13 марта
Вчерашний день был жуткий. Взрывы снарядов и бомб, трескотня пулеметов раздавались поблизости. Повидимому, уже к вечеру немцы заняли наш район. Сегодня рано утром немецкие солдаты разгуливали по Пушкинской улице. Я вышел и хотел пройтись по городу, но на расстоянии одного квартала мне встретилась какая-то женщина, которая предупредила меня, что немцы хватают мужчин и что поэтому мужчинам ходить по городу опасно. Поэтому я вернулся домой.
14 марта
Первое мое знакомство с немцами произошло у меня вчера, на этот раз в виде дула направленной на меня винтовки. В кухню, где я находился, вошел немец, крепкий, голубоглазый, краснощекий эсэсовец и спросил, где можно расквартировать десять человек. Я ему сказал, что моя квартира не отапливается и находится в необитаемом состоянии.
– Почему вы знаете немецкий язык? – спросил эсэсовец.
– Я профессор, говорю на нескольких языках.
– А вы? – спросил он жену.
– А я была в свое время в Германии, – необдуманно ответила жена.
– Где же вы были?
– В Берлине, в Мюнхене, в Кельне, в других городах.
– Шпионажем занимались? – неожиданно спросил немец и направил дуло своего автомата прямо на жену. А та не поняла вопроса и переспросила:
– Что вы говорите?
– Я спрашиваю: вы занимались шпионажем в Германии?
– Нет, – поспешила ответить жена. – Мне было тогда лет двенадцать.
Немец опустил винтовку, задал еще несколько вопросов и ретировался.
Сегодня приходили еще двое немцев с явным намерением пограбить, но убедившись, что и жена, и я свободно говорим по-немецки, они ушли, постеснявшись что-либо взять.
Ходил по городу. Жуть! Бассейная и Сумская завалены гильзами снарядов, брошенными санями, поваленными деревьями. Валяются трупы мужчин и женщин. На углу Сумской и Бассейной – глубокая воронка от бомбы, и на дне ее несколько немецких касок. Такого поля битвы мне еще не приходилось видеть.
Немцы пришли в Харьков очень злые. Они считают, что все жители, которые не эвакуировались вместе с ними, являются сторонниками большевиков. Они совершают всевозможные зверства. В Пушкинском въезде они изнасиловали несколько женщин в присутствии их мужей и заставляли этих последних смотреть, а затем они расстреляли и тех, и других. Имеются 12 жертв. Они были убиты так, просто шутки ради…
Немцы побывали в институте анатомии. Раскрыли все двери, сломали все замки. Искали, что можно взять, и брали все что попало: микроскопы, черепа, скальпели и т. д. На этот раз музей оказался довольно сильно поврежденным, побиты почти все стекла. В музее стояли немецкие пулеметы и строчили по площади Дзержинского. Разбито несколько банок с препаратами. Но это легко исправимо. Я думаю, что недели через две можно будет вновь открыть музей для публики.
15 марта
Бой за Харьков развивается очень медленно. Немцы заняли лишь западную половину города. В городе очень мало немцев. Создается впечатление, что они захватили город с очень малыми силами. Да и советских войск, повидимому, немного. Поэтому так медленно идут бои за обладание городом.
Сегодня я опять был на Сумском базаре. Вчера там находились три торговки. Сегодня их уже было около десятка. Немецких денег торговки пока не берут. Видимо, население еще не окончательно поверило в победу немцев. Около базара продолжают валяться жуткие трупы красноармейцев. Например, на Госпитальной улице около угла Сумской лежит труп со связанными за спиной руками и огромной раной в области лица, очевидно нанесенной штыком. Служитель А. И. Лещенко рассказывал мне, что на площади Дзержинского немцы выкалывали глаза некоторым красноармейцам. Действительно, на площади валяются несколько сильно изуродованных трупов.
В Институте ортопедии, где работает моя жена, лежит двенадцать раненых советских командиров. Их судьба вызывает большую тревогу. Бойцы просили яда, чтобы отравиться, в случае если немцы придут, чтобы их прикончить. Этих бойцов нечем питать: в больнице нет продуктов. К счастью, нашлись женщины-героини, которые ежедневно приносят пищу для раненых командиров. Слава этим скромным женщинам-патриоткам! Ведь они рискуют быть расстрелянными, если немцы узнают об их подвиге.
17 марта
Вчера я вновь был на Сумском базаре. Торговцев было уже довольно много. Я узнал о том, что несколько дней тому назад немцы сожгли военный госпиталь, расположенный рядом с базаром, и в нем были сожжены живыми около пятисот красноармейцев. Немцы окружили здание и расстреливали всех, кто пытался выскочить из пылающего здания. Это невероятное по жестокости зверство!
Одна женщина сказала мне, что в будке парикмахера скрывается один раненый красноармеец, которому далось убежать из военного госпиталя. Женщины кормят его, но никто не смеет забрать его к себе, так как на базаре рядом с будкой парикмахера висит приказ от 14 марта за подписью генерала Штаудинга: «Граждане, оказавшие помощь красноармейцам, будут расстреляны».
Я заглянул в будку через окошечко. Там сидел бледный, худой, грязный человек, еще молодой. Одна нога находилась в гипсовой повязке, но она сильно распухла, и красноармеец разрезал ножом гипсовую повязку.
Я условился с ним, что приду вечером, когда никого не будет на базаре, принесу ему гражданское платье и отвезу его к себе домой на тачке.
За тачкой я пошел в музей анатомии. Отвез тачку домой. В этот день я чувствовал себя ужасно, испытывал слабость и сильные боли в пояснице. Первоначально жена возражала против того, чтобы я привез красноармейца к нам на квартиру, но затем согласилась с моими доводами, несмотря на огромный риск для всей семьи. Речь шла о том, что мы имеем право жертвовать собственной жизнью, но не жизнью двенадцатилетней дочки. Между тем, если немцы обнаружат у нас красноармейца, они несомненно расстреляют не только меня, но и мою жену и дочь. Кроме того, я колебался, идти мне или не идти, из-за сильной слабости: мне казалось, что у меня не хватит сил, чтобы погрузить на тачку и довезти красноармейца. К вечеру, отдохнув, я решил отправиться на базар.
Пришел я туда с тачкой. Базар был почти пустой. Красноармеец не мог вылезти через узкое окошечко. После того как он разрезал гипсовую повязку, его нога с переломом бедра сильно болела. Не помогли и те костыли, которые я ему принес. Я влез через окошко в будку, помог ему переодеться в гражданское платье и стянул бинтом гипсовую повязку. Нужно было выбить дверь, чтобы он мог вылезти из будки. Я стал рубить дверь топором. Она была фанерной. Но сил у меня было мало, и я не мог выбить двери. После десятиминутной работы я заявил красноармейцу, что дело не выйдет и что ему нужно пролезть через окошко. Он попробовал это сделать, но оказалось, что он не может держаться на ногах даже при помощи костылей. Я был очень встревожен: ходить по городу можно было только до захода солнца, а солнце было уже близко от горизонта.
В это время в окошке появилась голова эсэсовца, и он спросил:
– Что вы тут делаете?
Я не растерялся и ответил:
– Я врач. Меня прислали из больницы, чтобы забрать этого больного. К сожалению, я не могу высадить эту дверь.
Немец взглянул на меня с большим подозрением. Я был мало похож на врача. Пальто было грязное, воротник сильно порванный. Я был небритый. Кроме того, было совершенно неправдоподобно, чтобы сам врач занимался высаживанием двери и возкой больного на тачке. Обычно с этой целью посылаются санитары.
Немец взглянул на красноармейца, и его подозрения, по-видимому, еще усилились. К счастью, красноармеец успел переодеться в принесенное мною гражданское платье, но оно явно не подходило ему: рукава пальто были для него слишком короткими, позади на полу валялась военная шинель.
– Это красноармеец? – спросил немец.
– Нет, – ответил я, – это гражданский больной. Он был ранен бомбой и уже несколько дней сидит в этом случайном убежище. Нужно его срочно перевести в больницу.
– Документы у него есть? – спросил эсэсовец.
К моему удивлению, красноармеец протянул немцу какие-то засаленные бумаги. Это были липовые документы. При этом они были написаны на русском языке. Однако вид каких-то документов, по-видимому, успокоил немца.
Я решил пустить в ход лесть.
– Если бы я был такой сильный как вы, – сказал я, – я, конечно, легко бы выломал эту дверь.
Немец самодовольно улыбнулся.
– Мне ничего не стоит высадить ее одним пальцем!
Пальцем он двери не высадил, но, взявши топор, довольно легко выломал несколько досок в нижней части двери. В ней образовалась дыра, через которую можно было протащить раненого. При помощи двух женщин я усадил красноармейца на тачку и повез его.
На углу Сумской улицы нас остановил немецкий полицейский. Я показал ему документ о том, что я профессор. Мое знание немецкого языка и документ оказали благоприятное действие. Полицейский пропустил нас и не потащил в немецкую комендатуру для выяснения личности, как он первоначально намеревался.
Я довез красноармейца домой и с помощью жены перенес его на третий этаж в мою квартиру. Уложил его на диване. Характерно, что он до сего времени не сознался, что он красноармеец, хотя это вполне очевидно. Даже мне он продолжает говорить, что он крестьянин и был ранен бомбой, между тем как у него типичное пулевое ранение. Кроме того, гражданский больной не мог находиться на излечении в военном госпитале…
18 марта
Я поговорил с красноармейцем, и он вполне откровенно сказал, что он военный, Николай Максимович Забровский, 20 лет, 80-й дивизии, 21-го полка, уроженец села Столбище Курской области, был ранен 16 февраля около Тракторного завода. Пуля перебила ему бедренную кость. После этого его отвезли в военный госпиталь, откуда он бежал, после того как немцы подожгли это здание.
Сегодня утром я отвез Забровского на той же тачке в больницу, где работает жена. В этот день она была дежурным врачом и приняла Забровского, несмотря на отсутствие у него паспорта и каких-либо документов. Более того, жена записала Забровского как гражданского больного. Однако Женщинам, носящим пищу красноармейцам, она рекомендовала кормить и Забровского…