердия» избивала русскую женщину. Однако они не только не защитили актрису, но смеялись при виде этой дикой сцены.
27 июля
Вследствие безденежья я пошел сегодня на Сумской базар продавать спички, привезенные мною из Германии. Ко мне подошел высокий, уже довольно пожилой гражданин в сопровождении часового. Истребовав у меня документы и отобрав у меня паспорт, он заявил мне, что за паспортом я должен явиться на биржу труда. Когда я сказал ему, что профессор, он ответил мне нахально:
– Я тоже профессор. Приходите на биржу. Там ваше дело рассмотрят другие профессора.
Кроме того, он назвал меня спекулянтом за то, что я продаю несколько коробок спичек.
Мне пришлось пойти в университет и взять новое удостоверение личности, так как старое было просрочено на несколько дней. Затем я пошел на биржу труда. Там выяснилось, что нахала, который отобрал у меня паспорт, зовут Ковблох. Паспорт мне вернули. Я узнал от толпившихся на бирже граж